Неточные совпадения
Против ворот [Въезд во двор со стороны Тверской, против Обжорного переулка.] Охотного ряда, от Тверской,
тянется узкий Лоскутный переулок, переходящий в Обжорный, который кривулил
к Манежу и
к Моховой; нижние этажи облезлых
домов в нем были заняты главным образом «дырками». Так назывались харчевни, где подавались: за три копейки — чашка щей из серой капусты, без мяса; за пятак — лапша зелено-серая от «подонья» из-под льняного или конопляного масла, жареная или тушеная картошка.
Агния молча проглотила эту обиду и все-таки не переставала любить Галактиона. В их
доме он один являлся настоящим мужчиной, и она любила в нем именно этого мужчину, который делает
дом. Она
тянулась к нему с инстинктом здоровой, неиспорченной натуры, как растение
тянется к свету. Даже грубая несправедливость Галактиона не оттолкнула ее, а точно еще больше привязала. Даже Анфуса Гавриловна заметила это тяготение и сделала ей строгий выговор.
Дети, взявшись за руки, весело побежали
к лавкам, а от них спустились
к фабрике, перешли зеленый деревянный мост и бегом понеслись в гору
к заводской конторе. Это было громадное каменное здание, с такими же колоннами, как и господский
дом. На площадь оно выступало громадною чугунною лестницей, — широкие ступени
тянулись во всю ширину здания.
Громадный узкий пруд был сдавлен в живописных крутых берегах; под плотиной курилось до десятка больших труб и две доменных печи; на берегу пруда
тянулась заповедная кедровая роща, примыкавшая
к большому господскому
дому, походившему на дворец.
Николай Иванович жил на окраине города, в пустынной улице, в маленьком зеленом флигеле, пристроенном
к двухэтажному, распухшему от старости, темному
дому. Перед флигелем был густой палисадник, и в окна трех комнат квартиры ласково заглядывали ветви сиреней, акаций, серебряные листья молодых тополей. В комнатах было тихо, чисто, на полу безмолвно дрожали узорчатые тени, по стенам
тянулись полки, тесно уставленные книгами, и висели портреты каких-то строгих людей.
Матвей попробовал вернуться. Он еще не понимал хорошенько, что такое с ним случилось, но сердце у него застучало в груди, а потом начало как будто падать. Улица, на которой он стоял, была точь-в-точь такая, как и та, где был
дом старой барыни. Только занавески в окнах были опущены на правой стороне, а тени от
домов тянулись на левой. Он прошел квартал, постоял у другого угла, оглянулся, вернулся опять и начал тихо удаляться, все оглядываясь, точно его тянуло
к месту или на ногах у него были пудовые гири.
Дом Кожемякина раньше был конторою господ Бубновых и примыкал
к их усадьбе. Теперь его отделял от земли дворян пустырь, покрытый развалинами сгоревшего флигеля, буйно заросший дикою коноплёю, конским щавелём, лопухами, жимолостью и высокой, жгучей крапивой. В этой густой, жирно-зелёной заросли плачевно торчали обугленные стволы деревьев, кое-где от их корней бессильно
тянулись к солнцу молодые побеги, сорные травы душили их, они сохли, и тонкие сухие прутья торчали в зелени, как седые волосы.
И начинало мне представляться, что годы и десятки лет будет
тянуться этот ненастный вечер, будет
тянуться вплоть до моей смерти, и так же будет реветь за окнами ветер, так же тускло будет гореть лампа под убогим зеленым абажуром, так же тревожно буду ходить я взад и вперед по моей комнате, так же будет сидеть около печки молчаливый, сосредоточенный Ярмола — странное, чуждое мне существо, равнодушное ко всему на свете: и
к тому, что у него
дома в семье есть нечего, и
к бушеванию ветра, и
к моей неопределенной, разъедающей тоске.
Прелестный вид, представившийся глазам его, был общий, губернский, форменный: плохо выкрашенная каланча, с подвижным полицейским солдатом наверху, первая бросилась в глаза; собор древней постройки виднелся из-за длинного и, разумеется, желтого здания присутственных мест, воздвигнутого в известном штиле; потом две-три приходские церкви, из которых каждая представляла две-три эпохи архитектуры: древние византийские стены украшались греческим порталом, или готическими окнами, или тем и другим вместе; потом
дом губернатора с сенями, украшенными жандармом и двумя-тремя просителями из бородачей; наконец, обывательские
дома, совершенно те же, как во всех наших городах, с чахоточными колоннами, прилепленными
к самой стене, с мезонином, не обитаемым зимою от итальянского окна во всю стену, с флигелем, закопченным, в котором помещается дворня, с конюшней, в которой хранятся лошади;
дома эти, как водится, были куплены вежливыми кавалерами на дамские имена; немного наискось
тянулся гостиный двор, белый снаружи, темный внутри, вечно сырой и холодный; в нем можно было все найти — коленкоры, кисеи, пиконеты, — все, кроме того, что нужно купить.
Польской генерал подозвал купца и пошел вместе с ним впереди толпы, которая, окружив со всех сторон Наполеона, пустилась вслед за проводником
к Каменному мосту. Когда они подошли
к угловой кремлевской башне, то вся Неглинная, Моховая и несколько поперечных улиц представились их взорам в виде одного необозримого пожара. Направо пылающий железный ряд, как огненная стена,
тянулся по берегу Неглинной; а с левой стороны пламя от догорающих
домов расстилалось во всю ширину узкой набережной.
Дом Бориса Петровича стоял на берегу Суры, на высокой горе, кончающейся
к реке обрывом глинистого цвета; кругом двора и вдоль по берегу построены избы, дымные, черные, наклоненные, вытягивающиеся в две линии по краям дороги, как нищие, кланяющиеся прохожим; по ту сторону реки видны в отдалении березовые рощи и еще далее лесистые холмы с чернеющимися елями, налево низкий берег, усыпанный кустарником,
тянется гладкою покатостью — и далеко, далеко синеют холмы как волны.
Ответ пришел благоприятный, и на следующий день повозка наша подъехала
к одному из
домов широкой улицы, вдоль кот_о_рой с площади до самого озера
тянулась широкая березовая аллея.
На улицу,
к миру, выходили не для того, чтобы поделиться с ним своими мыслями, а чтобы урвать чужое, схватить его и, принеся домой, истереть, измельчить в голове, между привычными тяжелыми мыслями о буднях, которые медленно
тянутся из года в год; каждый обывательский
дом был темницей, где пойманное новое долго томилось в тесном и темном плену, а потом, обессиленное, тихо умирало, ничего не рождая.
Дома станка, неопределенными кучками раскиданные по каменной площадке, начинали просыпаться. Кое-где
тянулся дымок, кое-где мерцали окна; высокий худой ямщик в рваном полушубке, зевая, провел в поводу пару лошадей
к водопою и скоро стушевался в тени берегового спуска. Все было буднично и уныло.
Ну-с, когда вы входите в
дом, то стол уже должен быть накрыт, а когда сядете, сейчас салфетку за галстук и не спеша
тянетесь к графинчику с водочкой.
Дома Катя ушла одна в сад. Верхушки кипарисов и пирамидальных акаций острыми языками черного пламени
тянулись к ярким звездам, дрожавшим мелкою дрожью.
У первого господского амбара дорога раздваивалась: одна ветвь шла прямо и исчезала в вечерней мгле, другая — вела вправо
к господскому
дому. Офицеры повернули вправо и стали говорить тише… По обе стороны дороги
тянулись каменные амбары с красными крышами, тяжелые и суровые, очень похожие на казармы уездного города. Впереди светились окна господского
дома.
Керосинка без стекла тускло горела на столе, дым коптящею, шевелящеюся струйкою поднимался
к потолку. По стенам
тянулись серые тени. За закоптелою печкою шевелилась густая темнота. И из темноты, казалось мне пристально смотрит в избу мрачный, беспощадный дух
дома. Он намечает
к смерти ставшую ему ненужною старуху; как огромный паук, невидимою паутиною крепко опутывает покорно опущенные плечи девушки…
«Она, как чистое, невинное дитя, — думал он, — соблазненное блестящими погремушками, навешанными над пропастью, доверчиво
тянется к ним и сорвется в бездну… Это бабочка, стремящаяся на красивое пламя и обжигающая об него свои крылья… Если бы он мог войти в их
дом на правах жениха, он сумел бы предостеречь ее, он сумел бы вовремя сильной рукой ухватить ее и спасти от падения. Но что он такое? Ничто! Не только теперь, но и в будущем… Никогда, никогда не может он быть для нее ничем, хотя хотел бы быть всем…»