Неточные совпадения
Стрельцы позамялись: неладно им показалось выдавать того, кто в горькие минуты
жизни был их утешителем; однако, после минутного колебания, решились исполнить и это
требование начальства.
Когда он передал Кити совет Степана Аркадьича ехать за границу, он очень удивился, что она не соглашалась на это, а имела насчет их будущей
жизни какие-то свои определенные
требования.
Был казнен по
требованию Иродиады, мстившей ему за разоблачение ее порочной
жизни.
Вот какая философия выработалась у обломовского Платона и убаюкивала его среди вопросов и строгих
требований долга и назначения! И родился и воспитан он был не как гладиатор для арены, а как мирный зритель боя; не вынести бы его робкой и ленивой душе ни тревог счастья, ни ударов
жизни — следовательно, он выразил собою один ее край, и добиваться, менять в ней что-нибудь или каяться — нечего.
И он не мог понять Ольгу, и бежал опять на другой день к ней, и уже осторожно, с боязнью читал ее лицо, затрудняясь часто и побеждая только с помощью всего своего ума и знания
жизни вопросы, сомнения,
требования — все, что всплывало в чертах Ольги.
Она, по этой простой канве, умела чертить широкий, смелый узор более сложной
жизни, других
требований, идей, чувств, которых не знала, но угадывала, читая за строками простой
жизни другие строки, которых жаждал ее ум и требовала натура.
Марк понемногу, кое в чем, уступал, покорялся некоторым ее
требованиям: перестал делать эксцентрические выходки, не дразнил местные власти, стал опрятнее в образе
жизни, не щеголял цинизмом.
Он свои художнические
требования переносил в
жизнь, мешая их с общечеловеческими, и писал последнюю с натуры, и тут же, невольно и бессознательно, приводил в исполнение древнее мудрое правило, «познавал самого себя», с ужасом вглядывался и вслушивался в дикие порывы животной, слепой натуры, сам писал ей казнь и чертил новые законы, разрушал в себе «ветхого человека» и создавал нового.
Он приветствовал смелые шаги искусства, рукоплескал новым откровениям и открытиям, видоизменяющим, но не ломающим
жизнь, праздновал естественное, но не насильственное рождение новых ее
требований, как праздновал весну с новой зеленью, не провожая бесплодной и неблагодарной враждой отходящего порядка и отживающих начал, веря в их историческую неизбежность и неопровержимую, преемственную связь с «новой весенней зеленью», как бы она нова и ярко-зелена ни была.
А может быть, таковы
требования прекрасного и высокого в самом деле, я этого во всю
жизнь не мог разрешить.
Привалов с глубоким интересом всматривался в этот новый для него тип, который создался и вырос на наших глазах, вместе с новыми
требованиями, запросами и веяниями новой
жизни.
Кирсанов не ждал ее
требования, чтобы участвовать во всем, что она делала; он был заинтересован столько же, как она сама, во всей ее обыденной
жизни, как и она во всей его
жизни.
Но когда восстановился порядок, Бьюмонт, по
требованию своих новых знакомых рассказывая свою
жизнь, начал прямо с приезда в Соединенные Штаты.
А
жизнь обманула не потому, что
требования его были ложны, а потому, что Англия и Байрон были двух розных возрастов, двух розных воспитаний и встретились именно в ту эпоху, в которую туман рассеялся.
Причина такого сравнительного довольства заключалась отчасти в общей дешевизне
жизни, но преимущественно в крайней неприхотливости
требований.
Не может не быть
требования встречи и вечной
жизни вместе.
Возможно ли, чтобы были столь безумные судии, что для насыщения казны (можно действительно так назвать всякое неправильное отнятие имения для удовлетворения казенного
требования) отнимали у людей имение, честь,
жизнь?
Читатели, соображаясь с своими собственными наблюдениями над
жизнью и с своими понятиями о праве, нравственности и
требованиях природы человеческой, могут решить сами — как то, справедливы ли наши суждения, так и то, какое значение имеют жизненные факты, извлекаемые нами из комедий Островского.
Не оглянуться ли лучше вокруг себя и не обратить ли свои
требования к самой
жизни, так вяло и однообразно плетущейся вокруг нас…
— А эти ваши нравственные обязательства не согласны с правилами физиологии. Они противоречат
требованиям природы; их нет у существ, живущих естественною
жизнью.
Видно, небольшие были
требования на удобства в
жизни.
За ее гордость он грозил ей наказанием и проклятием и кончал
требованием, чтоб она немедленно и покорно возвратилась домой, и тогда, только тогда, может быть, после покорной и примерной новой
жизни «в недрах семейства», мы решимся простить тебя, писал он.
В городах и в местах более населенных эта неряшливость сказывается, конечно, в меньшей степени; но ведь и здесь, как уже упомянуто выше, руководящею нитью обывательской
жизни все-таки служат взгляды и
требования ближайшего начальства, а отнюдь не мысль о государстве.
Театр, который всегда был глашатаем мод будущего, может в этом случае послужить отличнейшим указателем тех
требований, которые предъявляет вивёр-буржуа [прожигатель
жизни] к современной женщине, как носительнице особых примет, знаменующих пол.
Устройте, например, писсуары, удовлетворите хоть в этом отношении справедливые
требования публики, какой вдруг получится переворот в
жизни целой массы пешеходов!
Отвес и прямоугольник указывают, чтобы мы во всех поступках нашей
жизни поступали по
требованию нашей совести!..
И будет его
жизнь идти своим чередом, не спрашивая, укладываются или нет его лучшие стремления в ее тяжелые
требования, и долго, может быть, она будет плести свой пестрый узор, где каждая подробность, взятая отдельно, не имеет понятного смысла, но где все явления держатся меж собою неразрывною цепью, истекая одно из другого со строгою последовательностью.
Но тем-то и отличается христианское исповедание от языческого, что оно требует от человека не известных внешних отрицательных действий, а ставит его в иное, чем прежде, отношение к людям, из которого могут вытекать самые разнообразные, не могущие быть вперед определенными поступки, и потому христианин не может обещаться не только исполнять чью-либо другую волю, не зная, в чем будут состоять
требования этой воли, не может повиноваться изменяющимся законам человеческим, но не может и обещаться что-либо определенное делать в известное время или от чего-либо в известное время воздержаться, потому что он не может знать, чего и в какое время потребует от него тот христианский закон любви, подчинение которому составляет смысл его
жизни.
Учение христианское кажется исключающим возможность
жизни только тогда, когда люди указание идеала принимают за правило. Только тогда представляются уничтожающими
жизнь те
требования, которые предъявляются учением Христа.
Требования эти, напротив, одни дают возможность истинной
жизни. Без этих
требований невозможна бы была истинная
жизнь.
Очень много было говорено по случаю моей книги о том, как я неправильно толкую те и другие места Евангелия, о том, как я заблуждаюсь, не признавая троицы, искупления и бессмертия души; говорено было очень многое, но только не то одно, что для всякого христианина составляет главный, существенный вопрос
жизни: как соединить ясно выраженное в словах учителя и в сердце каждого из нас учение о прощении, смирении, отречении и любви ко всем: к ближним и к врагам, с
требованием военного насилия над людьми своего или чужого народа.
Жизнепонимание общественное потому и служило основанием религий, что в то время, когда оно предъявлялось людям, оно казалось им вполне непонятным, мистическим и сверхъестественным. Теперь, пережив уже этот фазис
жизни человечества, нам понятны разумные причины соединения людей в семьи, общины, государства; но в древности
требования такого соединения предъявлялись во имя сверхъестественного и подтверждались им.
Первое недоразумение о неисполнимости учения состоит в том, что люди общественного жизнепонимания, не понимая того способа, которым руководит людей христианское учение, и принимая христианское указание совершенства за правила, определяющие
жизнь, думают и говорят, что следование учению Христа невозможно, потому что полное исполнение
требований этого учения уничтожает
жизнь.
То же происходит и теперь в нашем человечестве при переходе, переживаемом нами, от языческого жизнепонимания к христианскому. Общественный человек нашего времени приводится самою
жизнью к необходимости отречься от языческого понимания
жизни, не свойственного теперешнему возрасту человечества, и подчиниться
требованиям христианского учения, истины которого, как бы они ни были извращены и перетолкованы, все-таки известны ему и одни представляют разрешение тех противоречий, в которых он путается.
Несмотря на
требования изменения
жизни, сознанные, высказанные религиозными руководителями и принятые разумнейшими людьми, большинство людей, несмотря на религиозное отношение к этим руководителям, т. е. веру в их учение, продолжает в усложнившейся
жизни руководствоваться прежним учением, подобно тому как поступал бы семейный человек, если бы, зная о том, как следует жить в его возрасте, по привычке и по легкомыслию продолжал бы жить ребяческою
жизнью.
Учение Христа негодно, потому что, если бы оно было исполнено, не могла бы продолжаться наша
жизнь; другими словами: если бы мы начали жить хорошо, как нас учил Христос, мы не могли бы продолжать жить дурно, как мы живем и привыкли жить. Вопрос же о непротивлении злу насилием не только не обсуждается, но самое упоминание о том, что в учение Христа входит
требование непротивления злу насилием, уже считается достаточным доказательством неприложимости всего учения.
На это-то
требование и отвечает особенная способность человечества выделять из себя людей, дающих новый смысл всей
жизни человеческой, — смысл, из которого вытекает вся иная, чем прежняя, деятельность. Установление этого, свойственного человечеству в тех новых условиях, в которые оно вступает, жизнепонимания и вытекающей из него деятельности и есть то, что называется религия.
«Неразумно, — говорит человек общественный, — жертвовать благом своим, своей семьи, своего отечества для исполнения
требований какого-то высшего закона, требующего от меня отречения от самых естественных и добрых чувств любви к себе, к своей семье, к родине, к отечеству, и, главное, опасно отвергать обеспечение
жизни, даваемое государственным устройством».
По таким-то причинам, когда Софья Николавна стала поправляться, а Алексей Степаныч перестал тревожиться за ее
жизнь и здоровье, мало-помалу начали вновь появляться с одной стороны — прежняя требовательность, а с другой стороны — прежняя неспособность удовлетворять тонкости
требований.
Проходит пора потрясающих событий, всё успокаивается, опускаются нервы, мельчает дух; кровь и тело, вещественная
жизнь с ее пошлостью вступают в права свой, привычки возвращают утраченную власть, и наступает пора тех самых
требований, о которых мы сейчас говорили, пора вниманий, угождений, предупреждений и всяких мелочных безделок, из которых соткана действительная, обыкновенная
жизнь.
Когда человек при виде нравственного страдания или опасности, угрожающей здоровью и
жизни любимого существа, страдает сам всеми силами своей души, забывая сон, покой и пищу, забывая всего себя, когда напрягаются нервы, возвышается его духовная природа — тогда нет места
требованиям и нет места мелочным вниманиям, заботам и угождениям.
Алексея Абрамовича она боялась — остальные в доме боялись ее, хотя она никогда никому не сделала вреда; обреченная томному гаремному заключению, она всю потребность любви, все
требования на
жизнь сосредоточила в ребенке; неразвитая, подавленная душа ее была хороша; она, безответная и робкая, не оскорблявшаяся никакими оскорблениями, не могла вынести одного — жестокого обращения Негрова с ребенком, когда тот чуть ему надоедал; она поднимала тогда голос, дрожащий не страхом, а гневом; она презирала в эти минуты Негрова, и Негров, как будто чувствуя свое унизительное положение, осыпал ее бранью и уходил, хлопнув дверью.
Рюмин. Не любви прошу — жалости!
Жизнь пугает меня настойчивостью своих
требований, а я осторожно обхожу их и прячусь за ширмы разных теорий, — вы понимаете это, я знаю… Я встретил вас, — и вдруг сердце мое вспыхнуло прекрасной, яркой надеждой, что… вы поможете мне исполнить мои обещания, вы дадите мне силу и желание работать… для блага
жизни!
Марья Львовна. Мы должны всегда повышать наши
требования к
жизни и людям.
А г. Павлов (Н. Ф.) разве не извивался, давая разуметь такие положения: русская народная
жизнь может дать материал только для балаганных представлений; в ней нет элементов для того, чтобы из нее состроить что-нибудь сообразное «вечным»
требованиям искусства; очевидно поэтому, что Островский, берущий сюжет из простонародной
жизни, есть не более, как балаганный сочинитель…
Меры обременительные, стесняющие народ в его правах, могут быть вызваны, вопреки
требованию народной
жизни, просто действием произвола, сообразно выгодам привилегированного меньшинства, которое пользуется стеснением других; но меры, которыми уменьшаются привилегии и расширяются общие права, не могут иметь свое начало не в чем ином, как в прямых и неотступных
требованиях народной
жизни, неотразимо действующих на привилегированное меньшинство, даже вопреки его личным, непосредственным выгодам.
Я буду мужа любить, Тиша, голубчик мой, ни на кого тебя не променяю!» Но усилие уже выше ее возможности; через минуту она чувствует, что ей не отделаться от возникшей любви: «Разве я хочу о нем думать, — говорит она, — да что делать, коли из головы нейдет?» В этих простых словах очень ясно выражается, как сила естественных стремлений неприметно для самой Катерины одерживает в ней победу над всеми внешними
требованиями, предрассудками и искусственными комбинациями, в которых запутана
жизнь ее.
Нам кажется, что все их неудачи происходили оттого, что они просто логическим процессом доходили до убеждения, что такого характера ищет русская
жизнь, и затем кроили его сообразно с своими понятиями о
требованиях доблести вообще и русской в особенности.
Сообразно с этим вторым
требованием, на Островского напускались много раз с великою яростию; а между тем оно не только не аксиома, но даже находится в явном противоречии с
требованием относительно верности действительной
жизни, которое всеми признано, как необходимое.
Остается ей покориться, отречься от самостоятельной
жизни и сделаться беспрекословной угодницей свекрови, кроткою рабою своего мужа и никогда уже не дерзать на какие-нибудь попытки опять обнаружить свои
требования…
Читатели «Современника» помнят, может быть, что мы поставили Островского очень высоко, находя, что он очень полно и многосторонне умел изобразить существенные стороны и
требования русской
жизни.