Вот вы, например, сидите на своей мельнице, и никуда вас не тянет, ничто вам не напоминает, что каждый прожитый день —
тяжелое обвинение против вас в собственной ничтожности.
На его голову сыпались самые
тяжелые обвинения, его упрекали чуть не в воровстве, ему устраивали неприятные сцены, и он все выносил, оставаясь на своем посту.
Только железные нервы этой женщины могли быть в состоянии спокойно вынести восклицание мужа, в котором звучало
тяжелое обвинение, которое, притом, было справедливо.
Неточные совпадения
Опять-таки, я давно уже заметил в себе черту, чуть не с детства, что слишком часто обвиняю, слишком наклонен к
обвинению других; но за этой наклонностью весьма часто немедленно следовала другая мысль, слишком уже для меня
тяжелая: «Не я ли сам виноват вместо них?» И как часто я обвинял себя напрасно!
Одни
обвинения были просто голословные клеветы или подозрения, для опровержения которых нельзя было подыскать никаких доказательств, а других нельзя было опровергать, не подводя некоторых людей прямо к неминуемой
тяжелой ответственности.
Я слушал ее
тяжелую исповедь и рассказ о своих бедствиях, самых страшных бедствиях, которые только может испытать женщина, и не
обвинение шевелилось в моей душе, а стыд и унизительное чувство человека, считающего себя виновным в зле, о котором ему говорят.
Я уже не говорю о том, что
обвинение это очень
тяжелое и даже гнусное, но утверждаю положительно, что я всего менее в этом виноват.
Сквозь мрачное настроение опального боярина князя Василия, в
тяжелом, гнетущем, видимо, его душу молчании, в этом кажущемся отсутствии ропота на поступок с ним «грозного царя», в угнетенном состоянии окружающих слуг до последнего холопа, сильно скорбевших о наступивших черных днях для их «князя-милостивца» и «княжны-касаточки», — красноречиво проглядывало молчаливое недовольство действиями «слободского тирана», как втихомолку называли Иоанна, действиями, неоправдываемыми, казалось, никакими обстоятельствами, а между тем Яков Потапович, заступившийся в разговоре с князем Василием за царя еще в вотчине при задуманном князем челобитье за Воротынского и при высказанном князем сомнении за исход этого челобитья, даже теперь, когда эти сомнения так ужасно оправдались, не находил поводов к
обвинению царя в случившемся.
Она не заметила изменения в лице княжны Баратовой, когда та услыхала то страшное
обвинение, которое сделала покойная Капочка на Кржижановского, да если бы и заметила, она могла приписать его
тяжелым воспоминаниям об умершем брате, в сороковой день смерти которого случилась внезапная смерть Капитолины Андреевны, объяснившей в той же своей предсмертной исповеди, что она любила князя.
Она пришла к совершенно правильной мысли, что часто оправдываться под тяжестью незаслуженных
обвинений тяжелее и обиднее, нежели молчать и быть готовым пасть под гнетом несправедливости.
— Вы художник, дитя мое, вам ведомы тайны человеческого лица, этой гибкой, подвижной и изменчивой маски, принимающей, подобно морю, отражение бегущих облаков и голубого эфира. Будучи зеленой, морская влага голубеет под ясным небом и становится черной, когда черно небо и мрачны
тяжелые тучи. Чего же вы хотите от моего лица, над которым тридцать лет тяготеет
обвинение в жесточайшем злодействе?