Неточные совпадения
Одно, чего он не мог вырвать из
своего сердца, несмотря на то, что он не переставая боролся с этим чувством, это
было доходящее до отчаяния сожаление о том, что он навсегда
потерял ее.
Тяга
была прекрасная. Степан Аркадьич убил еще две штуки и Левин двух, из которых одного не нашел. Стало темнеть. Ясная, серебряная Венера низко на западе уже сияла из-за березок
своим нежным блеском, и высоко на востоке уже переливался
своими красными огнями мрачный Арктурус. Над головой у себя Левин ловил и
терял звезды Медведицы. Вальдшнепы уже перестали летать; но Левин решил подождать еще, пока видная ему ниже сучка березы Венера перейдет выше его и когда ясны
будут везде звезды Медведицы.
— Я только того и желаю, чтобы
быть пойманным, — отвечал Вронский с
своею спокойною добродушною улыбкой. — Если я жалуюсь, то на то только, что слишком мало пойман, если говорить правду. Я начинаю
терять надежду.
Грустно видеть, когда юноша
теряет лучшие
свои надежды и мечты, когда пред ним отдергивается розовый флер, сквозь который он смотрел на дела и чувства человеческие, хотя
есть надежда, что он заменит старые заблуждения новыми, не менее проходящими, но зато не менее сладкими…
Много воды утекло с тех пор, много воспоминаний о
былом потеряли для меня значение и стали смутными мечтами, даже и странник Гриша давно окончил
свое последнее странствование; но впечатление, которое он произвел на меня, и чувство, которое возбудил, никогда не умрут в моей памяти.
— Филипп говорит, что и на фонаре нет, а вы скажите лучше, что взяли да
потеряли, а Филипп
будет из
своих денежек отвечать за ваше баловство, — продолжал, все более и более воодушевляясь, раздосадованный лакей.
— Неразумная голова, — говорил ему Тарас. — Терпи, козак, — атаман
будешь! Не тот еще добрый воин, кто не
потерял духа в важном деле, а тот добрый воин, кто и на безделье не соскучит, кто все вытерпит, и хоть ты ему что хочь, а он все-таки поставит на
своем.
— А я так даже подивился на него сегодня, — начал Зосимов, очень обрадовавшись пришедшим, потому что в десять минут уже успел
потерять нитку разговора с
своим больным. — Дня через три-четыре, если так пойдет, совсем
будет как прежде, то
есть как
было назад тому месяц, али два… али, пожалуй, и три? Ведь это издалека началось да подготовлялось… а? Сознаётесь теперь, что, может, и сами виноваты
были? — прибавил он с осторожною улыбкой, как бы все еще боясь его чем-нибудь раздражить.
Скажем в скобках, что сохранить все это
есть единственное средство не
потерять красоты
своей даже в старости.
Паратов. Ах, зачем! Конечно, малодушие. Надо
было поправить
свое состояние. Да Бог с ним, с состоянием! Я проиграл больше, чем состояние, я
потерял вас; я и сам страдаю, и вас заставил страдать.
Это время
было труднее для Павла Петровича, чем для всякого другого:
потеряв свое прошедшее, он все
потерял.
Он вытянул шею к двери в зал, откуда глухо доносился хриплый голос и кашель. Самгин сообразил, что происходит нечто интересное, да уже и неловко
было уйти. В зале рычал и кашлял Дьякон; сидя у стола, он сложил руки
свои на груди ковшичками, точно умерший, бас его
потерял звучность, хрипел, прерывался глухо бухающим кашлем; Дьякон тяжело плутал в словах, не договаривая, проглатывая, выкрикивая их натужно.
Клим Иванович Самгин
был убежден, что говорит нечто очень оригинальное и глубоко
свое, выдуманное, выношенное его цепким разумом за все время сознательной жизни. Ему казалось, что он излагает результат «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет» красиво, с блеском. Увлекаясь
своей смелостью, он
терял привычную ему осторожность высказываний и в то же время испытывал наслаждение мести кому-то.
Когда он, один,
пил чай, явились Туробоев и Варавка, серые, в пыльниках; Варавка
был похож на бочку, а Туробоев и в сером, широком мешке не
потерял своей стройности, а сбросив с плеч парусину, он показался Климу еще более выпрямленным и подчеркнуто сухим. Его холодные глаза углубились в синеватые тени, и что-то очень печальное, злое подметил Клим в их неподвижном взгляде.
«Я не Питер Шлемиль и не
буду страдать,
потеряв свою тень. И я не
потерял ее, а самовольно отказался от мучительной неизбежности влачить за собою тень, которая становится все тяжелее. Я уже прожил половину срока жизни, имею право на отдых. Какой смысл в этом непрерывном накоплении опыта? Я достаточно богат. Каков смысл жизни?.. Смешно в моем возрасте ставить “детские вопросы”».
— Папашей именует меня, а право на это —
потерял, жена от него сбежала, да и не дочью она мне
была, а племянницей. У меня
своих детей не
было: при широком выборе не нашел женщины, годной для материнства, так что на перекладных ездил… — Затем он неожиданно спросил: — К политической партии какой-нибудь принадлежите?
Клим решил говорить возможно меньше и держаться в стороне от бешеного стада маленьких извергов. Их назойливое любопытство
было безжалостно, и первые дни Клим видел себя пойманной птицей, у которой выщипывают перья, прежде чем свернуть ей шею. Он чувствовал опасность
потерять себя среди однообразных мальчиков; почти неразличимые, они всасывали его, стремились сделать незаметной частицей
своей массы.
Быстрая походка людей вызвала у Клима унылую мысль: все эти сотни и тысячи маленьких воль, встречаясь и расходясь, бегут к
своим целям, наверное — ничтожным, но ясным для каждой из них. Можно
было вообразить, что горьковатый туман — горячее дыхание людей и все в городе запотело именно от их беготни. Возникала боязнь
потерять себя в массе маленьких людей, и вспоминался один из бесчисленных афоризмов Варавки, — угрожающий афоризм...
Вообще дядя
был как-то пугающе случайным и чужим, в столовой мебель
потеряла при нем
свой солидный вид, поблекли картины, многое, отяжелев, сделалось лишним и стесняющим.
Его округлая, плотная фигура
потеряла свою упругость, легкость, серый, затейливого покроя костюм
был слишком широк, обнаруживал незаметную раньше угловатость движений, круглое лицо похудело, оплыло, и широко открылись незнакомые Самгину жалкие, собачьи глаза.
На диване
было неудобно, жестко, болел бок, ныли кости плеча. Самгин решил перебраться в спальню, осторожно попробовал встать, — резкая боль рванула плечо, ноги подогнулись. Держась за косяк двери, он подождал, пока боль притихла, прошел в спальню, посмотрел в зеркало: левая щека отвратительно опухла, прикрыв глаз, лицо казалось пьяным и,
потеряв какую-то
свою черту, стало обидно похоже на лицо регистратора в окружном суде, человека, которого часто одолевали флюсы.
«Конечно, это она потому, что стареет и ревнует», — думал он, хмурясь и глядя на часы. Мать просидела с ним не более получаса, а казалось, что прошло часа два.
Было неприятно чувствовать, что за эти полчаса она что-то
потеряла в глазах его. И еще раз Клим Самгин подумал, что в каждом человеке можно обнаружить простенький стерженек, на котором человек поднимает флаг
своей оригинальности.
Пение удалялось, пятна флагов темнели, ветер нагнетал на людей острый холодок; в толпе образовались боковые движения направо, налево; люди уже, видимо, не могли целиком влезть в узкое горло улицы, а сзади на них все еще давила неисчерпаемая масса, в сумраке она стала одноцветно черной, еще плотнее, но
теряла свою реальность, и можно
было думать, что это она дышит холодным ветром.
— Лидии дом не нравился, она хотела перестраивать его. Я — ничего не
теряю, деньги по закладной получила. Но все-таки надобно Лидию успокоить, ты сходи к ней, — как она там? Я —
была, но не застала ее, — она с выборами в Думу возится, в этом
своем «Союзе русского народа»… Действуй!
— У тебя зато
есть письмо на нее, — сказал Тарантьев, — ты не
потеряешь своего…
«И бабушка пошла бы, и мать моя, если б
была жива… И этот человек готов идти — искать мое счастье — и
терять свое!» — подумалось ей опять.
— Никто! Я выдумала, я никого не люблю, письмо от попадьи! — равнодушно сказала она, глядя на него, как он в волнении глядел на нее воспаленными глазами, и ее глаза мало-помалу
теряли свой темный бархатный отлив, светлели и, наконец, стали прозрачны. Из них пропала мысль, все, что в ней происходило, и прочесть в них
было нечего.
А Тушин держится на
своей высоте и не сходит с нее. Данный ему талант —
быть человеком — он не закапывает, а пускает в оборот, не
теряя, а только выигрывая от того, что создан природою, а не сам сделал себя таким, каким он
есть.
— Да, ты сказал, что у тебя
есть такое письмо; я и подумал: как же он, коли
есть такое письмо,
свое теряет?
Он как-то вдруг оборвал, раскис и задумался. После потрясений (а потрясения с ним могли случаться поминутно, Бог знает с чего) он обыкновенно на некоторое время как бы
терял здравость рассудка и переставал управлять собой; впрочем, скоро и поправлялся, так что все это
было не вредно. Мы просидели с минуту. Нижняя губа его, очень полная, совсем отвисла… Всего более удивило меня, что он вдруг упомянул про
свою дочь, да еще с такою откровенностью. Конечно, я приписал расстройству.
Он быстро вырвал из моей руки
свою руку, надел шляпу и, смеясь, смеясь уже настоящим смехом, вышел из квартиры. Что мне
было догонять его, зачем? Я все понял и — все
потерял в одну минуту! Вдруг я увидел маму; она сошла сверху и робко оглядывалась.
Клянусь вам, он не покидал меня и
был передо мной постоянно, не
потеряв нисколько в душе моей
своей красоты.
А так как времени
терять уже
было нельзя, то, надеясь на
свое могущество, Анна Андреевна и решилась начать дело и без документа, но с тем, чтобы князя прямо доставить ко мне — для чего?
Сомнений не
было, что Версилов хотел свести меня с
своим сыном, моим братом; таким образом, обрисовывались намерения и чувства человека, о котором мечтал я; но представлялся громадный для меня вопрос: как же
буду и как же должен я вести себя в этой совсем неожиданной встрече, и не
потеряет ли в чем-нибудь собственное мое достоинство?
Наконец и те, и другие утомились: европейцы — потерей людей, времени и денег, кафры
теряли свои места, их оттесняли от их деревень, которые
были выжигаемы, и потому обе стороны, в сентябре 1835 г., вступили в переговоры и заключили мир, вследствие которого кафры должны
были возвратить весь угнанный ими скот и уступить белым значительный участок земли.
Кое-как добрался я до
своей каюты, в которой не
был со вчерашнего дня, отворил дверь и не вошел — все эти термины
теряют значение в качку —
был втиснут толчком в каюту и старался удержаться на ногах, упираясь кулаками в обе противоположные стены.
Я намекнул адмиралу о
своем желании воротиться. Но он, озабоченный начатыми успешно и неоконченными переговорами и открытием войны, которая должна
была поставить его в неожиданное положение участника в ней, думал, что я считал конченным самое дело, приведшее нас в Японию. Он заметил мне, что не совсем
потерял надежду продолжать с Японией переговоры, несмотря на войну, и что, следовательно, и мои обязанности секретаря нельзя считать конченными.
Чуя же, что Нехлюдов хочет вывести ее в другой мир, она противилась ему, предвидя, что в том мире, в который он привлекал ее, она должна
будет потерять это
свое место в жизни, дававшее ей уверенность и самоуважение.
Это
был тот самый Шенбок, который тогда заезжал к тетушкам. Нехлюдов давно
потерял его из вида, но слышал про него, что он, несмотря на
свои долги, выйдя из полка и оставшись по кавалерии, всё как-то держался какими-то средствами в мире богатых людей. Довольный, веселый вид подтверждал это.
Но Маслова не отвечала
своим товаркам, а легла на нары и с уставленными в угол косыми глазами лежала так до вечера. В ней шла мучительная работа. То, что ей сказал Нехлюдов, вызывало ее в тот мир, в котором она страдала и из которого ушла, не поняв и возненавидев его. Она теперь
потеряла то забвение, в котором жила, а жить с ясной памятью о том, что
было,
было слишком мучительно. Вечером она опять купила вина и напилась вместе с
своими товарками.
В мельничном флигельке скоро собрались все, то
есть Нагибин, Телкин, поп Савел и Ипат, который теперь жил в деревне, так как в городе ему решительно нечего
было делать. Впрочем, верный слуга Привалова не особенно горевал о таком перемещении: барин
своей женитьбой
потерял в его глазах всякую цену. «Одним словом, как
есть пропащий человек!»
Надежда Васильевна понимала, что отец инстинктивно старается найти в ней то, что
потерял в старшем сыне, то
есть опору наступавшей бессильной старости; она делала все, чтобы подняться до уровня отцовского миросозерцания, и вполне достигла
своей цели.
Хиония Алексеевна в эти немногие дни не только не имела времени посетить
свою приятельницу, но даже
потеряла всякое представление о переменах дня и ночи. У нее
был полон рот самых необходимых хлопот, потому что нужно
было приготовить квартиру для Привалова в ее маленьком домике. Согласитесь, что это
была самая трудная и сложная задача, какую только приходилось когда-нибудь решать Хионии Алексеевне. Но прежде мы должны сказать, каким образом все это случилось.
Некоторые славянофильствующие и в наши горестные дни думают, что если мы, русские, станем активными в отношении к государству и культуре, овладевающими и упорядочивающими, если начнем из глубины
своего духа создавать новую, свободную общественность и необходимые нам материальные орудия, если вступим на путь технического развития, то во всем
будем подобными немцам и
потеряем нашу самобытность.
Но
была ли это вполне тогдашняя беседа, или он присовокупил к ней в записке
своей и из прежних бесед с учителем
своим, этого уже я не могу решить, к тому же вся речь старца в записке этой ведется как бы беспрерывно, словно как бы он излагал жизнь
свою в виде повести, обращаясь к друзьям
своим, тогда как, без сомнения, по последовавшим рассказам, на деле происходило несколько иначе, ибо велась беседа в тот вечер общая, и хотя гости хозяина
своего мало перебивали, но все же говорили и от себя, вмешиваясь в разговор, может
быть, даже и от себя поведали и рассказали что-либо, к тому же и беспрерывности такой в повествовании сем
быть не могло, ибо старец иногда задыхался,
терял голос и даже ложился отдохнуть на постель
свою, хотя и не засыпал, а гости не покидали мест
своих.
Во многих случаях, казалось бы, и у нас то же; но в том и дело, что, кроме установленных судов,
есть у нас, сверх того, еще и церковь, которая никогда не
теряет общения с преступником, как с милым и все еще дорогим сыном
своим, а сверх того,
есть и сохраняется, хотя бы даже только мысленно, и суд церкви, теперь хотя и не деятельный, но все же живущий для будущего, хотя бы в мечте, да и преступником самим несомненно, инстинктом души его, признаваемый.
Он почувствовал про себя, что дрянного Федора Павловича, в сущности, должен бы
был он до того не уважать, что не следовало бы ему
терять свое хладнокровие в келье старца и так самому потеряться, как оно вышло.
— Знаки? Какие же это знаки? — с жадным, почти истерическим любопытством проговорил прокурор и вмиг
потерял всю сдержанную
свою осанку. Он спросил, как бы робко подползая. Он почуял важный факт, ему еще не известный, и тотчас же почувствовал величайший страх, что Митя, может
быть, не захочет открыть его в полноте.
Вот это и начал эксплуатировать Федор Павлович, то
есть отделываться малыми подачками, временными высылками, и в конце концов так случилось, что когда, уже года четыре спустя, Митя,
потеряв терпение, явился в наш городок в другой раз, чтобы совсем уж покончить дела с родителем, то вдруг оказалось, к его величайшему изумлению, что у него уже ровно нет ничего, что и сосчитать даже трудно, что он перебрал уже деньгами всю стоимость
своего имущества у Федора Павловича, может
быть еще даже сам должен ему; что по таким-то и таким-то сделкам, в которые сам тогда-то и тогда пожелал вступить, он и права не имеет требовать ничего более, и проч., и проч.
Странно
было для Алеши и то, что, несмотря на все несчастие, постигшее бедную женщину, невесту жениха, арестованного по страшному преступлению, почти в тот самый миг, когда она стала его невестой, несмотря потом на болезнь и на угрожающее впереди почти неминуемое решение суда, Грушенька все-таки не
потеряла прежней
своей молодой веселости.