Неточные совпадения
—
Третье, чтоб она его любила. И это есть… То есть это так бы хорошо было!.. Жду, что вот они явятся из леса, и всё решится. Я сейчас увижу по
глазам. Я бы так рада была! Как ты думаешь, Долли?
На
третий день после ссоры князь Степан Аркадьич Облонский — Стива, как его звали в свете, — в обычайный час, то есть в 8 часов утра, проснулся не в спальне жены, а в своем кабинете, на сафьянном диване. Он повернул свое полное, выхоленное тело на пружинах дивана, как бы желая опять заснуть надолго, с другой стороны крепко обнял подушку и прижался к ней щекой; но вдруг вскочил, сел на диван и открыл
глаза.
Грушницкий целый вечер преследовал княжну, танцевал или с нею, или vis-а-vis; он пожирал ее
глазами, вздыхал и надоедал ей мольбами и упреками. После
третьей кадрили она его уж ненавидела.
Солнце сквозь окно блистало ему прямо в
глаза, и мухи, которые вчера спали спокойно на стенах и на потолке, все обратились к нему: одна села ему на губу, другая на ухо,
третья норовила как бы усесться на самый
глаз, ту же, которая имела неосторожность подсесть близко к носовой ноздре, он потянул впросонках в самый нос, что заставило его крепко чихнуть, — обстоятельство, бывшее причиною его пробуждения.
— Я теперь уже не тот заносчивый мальчик, каким я сюда приехал, — продолжал Аркадий, — недаром же мне и минул двадцать
третий год; я по-прежнему желаю быть полезным, желаю посвятить все мои силы истине; но я уже не там ищу свои идеалы, где искал их прежде; они представляются мне… гораздо ближе. До сих пор я не понимал себя, я задавал себе задачи, которые мне не по силам…
Глаза мои недавно раскрылись благодаря одному чувству… Я выражаюсь не совсем ясно, но я надеюсь, что вы меня поймете…
Он перевелся из другого города в пятый класс; уже
третий год, восхищая учителей успехами в науках, смущал и раздражал их своим поведением. Среднего роста, стройный, сильный, он ходил легкой, скользящей походкой, точно артист цирка. Лицо у него было не русское, горбоносое, резко очерченное, но его смягчали карие, женски ласковые
глаза и невеселая улыбка красивых, ярких губ; верхняя уже поросла темным пухом.
На хозяйку Клим не смотрел, боясь увидеть в светлых
глазах ее выражение неудовольствия; она стояла у буфета,
третий раз приготовляя кофе, усердно поглощаемый Дмитрием.
Самгин взял лампу и, нахмурясь, отворил дверь, свет лампы упал на зеркало, и в нем он увидел почти незнакомое, уродливо длинное, серое лицо, с двумя темными пятнами на месте
глаз, открытый, беззвучно кричавший рот был
третьим пятном. Сидела Варвара, подняв руки, держась за спинку стула, вскинув голову, и было видно, что подбородок ее трясется.
И, когда запели следующий куплет, он
третий раз провыл, но уже тенором, закатив
глаза...
— Ты очень, очень возмужал, — говорила Вера Петровна, кажется, уже
третий раз. — У тебя даже
глаза стали темнее.
Он ожидал увидеть
глаза черные, строгие или по крайней мере угрюмые, а при таких почти бесцветных
глазах борода ротмистра казалась крашеной и как будто увеличивала благодушие его, опрощала все окружающее. За спиною ротмистра, выше головы его, на черном треугольнике — бородатое, широкое лицо Александра
Третьего, над узенькой, оклеенной обоями дверью — большая фотография лысого, усатого человека в орденах, на столе, прижимая бумаги Клима, — толстая книга Сенкевича «Огнем и мечом».
Память Клима Самгина подсказала ему слова Тагильского об интеллигенте в
третьем поколении, затем о картинах жизни Парижа, как он наблюдал ее с высоты
третьего этажа. Он усмехнулся и, чтоб скрыть усмешку от
глаз Дронова, склонил голову, снял очки и начал протирать стекла.
— Э! Какие выдумки! — отвечал Тарантьев. — Чтоб я писать стал! Я и в должности
третий день не пишу: как сяду, так слеза из левого
глаза и начнет бить; видно, надуло, да и голова затекает, как нагнусь… Лентяй ты, лентяй! Пропадешь, брат, Илья Ильич, ни за копейку!
— Я ничего не подозреваю; я сказала вам вчера, что я чувствую, а что будет через год — не знаю. Да разве после одного счастья бывает другое, потом
третье, такое же? — спрашивала она, глядя на него во все
глаза. — Говорите, вы опытнее меня.
Вскоре из кухни торопливо пронес человек, нагибаясь от тяжести, огромный самовар. Начали собираться к чаю: у кого лицо измято и
глаза заплыли слезами; тот належал себе красное пятно на щеке и висках;
третий говорит со сна не своим голосом. Все это сопит, охает, зевает, почесывает голову и разминается, едва приходя в себя.
Потом, на
третий день, после того когда они поздно воротились домой, тетка как-то чересчур умно поглядела на них, особенно на него, потом потупила свои большие, немного припухшие веки, а
глаза всё будто смотрят и сквозь веки, и с минуту задумчиво нюхала спирт.
Она заглядывала ему в
глаза, но ничего не видела; и когда, в
третий раз, они дошли до конца аллеи, она не дала ему обернуться и, в свою очередь, вывела его на лунный свет и вопросительно посмотрела ему в
глаза.
Еще более призадумался Обломов, когда замелькали у него в
глазах пакеты с надписью нужное и весьма нужное, когда его заставляли делать разные справки, выписки, рыться в делах, писать тетради в два пальца толщиной, которые, точно на смех, называли записками; притом всё требовали скоро, все куда-то торопились, ни на чем не останавливались: не успеют спустить с рук одно дело, как уж опять с яростью хватаются за другое, как будто в нем вся сила и есть, и, кончив, забудут его и кидаются на
третье — и конца этому никогда нет!
Она была покойна, свежа. А ему втеснилось в душу, напротив, беспокойство, желание узнать, что у ней теперь на уме, что в сердце, хотелось прочитать в
глазах, затронул ли он хоть нервы ее; но она ни разу не подняла на него
глаз. И потом уже, когда после игры подняла, заговорила с ним — все то же в лице, как вчера, как
третьего дня, как полгода назад.
Глаза, как у лунатика, широко открыты, не мигнут; они глядят куда-то и видят живую Софью, как она одна дома мечтает о нем, погруженная в задумчивость, не замечает, где сидит, или идет без цели по комнате, останавливается, будто внезапно пораженная каким-то новым лучом мысли, подходит к окну, открывает портьеру и погружает любопытный взгляд в улицу, в живой поток голов и лиц, зорко следит за общественным круговоротом, не дичится этого шума, не гнушается грубой толпы, как будто и она стала ее частью, будто понимает, куда так торопливо бежит какой-то господин, с боязнью опоздать; она уже, кажется, знает, что это чиновник, продающий за триста — четыреста рублей в год две
трети жизни, кровь, мозг, нервы.
Я за то, что
третьего дня вас расхвалил в
глаза (а расхвалил только за то, что меня унизили и придавили), я за то вас целых два дня ненавидел!
Саброски повесил голову совсем на грудь; другой баниос, подслеповатый, громоздкий старик, с толстым лицом, смотрел осовелыми
глазами на все и по временам зевал;
третий, маленький, совсем исчезал между ними, стараясь подделаться под мину и позу своих соседей.
Третья — писаная, что называется, красавица: румяная, с алым ротиком, в виде сердечка, и ограниченностью в синих
глазах.
На одной скамье сидела очень старая старуха, в голландском чепце, без оборки, и макала сальные свечки; другая, пожилая женщина, сидела за прялкой;
третья, молодая девушка, с буклями, совершенно белокурая и совершенно белая, цвета топленого молока, с белыми бровями и светло-голубыми, с белизной,
глазами, суетилась по хозяйству.
У одной только и есть, что голова, а рот такой, что комар не пролезет; у другой одно брюхо,
третья вся состоит из спины, четвертая в каких-то шипах, у иной
глаза посреди тела, в равном расстоянии от хвоста и рта; другую примешь с первого взгляда за кожаный портмоне и т. д.
Один смотрит, подняв брови, как матросы, купаясь, один за другим бросаются с русленей прямо в море и на несколько мгновений исчезают в воде; другой присел над люком и не сводит
глаз с того, что делается в кают-компании;
третий, сидя на стуле, уставил
глаза в пушку и не может от старости свести губ.
На
третий день после этого приехали два баниоса: один бывший в прошедший раз, приятель наш Баба-Городзаймон, который уже ознакомился с нами и освоился на фрегате, шутил, звал нас по именам, спрашивал название всего, что попадалось ему в
глаза, и записывал.
Вид из окошек в самом деле прекрасный: с одной стороны весь залив перед
глазами, с другой — испанский город, с
третьей — леса и деревни.
Глаз видит далеко: с обеих сторон острова видно море на
третьем плане.
Через минуту из боковой двери вышла Маслова. Подойдя мягкими шагами вплоть к Нехлюдову, она остановилась и исподлобья взглянула на него. Черные волосы, так же как и
третьего дня, выбивались вьющимися колечками, лицо, нездоровое, пухлое и белое, было миловидно и совершенно спокойно; только глянцовито-черные косые
глаза из-под подпухших век особенно блестели.
И наконец
третий член суда, тот самый Матвей Никитич, который всегда опаздывал, — этот член был бородатый человек с большими, вниз оттянутыми, добрыми
глазами.
Третья шившая женщина была Федосья — Феничка, как ее звали товарки, — белая, румяная, с ясными детскими голубыми
глазами и двумя длинными русыми косами, обернутыми вокруг небольшой головы, совсем молодая, миловидная женщина.
— Вы все сговорились пустить меня по миру! — неестественно тонким голосом выкрикивал Ляховский. — Ведь у тебя
третьего дня была новая метла! Я своими
глазами видел… Была, была, была, была!..
Третью неделю проводил доктор у постели больной, переживая шаг за шагом все фазисы болезни. Он сам теперь походил на больного: лицо осунулось,
глаза ввалились, кожа потемнела. В течение первых двух недель доктор не спал и трех ночей.
Старик, под рукой, навел кое-какие справки через Ипата и знал, что Привалов не болен, а просто заперся у себя в комнате, никого не принимает и сам никуда не идет. Вот уж
третья неделя пошла, как он и
глаз не кажет в бахаревский дом, и Василий Назарыч несколько раз справлялся о нем.
— Кто он? Кто находится? Кто
третий? — испуганно проговорил Иван Федорович, озираясь кругом и поспешно ища
глазами кого-то по всем углам.
Через полгода мать перестала называть Верочку цыганкою и чучелою, а стала наряжать лучше прежнего, а Матрена, — это была уже
третья Матрена, после той: у той был всегда подбит левый
глаз, а у этой разбита левая скула, но не всегда, — сказала Верочке, что собирается сватать ее начальник Павла Константиныча, и какой-то важный начальник, с орденом на шее.
Просыпаясь, она нежится в своей теплой постельке, ей лень вставать, она и думает и не думает, и полудремлет и не дремлет; думает, — это, значит, думает о чем-нибудь таком, что относится именно к этому дню, к этим дням, что-нибудь по хозяйству, по мастерской, по знакомствам, по планам, как расположить этот день, это, конечно, не дремота; но, кроме того, есть еще два предмета, года через три после свадьбы явился и
третий, который тут в руках у ней, Митя: он «Митя», конечно, в честь друга Дмитрия; а два другие предмета, один — сладкая мысль о занятии, которое дает ей полную самостоятельность в жизни, другая мысль — Саша; этой мысли даже и нельзя назвать особою мыслью, она прибавляется ко всему, о чем думается, потому что он участвует во всей ее жизни; а когда эта мысль, эта не особая мысль, а всегдашняя мысль, остается одна в ее думе, — она очень, очень много времени бывает одна в ее думе, — тогда как это назвать? дума ли это или дремота, спится ли ей или Не спится?
глаза полузакрыты, на щеках легкий румянец будто румянец сна… да, это дремота.
— А однажды вот какое истинное происшествие со мной было. Зазвал меня один купец вместе купаться, да и заставил нырять. Вцепился в меня посередь реки, взял за волосы, да и пригибает. Раз окунул, другой,
третий… у меня даже зеленые круги в
глазах пошли… Спасибо, однако, синюю бумажку потом выкинул!
Фома Григорьевич
третьего году, приезжая из Диканьки, понаведался-таки в провал с новою таратайкою своею и гнедою кобылою, несмотря на то что сам правил и что сверх своих
глаз надевал по временам еще покупные.
У покупателя
глаза разгорелись: кому ни предложи, всякий купит по три, а то и по четыре рубля. А сам у того и другого смотрит и считает, — верно, дюжина. А у
третьего тоже кто-то торгует тут рядом.
Третий собеседник, Николай Михайлович Левачев, городской инженер, известный перестройкой подземной Неглинки, в это время, не обращая ни на что никакого внимания, составлял на закуску к водке свой «Левачевский» салат, от которого
глаза на лоб лезли.
Увы! За первой остановкой последовала вторая, за ней
третья, в пока мы дошли до центра города, пан Крыжановский стал совершенно неузнаваем.
Глаза его гордо сверкали, уныние исчезло, но, — что уже было совсем плохо, — он стал задирать прохожих, оскорблять женщин, гоняться за евреями… Около нас стала собираться толпа. К счастью, это было уже близко от дома, и мы поспешили ретироваться во двор.
Наутро он немного стыдился и косил
глаза, но затем скоро вернулся к своему величаво — загадочному, байроническому тону… Он продолжал тяготеть ко мне, и часто мы прогуливались втроем.
Третий был некто Кордецкий.
На
третий или на четвертый день мы с братом и сестрой были в саду, когда Крыжановский неожиданно перемахнул своими длинными ногами через забор со стороны пруда и, присев в высокой траве и бурьянах, поманил нас к себе. Вид у него был унылый и несчастный, лицо помятое,
глаза совсем мутные, нос еще более покривился и даже как будто обвис.
Оказалось, что это три сына Рыхлинских, студенты Киевского университета, приезжали прощаться и просить благословения перед отправлением в банду. Один был на последнем курсе медицинского факультета, другой, кажется, на
третьем. Самый младший — Стасик, лет восемнадцати, только в прошлом году окончил гимназию. Это был общий любимец, румяный, веселый мальчик с блестящими черными
глазами.
Наслаждался внутреннею тишиною, внешних врагов не имея, доведя общество до высшего блаженства гражданского сожития, — неужели толико чужды будем ощущению человечества, чужды движениям жалости, чужды нежности благородных сердец, любви чужды братния и оставим в
глазах наших на всегдашнюю нам укоризну, на поношение дальнейшего потомства
треть целую общников наших, сограждан нам равных, братий возлюбленных в естестве, в тяжких узах рабства и неволи?
В это время на краю щели появился большой черный муравей. Он спустился внутрь на одну из змей и взобрался ей на голову. Муравей лапками коснулся
глаза и рта пресмыкающегося, но оно чуть только показало язычок. Муравей перешел на другую змею, потом на
третью — они, казалось, и не замечали присутствия непрошенного гостя.
На другой или на
третий день после переезда Епанчиных, с утренним поездом из Москвы прибыл и князь Лев Николаевич Мышкин. Его никто не встретил в воксале; но при выходе из вагона князю вдруг померещился странный, горячий взгляд чьих-то двух
глаз, в толпе, осадившей прибывших с поездом. Поглядев внимательнее, он уже ничего более не различил. Конечно, только померещилось; но впечатление осталось неприятное. К тому же князь и без того был грустен и задумчив и чем-то казался озабоченным.
Крест и голова, вот картина, лицо священника, палача, его двух служителей и несколько голов и
глаз снизу, — все это можно нарисовать как бы на
третьем плане, в тумане, для аксессуара…