Неточные совпадения
На грязном голом полу валялись два полуобнаженные человеческие остова (это были сами блаженные, уже успевшие возвратиться с богомолья), которые бормотали и выкрикивали какие-то бессвязные слова и в
то же время
вздрагивали, кривлялись и корчились, словно в лихорадке.
Вспомнив об Алексее Александровиче, она тотчас с необыкновенною живостью представила себе его как живого пред собой, с его кроткими, безжизненными, потухшими глазами, синими жилами на белых руках, интонациями и треском пальцев и, вспомнив
то чувство, которое было между ними и которое тоже называлось любовью,
вздрогнула от отвращения.
Алексей Александрович
вздрогнул при упоминании о жене, но тотчас же на лице его установилась
та мертвая неподвижность, которая выражала совершенную беспомощность в этом деле.
Еще в первое время по возвращении из Москвы, когда Левин каждый раз
вздрагивал и краснел, вспоминая позор отказа, он говорил себе: «так же краснел и
вздрагивал я, считая всё погибшим, когда получил единицу за физику и остался на втором курсе; так же считал себя погибшим после
того, как испортил порученное мне дело сестры. И что ж? — теперь, когда прошли года, я вспоминаю и удивляюсь, как это могло огорчать меня.
То же будет и с этим горем. Пройдет время, и я буду к этому равнодушен».
— Ну, так до свиданья. Ты заедешь чай пить, и прекрасно! — сказала она и вышла, сияющая и веселая. Но, как только она перестала видеть его, она почувствовала
то место на руке, к которому прикоснулись его губы, и с отвращением
вздрогнула.
Эту глупую улыбку он не мог простить себе. Увидав эту улыбку, Долли
вздрогнула, как от физической боли, разразилась, со свойственною ей горячностью, потоком жестоких слов и выбежала из комнаты. С
тех пор она не хотела видеть мужа.
Уж я заканчивал второй стакан чая, как вдруг дверь скрыпнула, легкий шорох платья и шагов послышался за мной; я
вздрогнул и обернулся, —
то была она, моя ундина!
Стали мы болтать о
том, о сем… Вдруг, смотрю, Казбич
вздрогнул, переменился в лице — и к окну; но окно, к несчастию, выходило на задворье.
Я не обращал внимание на ее трепет и смущение, и губы мои коснулись ее нежной щечки; она
вздрогнула, но ничего не сказала; мы ехали сзади: никто не видал. Когда мы выбрались на берег,
то все пустились рысью. Княжна удержала свою лошадь; я остался возле нее; видно было, что ее беспокоило мое молчание, но я поклялся не говорить ни слова — из любопытства. Мне хотелось видеть, как она выпутается из этого затруднительного положения.
Иные из них читали роман, засунув его в большие листы разбираемого дела, как бы занимались они самым делом, и в
то же время
вздрагивая при всяком появленье начальника.
Вошел Фока и точно
тем же голосом, которым он докладывал «кушать готово», остановившись у притолоки, сказал: «Лошади готовы». Я заметил, что maman
вздрогнула и побледнела при этом известии, как будто оно было для нее неожиданно.
Ну-с, государь ты мой (Мармеладов вдруг как будто
вздрогнул, поднял голову и в упор посмотрел на своего слушателя), ну-с, а на другой же день, после всех сих мечтаний (
то есть это будет ровно пять суток назад
тому) к вечеру, я хитрым обманом, как тать в нощи, похитил у Катерины Ивановны от сундука ее ключ, вынул, что осталось из принесенного жалованья, сколько всего уж не помню, и вот-с, глядите на меня, все!
«Денег? Каких денег? — думал Раскольников, — но… стало быть, уж наверно не
то!» И он
вздрогнул от радости. Ему стало вдруг ужасно, невыразимо легко. Все с плеч слетело.
Что-то как бы пронзило в
ту минуту его сердце; он
вздрогнул и поскорее отошел от окна.
В
ту минуту, когда все трое, Разумихин, Раскольников и она, остановились на два слова на тротуаре, этот прохожий, обходя их, вдруг как бы
вздрогнул, нечаянно на лету поймав слова Сони: «и спросила: господин Раскольников где живет?» Он быстро, но внимательно оглядел всех троих, в особенности же Раскольникова, к которому обращалась Соня; потом посмотрел на дом и заметил его.
Вдруг он
вздрогнул: одна, тоже вчерашняя, мысль опять пронеслась в его голове. Но
вздрогнул он не оттого, что пронеслась эта мысль. Он ведь знал, он предчувствовал, что она непременно «пронесется», и уже ждал ее; да и мысль эта была совсем не вчерашняя. Но разница была в
том, что месяц назад, и даже вчера еще, она была только мечтой, а теперь… теперь явилась вдруг не мечтой, а в каком-то новом, грозном и совсем незнакомом ему виде, и он вдруг сам сознал это… Ему стукнуло в голову, и потемнело в глазах.
Но только что он отворил дверь в сени, как вдруг столкнулся с самим Порфирием.
Тот входил к нему. Раскольников остолбенел на одну минуту. Странно, он не очень удивился Порфирию и почти его не испугался. Он только
вздрогнул, но быстро, мгновенно приготовился. «Может быть, развязка! Но как же это он подошел тихонько, как кошка, и я ничего не слыхал? Неужели подслушивал?»
Я вот бы как поступил, — начал Раскольников, опять вдруг приближая свое лицо к лицу Заметова, опять в упор смотря на него и говоря опять шепотом, так что
тот даже
вздрогнул на этот раз.
Вид этого человека с первого взгляда был очень странный. Он глядел прямо перед собою, но как бы никого не видя. В глазах его сверкала решимость, но в
то же время смертная бледность покрывала лицо его, точно его привели на казнь. Совсем побелевшие губы его слегка
вздрагивали.
Вместо ответа Раскольников встал, вышел в сени, взялся за колокольчик и дернул.
Тот же колокольчик,
тот же жестяной звук! Он дернул второй, третий раз; он вслушивался и припоминал. Прежнее, мучительно-страшное, безобразное ощущение начинало все ярче и живее припоминаться ему, он
вздрагивал с каждым ударом, и ему все приятнее и приятнее становилось.
Когда же опять,
вздрагивая, поднимал голову и оглядывался кругом,
то тотчас же забывал, о чем сейчас думал и даже где проходил.
— А это вы действительно совершенно правы-с, — опять подхватил Порфирий, весело, с необыкновенным простодушием смотря на Раскольникова (отчего
тот так и
вздрогнул и мигом приготовился), — действительно правы-с, что над формами-то юридическими с таким остроумием изволили посмеяться, хе-хе!
— Губка-то опять, как и тогда,
вздрагивает, — пробормотал как бы даже с участием Порфирий Петрович. — Вы меня, Родион Романыч, кажется, не так поняли-с, — прибавил он, несколько помолчав, — оттого так и изумились. Я именно пришел с
тем, чтоб уже все сказать и дело повести на открытую.
Ну! я не знал, что будет из
тогоВам ирритация. Опро́метью вбежали. —
Мы
вздрогнули! — Вы в обморок упали,
И что ж? — весь страх из ничего.
Положимте, что так.
Блажен, кто верует, тепло ему на свете! —
Ах! боже мой! ужли я здесь опять,
В Москве! у вас! да как же вас узнать!
Где время
то? где возраст
тот невинный,
Когда, бывало, в вечер длинный
Мы с вами явимся, исчезнем тут и там,
Играем и шумим по стульям и столам.
А тут ваш батюшка с мадамой, за пикетом;
Мы в темном уголке, и кажется, что в этом!
Вы помните?
вздрогнём, что скрипнет столик,
дверь…
Дорога из Марьина огибала лесок; легкая пыль лежала на ней, еще не тронутая со вчерашнего дня ни колесом, ни ногою. Базаров невольно посматривал вдоль
той дороги, рвал и кусал траву, а сам все твердил про себя: «Экая глупость!» Утренний холодок заставил его раза два
вздрогнуть… Петр уныло взглянул на него, но Базаров только усмехнулся: он не трусил.
Получила название по имени своего основателя — Джованни Антонио Галиньяни.] но он не читал; он глядел пристально в камин, где,
то замирая,
то вспыхивая,
вздрагивало голубоватое пламя…
Он
вздрогнул. Ему не стало ни больно, ни совестно… Он не допускал даже возможности сравнения между женой и Фенечкой, но он пожалел о
том, что она вздумала его отыскивать. Ее голос разом напомнил ему: его седые волосы, его старость, его настоящее…
Он чувствовал, что эти мысли отрезвляют и успокаивают его. Сцена с женою как будто определила не только отношения с нею, а и еще нечто, более важное. На дворе грохнуло, точно ящик упал и разбился, Самгин
вздрогнул, и в
то же время в дверь кабинета дробно застучала Варвара, глухо говоря...
В
то время, как,
вздрагивая, извиваясь и обессилев, тело явно уступало грубым ласкам невидимых рук, лицо ее улыбалось томной, но остренькой улыбкой, глаза сверкали вызывающе и насмешливо.
Веселая ‹девица›, приготовив утром кофе, — исчезла. Он целый день питался сардинами и сыром, съел все, что нашел в кухне, был голоден и обозлен. Непривычная темнота в комнате усиливала впечатление оброшенности, темнота
вздрагивала, точно пытаясь погасить огонь свечи, а ее и без
того хватит не больше, как на четверть часа. «Черт вас возьми…»
Сам он не чувствовал позыва перевести беседу на эту
тему. Низко опущенный абажур наполнял комнату оранжевым туманом. Темный потолок, испещренный трещинами, стены, покрытые кусками материи, рыжеватый ковер на полу — все это вызывало у Клима странное ощущение: он как будто сидел в мешке. Было очень тепло и неестественно тихо. Лишь изредка доносился глухой гул, тогда вся комната
вздрагивала и как бы опускалась; должно быть, по улице ехал тяжело нагруженный воз.
Стало холодно, —
вздрогнув, он закрыл форточку. Космологическая картина исчезла, а Клим Самгин остался, и было совершенно ясно, что и это тоже какой-то нереальный человек, очень неприятный и даже как бы совершенно чужой
тому, кто думал о нем, в незнакомом деревянном городе, под унылый, испуганный вой собак.
Смугловатое лицо его было неподвижно, только густые, круто изогнутые брови
вздрагивали, когда он иронически подчеркивал
то или иное слово. Самгин молчал, утвердительно кивая головою там, где этого требовала вежливость, и терпеливо ожидал, когда маленький, упругий человечек даст понять: чего он хочет?
Самгин даже
вздрогнул, почувствовав нечто подозрительное в
том, что она предупредила его.
Вздрогнув, Самгин подумал, что Москва в эту ночь страшнее Петербурга, каким
тот был ночью на 10 января.
Пуще всего он бегал
тех бледных, печальных дев, большею частию с черными глазами, в которых светятся «мучительные дни и неправедные ночи», дев с не ведомыми никому скорбями и радостями, у которых всегда есть что-то вверить, сказать, и когда надо сказать, они
вздрагивают, заливаются внезапными слезами, потом вдруг обовьют шею друга руками, долго смотрят в глаза, потом на небо, говорят, что жизнь их обречена проклятию, и иногда падают в обморок.
Она
вздрогнула и онемела на месте. Потом машинально опустилась в кресло и, наклонив голову, не поднимая глаз, сидела в мучительном положении. Ей хотелось бы быть в это время за сто верст от
того места.
Он
вздрагивал. Как! Ольга в
той жизни, которую Обломов ей готовил! Она — среди переползанья изо дня в день, деревенская барыня, нянька своих детей, хозяйка — и только!
Она было прибавила шагу, но, увидя лицо его, подавила улыбку и пошла покойнее, только
вздрагивала по временам. Розовое пятно появлялось
то на одной щеке,
то на другой.
Вера приходила, уходила, он замечал это, но не
вздрагивал, не волновался, не добивался ее взгляда, слова и, вставши однажды утром, почувствовал себя совершенно твердым,
то есть равнодушным и свободным, не только от желания добиваться чего-нибудь от Веры, но даже от желания приобретать ее дружбу.
Райский
вздрогнул и, взволнованный, грустный, воротился домой от проклятого места. А между
тем эта дичь леса манила его к себе, в таинственную темноту, к обрыву, с которого вид был хорош на Волгу и оба ее берега.
И в
то же время, среди этой борьбы, сердце у него замирало от предчувствия страсти: он
вздрагивал от роскоши грядущих ощущений, с любовью прислушивался к отдаленному рокотанью грома и все думал, как бы хорошо разыгралась страсть в душе, каким бы огнем очистила застой жизни и каким благотворным дождем напоила бы это засохшее поле, все это былие, которым поросло его существование.
Лесничий ловко правил лошадьми, карабкавшимися на крутую гору, подстегивал
то ту,
то другую, посвистывал, забирал круто вожжи, когда кони вдруг
вздрагивали от блеска молнии, и потом оборачивался к сидящим под навесом.
На ночь он уносил рисунок в дортуар, и однажды, вглядываясь в эти нежные глаза, следя за линией наклоненной шеи, он
вздрогнул, у него сделалось такое замиранье в груди, так захватило ему дыханье, что он в забытьи, с закрытыми глазами и невольным, чуть сдержанным стоном, прижал рисунок обеими руками к
тому месту, где было так тяжело дышать. Стекло хрустнуло и со звоном полетело на пол…
Он сам испытывал нетрезвость страсти — и мучился за себя, но он давно знал и страсти, и себя, и
то не всегда мог предвидеть исход. Теперь, видя Веру, упившеюся этого недуга, он
вздрагивал за нее.
То писал он стихи и читал громко, упиваясь музыкой их,
то рисовал опять берег и плавал в трепете, в неге: чего-то ждал впереди — не знал чего, но
вздрагивал страстно, как будто предчувствуя какие-то исполинские, роскошные наслаждения, видя
тот мир, где все слышатся звуки, где все носятся картины, где плещет, играет, бьется другая, заманчивая жизнь, как в
тех книгах, а не
та, которая окружает его…
Князь сидел на диване за круглым столом, а Анна Андреевна в другом углу, у другого накрытого скатертью стола, на котором кипел вычищенный как никогда хозяйский самовар, приготовляла ему чай. Я вошел с
тем же строгим видом в лице, и старичок, мигом заметив это, так и
вздрогнул, и улыбка быстро сменилась в лице его решительно испугом; но я тотчас же не выдержал, засмеялся и протянул ему руки; бедный так и бросился в мои объятия.
— Сегодня? — так и
вздрогнула вся Татьяна Павловна, — да быть же
того не может, он бы сказал. Он тебе сказал? — повернулась она к матери.
Князь проснулся примерно через час по ее уходе. Я услышал через стену его стон и тотчас побежал к нему; застал же его сидящим на кровати, в халате, но до
того испуганного уединением, светом одинокой лампы и чужой комнатой, что, когда я вошел, он
вздрогнул, привскочил и закричал. Я бросился к нему, и когда он разглядел, что это я,
то со слезами радости начал меня обнимать.