Неточные совпадения
Но когда я, в марте месяце, поднялся к нему наверх, чтобы посмотреть, как они там „заморозили“, по его словам,
ребенка, и нечаянно усмехнулся над
трупом его младенца, потому что стал опять объяснять Сурикову, что он „сам виноват“, то у этого сморчка вдруг задрожали губы, и он, одною рукой схватив меня за плечо, другою показал мне дверь и тихо, то есть чуть не шепотом, проговорил мне: „Ступайте-с!“ Я вышел, и мне это очень понравилось, понравилось тогда же, даже в ту самую минуту, как он меня выводил; но слова его долго производили на меня потом, при воспоминании, тяжелое впечатление какой-то странной, презрительной к нему жалости, которой бы я вовсе не хотел ощущать.
Это история женщины, доведенной до отчаяния; ходившей с своею девочкой, которую она считала еще
ребенком, по холодным, грязным петербургским улицам и просившей милостыню; женщины, умиравшей потом целые месяцы в сыром подвале и которой отец отказывал в прощении до последней минуты ее жизни и только в последнюю минуту опомнившийся и прибежавший простить ее, но уже заставший один холодный
труп вместо той, которую любил больше всего на свете.
По приезде в Орехово я узнал, что в грудах обломков и пепла на месте пожарища на фабрике найдено было одиннадцать
трупов.
Детей клали в один гроб по нескольку. Похороны представляли печальную картину: в телегах везли на Мызинское кладбище.
Этим оканчивались старые туберозовские записи, дочитав которые старик взял перо и, написав новую дату, начал спокойно и строго выводить на чистой странице: «Было внесено мной своевременно, как однажды просвирнин сын, учитель Варнава Препотенский, над
трупом смущал неповинных
детей о душе человеческой, говоря, что никакой души нет, потому что нет ей в теле видимого гнездилища.
В грудах обломков и пепла найдено было 11
трупов.
Детей клали в один гроб по несколько. Похороны представляли печальную картину: в телегах везли их на Мызинское кладбище. Кладбищ в Орехово-Зуеве было два: одно Ореховское, почетное, а другое Мызинское, для остальных. Оно находилось в полуверсте от церкви в небольшом сосновом лесу на песчаном кургане. Там при мне похоронили 16 умерших в больнице и 11 найденных на пожарище.
В субботу найдены были обуглившиеся
трупы. Женщина обгорела с двумя
детьми, — это жена сторожа, только что разрешившаяся от бремени, еще два
ребенка,
дети солдата Иванова, который сам лежал в больнице…
Я бросилась к нему и увидала
ребенка уж без признаков жизни: передо мной был посиневший
труп; дыхания уже не было, а только слышалось едва уловимое хрипение в горле.
Мертвец с открытыми неподвижными глазами приводит в невольный трепет; но, по крайней мере, на бесчувственном лице его начертано какое-то спокойствие смерти: он не страдает более; а оживленный
труп, который упал к ногам моим, дышал, чувствовал и, прижимая к груди своей умирающего с голода
ребенка, прошептал охриплым голосом и по-русски: «Кусок хлеба!.. ему!..» Я схватился за карман: в нем не было ни крошки!
Напротив, теперь каждый ждет, каждый надеется, и
дети теперь подрастают, напитываясь надеждами и мечтами лучшего будущего, а не привязываясь насильно к
трупу отжившего прошедшего.
Дети и женщины были положены особо, в сторонке; и в этом опять-таки чувствовалось желание сделать как можно более удобным обозрение
трупов и их подсчет.
Д-р Бабес вскрыл в будапештской больнице сто детских
трупов, и у семидесяти четырех из них он нашел в бронхиальных железах туберкулезные палочки; а все эти сто
детей умерли от различных не туберкулезных болезней…
После него осталась вдова,
дети; ни до них, ни до него никому нет дела. Город за окнами шумел равнодушно и суетливо, и, казалось, устели он все улицы
трупами, — он будет жить все тою же хлопотливою, сосредоточенною в себе жизнью, не отличая взглядом
трупов от камней мостовой…
Если у этого человека заболеет другой
ребенок, то он разорится на лечение, предоставит
ребенку умереть без помощи, но в клинику его не повезет: для отца это поругание дорогого ему
трупа — слишком высокая плата за лечение.
— А вот-с черная пантера, или черная смерть, называется иначе гробокопательница. Разрывает могилы и пожирает
трупы с кожей, с костями и даже с волосами. Пос-сторонитесь, господа.
Детям не видно…
Я стоял, прикусив губу, и неподвижно смотрел на Игната. Лицо его с светло-русою бородою стало еще наивнее. Как будто маленький
ребенок увидал неслыханное диво, ахнул да так и застыл с разинутым ртом и широко раскрытыми глазами. Я велел дезинфицировать
труп и перенести в мертвецкую, а сам побрел домой.
И когда я так чувствую свое бессилие, мною овладевает бешенство — бешенство войны, которую я ненавижу. Мне хочется, как тому доктору, сжечь их дома, с их сокровищами, с их женами и
детьми, отравить воду, которую они пьют; поднять всех мертвых из гробов и бросить
трупы в их нечистые жилища, на их постели. Пусть спят с ними, как с женами, как с любовницами своими!
По всему городу стояли плач и стоны. Здесь и там вспыхивали короткие, быстрые драмы. У одного призванного заводского рабочего была жена с пороком сердца и пятеро ребят; когда пришла повестка о призыве, с женою от волнения и горя сделался паралич сердца, и она тут же умерла; муж поглядел на
труп, на ребят, пошел в сарай и повесился. Другой призванный, вдовец с тремя
детьми, плакал и кричал в присутствии...
Увидав изуродованный
труп любимой им столько лет женщины, граф разорвал на себе платье, кинулся на ее тело и зарыдал, как
ребенок.
Он не только крестил и погребал, что бывает неотложно надобно по болезни
ребенка, или по причине разложения
трупа, но также «и другие требы народам» преподавал, — и все это он делал не нагло и самовластно, а с вольного уговора с местными священниками.