Я еще писал товарищам о том, как я изумительно устроился, а мне уже было невесело, просто невесело; и причину состояния этого я долго не мог найти, так как по виду все было прекрасно, красиво, весело, и нигде так много не смеялись, как у Нордена. Только шаг за шагом проникая в тайники этого странного дома и этой странной семьи, — вернее, лишь касаясь прикосновением внешним их холодных стен, я начал догадываться об источниках
тяжелой грусти, томительной тоски, лежавшей над людьми и местом.
Неточные совпадения
Но когда, дома, он вымылся, переоделся и с папиросой в зубах сел к чайному столу, — на него как будто облако спустилось, охватив
тяжелой, тревожной
грустью и даже не позволяя одевать мысли в слова. Пред ним стояли двое: он сам и нагая, великолепная женщина. Умная женщина, это — бесспорно. Умная и властная.
На минуту мне стало досадно, я покраснела, и вдруг
тяжелое чувство
грусти сдавило грудь, но не оттого, что я должна быть их рабою, нет… мне смертельно стало жаль их».
Голос ее, который вдруг было возвысился, остановился. Ручьи слез покатились по бледному лицу. Какое-то
тяжелое, полное жалости и
грусти чувство сперлось в груди парубка.
Трудно было разобрать, говорит ли он серьезно, или смеется над моим легковерием. В конце концов в нем чувствовалась хорошая натура, поставленная в какие-то
тяжелые условия. Порой он внезапно затуманивался, уходил в себя, и в его тускневших глазах стояло выражение затаенной печали… Как будто чистая сторона детской души невольно
грустила под наплывом затягивавшей ее грязи…
Правда, пред ним стояли факты яркие,
тяжелые и язвительные, но
грусть его заходила дальше всего, что он припоминал и соображал; он понимал, что ему не успокоить себя одному.
Я читал и перечитывал его; в истинной
грусти не ищешь развлечения, — напротив, хочется до малейшего впечатления разделить с тобой все, что испытывало твое сердце в
тяжелые минуты.
Я встал поутру с головною болью. Вчерашнее волнение исчезло. Оно заменилось
тяжелым недоумением и какою-то еще небывалою
грустью — точно во мне что-то умирало.
Мимо нас не спеша проходили люди, влача за собою длинные тени, дымом вставала пыль из-под ног, хороня эти тени. Вечерняя
грусть становилась все
тяжелей, из окон изливался ворчливый голос деда...
Матвею стало грустно, не хотелось уходить. Но когда, выходя из сада, он толкнул
тяжёлую калитку и она широко распахнулась перед ним, мальчик почувствовал в груди прилив какой-то новой силы и пошёл по двору
тяжёлой и развалистой походкой отца. А в кухне — снова вернулась
грусть, больно тронув сердце: Власьевна сидела за столом, рассматривая в маленьком зеркальце свой нос, одетая в лиловый сарафан и белую рубаху с прошвами, обвешанная голубыми лентами. Она была такая важная и красивая.
Несмотря на усталость, он долго не мог заснуть: как
тяжелый свинец, неизъяснимая
грусть лежала на его сердце; все светлые мечты, все радостные надежды, свобода, счастие отечества — все, что наполняло восторгом его душу, заменилось каким-то мрачным предчувствием.
Родилась ли она с ней? Залегла ли она в
тяжелые дни детства? Дни монологов в одиночестве на забытом кладбище?… Но и теперь, после ее великой победы — недавнего бенефиса, когда именно жить да радоваться, — я видел мелькнувший налет этой таинственной
грусти.
А иногда они плясали на месте, с каменными лицами, громыхая своими пудовыми сапогами и распространяя по всей пивной острый соленый запах рыбы, которым насквозь пропитались их тела и одежды. К Сашке они были очень щедры и подолгу не отпускали от своих столов. Он хорошо знал образ их
тяжелой, отчаянной жизни. Часто, когда он играл им, то чувствовал у себя в душе какую-то почтительную
грусть.
Тяжелый запах, потные, пьяные рожи, две коптящие керосиновые лампы, черные от грязи и копоти доски стен кабака, его земляной пол и сумрак, наполнявший эту яму, — всё было мрачно и болезненно. Казалось, что это пируют заживо погребенные в склепе и один из них поет в последний раз перед смертью, прощаясь с небом. Безнадежная
грусть, спокойное отчаяние, безысходная тоска звучали в песне моего товарища.
Грусть о потере преданного и благородного друга делала еще
тяжелее его положение в кругу людей, которые не умели ценить и понимать его.
Но
грусть тяжелая, бесконечная в то же время все более и более давила его сердце.
Стыдливый и робкий, как девушка в своей первой любви, страшно чуткий и проницательный, как она, — он угадывал малейшие невысказанные желания Иисуса, проникал в сокровенную глубину его ощущений, мимолетных вспышек
грусти,
тяжелых мгновений усталости.
И все пропало. В один из последних годов своей жизни он с
грустью признавался, что в сердце его, смиренном бурями, настала лень и тишина [Парафраз строк из стихотворения Пушкина «Чаадаеву» (1824).]. А сколько
тяжелого уныния, какого-то сдавленного, покорного горя, например, в этих стихах, также относящихся к поздней поре пушкинской деятельности...
Видя порою его угрюмую и как будто озлобленную мрачность, а порою глубокую, молчаливую тоску, она в простоте сердца думала, что он все томится по своему злосчастному проигрышу, и потому всячески старалась, насколько могла и умела, облегчить его
грусть, рассеять
тяжелую думу, утешить его хотя бы своею собственною беспечальною верою в светлую, безбедную будущность.
Летом она со своим торжественным покоем — этот монотонный треск кузнечиков, прозрачный лунный свет, от которого никуда не спрячешься, — наводила на меня унылую
грусть, а зимою безукоризненная белизна степи, ее холодная даль, длинные ночи и волчий вой давили меня
тяжелым кошмаром.
Ощущал я красоту как-то странно. Не желания, не восторг и не наслаждение возбуждала во мне Маша, а
тяжелую, хотя и приятную,
грусть. Эта
грусть была неопределенная, смутная, как сон. Почему-то мне было жаль и себя, и дедушки, и армянина, и самой армяночки, и было во мне такое чувство, как будто мы все четверо потеряли что-то важное и нужное для жизни, чего уж больше никогда не найдем. Дедушка тоже сгрустнул. Он уж не говорил о толоке и об овцах, а молчал и задумчиво поглядывал на Машу.
Припомнилось графу Алексею Андреевичу, как он мысленно с
тяжелой безысходною
грустью переживал этот кортеж, чувствовал приближение к столице дорогого ему, как и всей России, праха незабвенного государя.