Неточные совпадения
Нельзя сказать наверно, точно ли пробудилось в нашем герое чувство любви, — даже сомнительно, чтобы господа такого рода, то есть не так чтобы толстые, однако ж и не то чтобы
тонкие, способны были к любви; но при всем том здесь было что-то такое странное, что-то в таком роде, чего он сам не мог себе объяснить: ему показалось, как сам он потом сознавался, что весь бал, со всем своим говором и шумом, стал на несколько минут как будто где-то вдали; скрыпки и
трубы нарезывали где-то за горами, и все подернулось туманом, похожим на небрежно замалеванное поле на картине.
Из
труб на маленьких орочских домиках, погребенных в снегу,
тонкими струйками вертикально подымались дымки.
Качаясь на
тонких ногах, точно земля под ним волнуется, разводя руками, слепой и звонкий, он как бы перестал быть человеком, стал
трубою горниста, свирелью пастуха.
Чудится мне затем, что рядом с моей комнатой, в коридоре, кто-то осторожно и настойчиво нажимает на дверную ручку и потом, внезапно разъярившись, мчится по всему дому, бешено потрясая всеми ставнями и дверьми, или, забравшись в
трубу, скулит так жалобно, скучно и непрерывно, то поднимая все выше, все
тоньше свой голос, до жалобного визга, то опуская его вниз, до звериного рычанья.
Тысячи звуков смешивались здесь в длинный скачущий гул:
тонкие, чистые и твердые звуки каменщичьих зубил, звонкие удары клепальщиков, чеканящих заклепы на котлах, тяжелый грохот паровых молотов, могучие вздохи и свист паровых
труб и изредка глухие подземные взрывы, заставлявшие дрожать землю.
Самовар свистит тише, но пронзительнее. Этот
тонкий звук надоедливо лезет в уши, — он похож на писк комара и беспокоит, путает мысли. Но закрыть
трубу самовара крышкой Илье не хочется: когда самовар перестаёт свистеть, в комнате становится слишком тихо… На новой квартире у Лунёва появились неизведанные до этой поры им ощущения. Раньше он жил всегда рядом с людьми — его отделяли от них
тонкие деревянные переборки, — а теперь отгородился каменными стенами и не чувствовал за ними людей.
Это был
тонкий бабий голос, и, точно желая передразнить его, в
трубе загудел ветер тоже
тонким голосом. Прошло с полминуты, и опять послышалось сквозь шум ветра, но уже как будто с другого конца двора...
На мысу рос тальник, стояла маленькая грязная водокачка, с
тонкой высокой
трубой на крыше, а за мысом, уютно прикрытая зеленью, встала полосатая купальня, синяя и белая. Берег укреплён фашинником, по склону его поло́го вырезана дорожка, он весь густо усажен молодым березняком, а с верха, через зелёную гриву, смотрит вниз, на реку и в луга, небольшой дом, приземистый, опоясанный стеклянной террасой, точно подавленный антресолями, неуклюжей башенкой и красным флюгером над нею.
Я повернул лодку и сразу почувствовал, что ее колыхнуло сильнее, приподняло и в бока ударила торопливая, тревожная зыбь… Бежавший перед тучею охлажденный ветер задул между горами, точно в
трубе. От высокого берега донесся протяжный гул, в лицо нам попадала мелкая пыль водяных брызгов, между берегом и глазом неслась
тонкая пелена, смывавшая очертания скал и ущелий…
Величаво поднимая кверху легкую мачту с
тонкими райнами и широкую белую
трубу с красным перехватом посередке, сиротой стоял опустелый «Соболь»: ни на палубе его, ни на баржах не было ни одного тюка, ни одного человека…
С мостика посмотрели в
трубу. Действительно, впереди на горизонте серелась
тонкая полоска земли.
Донька, бледная, как призрак, сидела на лавке, уронив на колени
тонкие руки. А ветер выл на дворе, и в
трубе как будто плакал кто-то, — плакал старый, закоптелый дух погибающего дома… И казалось мне, — смертью и могильным холодом полна уже изба, и двигающиеся, корчащиеся призраки хоронят что-то, что давало им всем жизнь и смысл жизни.