Неточные совпадения
Жена
попова толстая,
Попова дочка белая,
Попова лошадь жирная,
Пчела
попова сытая,
Как колокол гудёт!»
— Ну, вот тебе хваленое
Поповское житье!
Вспомнил, что в романе «Воскресение» Лев
Толстой назвал ризу
попа золотой рогожей, — за это пошленький литератор Ясинский сказал в своей рецензии, что
Толстой — гимназист.
— А — не кажется вам, что этот
поп и его проклятая затея — ответ церкви вам, атеистам, и нам — чиновникам, — да, и нам! — за
Толстого, за Победоносцева, за угнетение, за то, что церкви замкнули уста? Что за
попом стоят епископы и эта проклятая демонстрация — первый, пробный шаг к расколу церкви со светской властью. А?
Самгину подумалось, что настал момент, когда можно бы заговорить с Бердниковым о Марине, но мешал
Попов, — в его настроении было что-то напряженное, подстерегающее, можно было думать, что он намерен затеять какой-то деловой разговор, а Бердников не хочет этого, потому и говорит так много, почти непрерывно. Вот
Попов угрюмо пробормотал что-то о безответственности, —
толстый человек погладил ладонями бескостное лицо свое и заговорил более звонко, даже как бы ехидно...
Попик плыл вокруг колоколов, распевая ясным тенорком, и кропил медь святой водой; три связки
толстых веревок лежали на земле,
поп запнулся за одну из них, сердито взмахнул кропилом и обрызгал веревки радужным бисером.
Слушай: в снах, и особенно в кошмарах, ну, там от расстройства желудка или чего-нибудь, иногда видит человек такие художественные сны, такую сложную и реальную действительность, такие события или даже целый мир событий, связанный такою интригой, с такими неожиданными подробностями, начиная с высших ваших проявлений до последней пуговицы на манишке, что, клянусь тебе, Лев
Толстой не сочинит, а между тем видят такие сны иной раз вовсе не сочинители, совсем самые заурядные люди, чиновники, фельетонисты,
попы…
— Э, вздор! — успокаивал Штофф. — Черт дернул Илюшку связаться с
попом. Вот теперь и расхлебывай… Слышал, Шахма-то как отличился у следователя? Все начистоту ляпнул. Ведь все равно не получит своих пять тысяч,
толстый дурак… Ну, и молчал бы, а то только самого себя осрамил.
Позднее, когда Любка служила «за все» в маленьком уездном городишке, сначала у
попа, а потом у страхового агента, который первый и толкнул ее на путь проституции, то ей обыкновенно оставляла жидкий, спитой, чуть тепловатый чай с обгрызком сахара сама хозяйка, тощая, желчная, ехидная попадья, или агентиха,
толстая, старая, обрюзглая, злая, засаленная, ревнивая и скупая бабища.
Вскоре к дяде Марку стали ходить гости: эта, обыкновенная, Горюшина, откуда-то выгнанный сын соборного дьякона, горбун Сеня Комаровский, а позднее к ним присоединились угреватый и вихрастый Цветаев, служивший в земстве, лысый, весь вытертый и большеносый фельдшер Рогачев да племянница второго соборного
попа Капитолина Галатская,
толстая, с красным, в малежах [Чаще называют матежами — род крупных, желтоватых веснушек или пятен, особенно, у беременных женщин — Ред.], лицом, крикливая и бурная.
Та же пустота везде; разумеется, ему и тут попадались кой-какие лица; изнуренная работница с коромыслом на плече, босая и выбившаяся из сил, поднималась в гору по гололедице, задыхаясь и останавливаясь;
толстой и приветливой наружности
поп, в домашнем подряснике, сидел перед воротами и посматривал на нее; попадались еще или поджарые подьячие, или
толстый советник — и все это было так засалено, дурно одето, не от бедности, а от нечистоплотности, и все это шло с такою претензией, так непросто: титулярный советник выступал так важно, как будто он сенатор римский… а коллежский регистратор — будто он титулярный советник; проскакал еще на санках полицеймейстер; он с величайшей грацией кланялся советникам, показывая озабоченно на бумагу, вдетую между петлиц, — это значило, что он едет с дневным к его превосходительству…
Когда похороны вышли из улицы на площадь, оказалось, что она тесно забита обывателями, запасными, солдатами поручика Маврина, малочисленным начальством и духовенством в центре толпы. Хладнокровный поручик парадно, монументом стоял впереди своих солдат, его освещало солнце; конусообразные
попы и дьякона стояли тоже золотыми истуканами, они таяли, плавились на солнце, сияние риз тоже падало на поручика Маврина; впереди аналоя подпрыгивал, размахивая фуражкой,
толстый офицер с жестяной головою.
Он долго рассказывал о Льве
Толстом, и хотя это было не совсем понятно Артамонову, однако вздыхающий голос
попа, истекая из сумрака тихим ручьём и рисуя почти сказочную фигуру необыкновенного человека, отводил Артамонова от самого себя.
Вокруг монахини чёрной толпой — словно гора рассыпалась и обломками во храме легла. Монастырь богатый, сестёр много, и всё грузные такие, лица
толстые, мягкие, белые, как из теста слеплены.
Поп служит истово, а сокращённо, и тоже хорошо кормлен, крупный, басистый. Клирошанки на подбор — красавицы, поют дивно. Свечи плачут белыми слезами, дрожат их огни, жалеючи людей.
Селиван тогда сейчас же и выкидывал хитрость: он выставлял огонь на свое окошко и на этот свет к нему попадали купцы с
толстыми черезами, дворяне с потайными шкатулками и
попы с меховыми треухами, подложенными во всю ширь денежными бумажками.
— Ничего,
поп хороший, — отвечал ямщик на вопрос ее. — Обстоятельный, хвалят его. До денег охоч, да уж это поповское дело, на том уж они все стоят. У них ведь
толстый карман святее угодников. Обойди весь вольный свет — бессребреника меж
попами не сыщешь. А здешнего похваляют — добрый, слышь.