Неточные совпадения
Правда, что на скотном дворе
дело шло до сих пор не лучше, чем прежде, и Иван сильно противодействовал
теплому помещению коров и сливочному маслу, утверждая, что корове на холоду потребуется меньше корму и что сметанное масло спорее, и требовал жалованья, как и в старину, и нисколько не интересовался тем, что деньги, получаемые им, были не жалованье, а выдача вперед доли барыша.
Потом вдруг, на второй
день Святой, понесло
теплым ветром, надвинулись тучи, и три
дня и три ночи лил бурный и
теплый дождь.
Экой я дурак в самом
деле!» Сказавши это, он переменил свой шотландский костюм на европейский, стянул покрепче пряжкой свой полный живот, вспрыснул себя одеколоном, взял в руки
теплый картуз и бумаги под мышку и отправился в гражданскую палату совершать купчую.
— Я уж знала это: там все хорошая работа. Третьего года сестра моя привезла оттуда
теплые сапожки для детей: такой прочный товар, до сих пор носится. Ахти, сколько у тебя тут гербовой бумаги! — продолжала она, заглянувши к нему в шкатулку. И в самом
деле, гербовой бумаги было там немало. — Хоть бы мне листок подарил! а у меня такой недостаток; случится в суд просьбу подать, а и не на чем.
Но эти
дни норда выманивали Лонгрена из его маленького
теплого дома чаще, чем солнце, забрасывающее в ясную погоду море и Каперну покрывалами воздушного золота.
Шла уже вторая неделя после святой; стояли
теплые, ясные, весенние
дни; в арестантской палате отворили окна (решетчатые, под которыми ходил часовой).
Ему вообразился прелестный пейзаж, светлый,
теплый, почти жаркий
день, праздничный
день, троицын
день.
— Боже! — воскликнул он, — да неужели ж, неужели ж я в самом
деле возьму топор, стану бить по голове, размозжу ей череп… буду скользить в липкой
теплой крови, взламывать замок, красть и дрожать; прятаться, весь залитый кровью… с топором… Господи, неужели?
А тут Катерина Ивановна, руки ломая, по комнате ходит, да красные пятна у ней на щеках выступают, — что в болезни этой и всегда бывает: «Живешь, дескать, ты, дармоедка, у нас, ешь и пьешь, и
теплом пользуешься», а что тут пьешь и ешь, когда и ребятишки-то по три
дня корки не видят!
День опять был ясный и
теплый.
Клим Иванович Самгин был одет
тепло, удобно и настроен мужественно, как и следовало человеку, призванному участвовать в историческом
деле. Осыпанный снегом необыкновенный извозчик в синей шинели с капюшоном, в кожаной финской шапке, краснолицый, усатый, очень похожий на портрет какого-то исторического генерала, равнодушно, с акцентом латыша заявил Самгину, что в гостиницах нет свободных комнат.
— А я приехала третьего
дня и все еще не чувствую себя дома, все боюсь, что надобно бежать на репетицию, — говорила она, набросив на плечи себе очень пеструю шерстяную шаль, хотя в комнате было
тепло и кофточка Варвары глухо, до подбородка, застегнута.
Помолчав, она попросила его завтра же принять
дела от ее адвоката, а затем приблизилась вплоть, наклонилась, сжала лицо его
теплыми ладонями и, заглядывая в глаза, спросила тихо, очень ласково, но властно...
Приятно волнующее чувство не исчезало, а как будто становилось все
теплее, помогая думать смелее, живее, чем всегда. Самгин перешел в столовую, выпил стакан чаю, сочиняя план рассказа, который можно бы печатать в новой газете. Дронов не являлся. И, ложась спать, Клим Иванович удовлетворенно подумал, что истекший
день его жизни чрезвычайно значителен.
В один из тех
теплых, но грустных
дней, когда осеннее солнце, прощаясь с обедневшей землей, как бы хочет напомнить о летней, животворящей силе своей, дети играли в саду. Клим был более оживлен, чем всегда, а Борис настроен добродушней. Весело бесились Лидия и Люба, старшая Сомова собирала букет из ярких листьев клена и рябины. Поймав какого-то запоздалого жука и подавая его двумя пальцами Борису, Клим сказал...
Возможно, что эта встреча будет иметь значение того первого луча солнца, которым начинается
день, или того последнего луча, за которым землю ласково обнимает
теплая ночь лета.
Но он тоже невольно поддавался очарованию летней ночи и плавного движения сквозь
теплую тьму к покою. Им овладевала приятная, безмысленная задумчивость. Он смотрел, как во тьме, сотрясаемой голубой дрожью, медленно уходят куда-то назад темные массы берегов, и было приятно знать, что прожитые
дни не воротятся.
«Да, эта бабища внесла в мою жизнь какую-то темную путаницу. Более того — едва не погубила меня. Вот если б можно было ввести Бердникова… Да, написать повесть об этом убийстве — интересное
дело. Писать надобно очень тонко, обдуманно, вот в такой тишине, в такой уютной,
теплой комнате, среди вещей, приятных для глаз».
Где-то, в
тепле уютных квартир, — министры, военные, чиновные люди; в других квартирах истерически кричат, разногласят, наскакивают друг на друга, как воробьи, писатели, общественные деятели, гуманисты, которым этот
день беспощадно показал их бессилие.
Остальной
день подбавил сумасшествия. Ольга была весела, пела, и потом еще пели в опере, потом он пил у них чай, и за чаем шел такой задушевный, искренний разговор между ним, теткой, бароном и Ольгой, что Обломов чувствовал себя совершенно членом этого маленького семейства. Полно жить одиноко: есть у него теперь угол; он крепко намотал свою жизнь; есть у него свет и
тепло — как хорошо жить с этим!
По указанию календаря наступит в марте весна, побегут грязные ручьи с холмов, оттает земля и задымится
теплым паром; скинет крестьянин полушубок, выйдет в одной рубашке на воздух и, прикрыв глаза рукой, долго любуется солнцем, с удовольствием пожимая плечами; потом он потянет опрокинутую вверх
дном телегу то за одну, то за другую оглоблю или осмотрит и ударит ногой праздно лежащую под навесом соху, готовясь к обычным трудам.
Листья облетели; видно все насквозь; вороны на деревьях кричат так неприятно. Впрочем, ясно,
день хорош, и если закутаться хорошенько, так и
тепло.
Но среди этой разновековой мебели, картин, среди не имеющих ни для кого значения, но отмеченных для них обоих счастливым часом, памятной минутой мелочей, в океане книг и нот веяло
теплой жизнью, чем-то раздражающим ум и эстетическое чувство; везде присутствовала или недремлющая мысль, или сияла красота человеческого
дела, как кругом сияла вечная красота природы.
Если Ольге приходилось иногда раздумываться над Обломовым, над своей любовью к нему, если от этой любви оставалось праздное время и праздное место в сердце, если вопросы ее не все находили полный и всегда готовый ответ в его голове и воля его молчала на призыв ее воли, и на ее бодрость и трепетанье жизни он отвечал только неподвижно-страстным взглядом, — она впадала в тягостную задумчивость: что-то холодное, как змея, вползало в сердце, отрезвляло ее от мечты, и
теплый, сказочный мир любви превращался в какой-то осенний
день, когда все предметы кажутся в сером цвете.
Тихо тянулись
дни, тихо вставало горячее солнце и обтекало синее небо, распростершееся над Волгой и ее прибрежьем. Медленно ползли снегообразные облака в полдень и иногда, сжавшись в кучу, потемняли лазурь и рассыпались веселым дождем на поля и сады, охлаждали воздух и уходили дальше, дав простор тихому и
теплому вечеру.
Она легла в постель, почти машинально, как будто не понимая, что делает. Василиса
раздела ее, обложила
теплыми салфетками, вытерла ей руки и ноги спиртом и, наконец, заставила проглотить рюмку
теплого вина. Доктор велел ее не беспокоить, оставить спать и потом дать лекарство, которое прописал.
Он запечатал их и отослал на другой же
день. Между тем отыскал портного и торопил сшить
теплое пальто, жилет и купил одеяло. Все это отослано было на пятый
день.
Желает она в конце зимы, чтоб весна скорей наступила, чтоб река прошла к такому-то
дню, чтоб лето было
теплое и урожайное, чтоб хлеб был в цене, а сахар дешев, чтоб, если можно, купцы давали его даром, так же как и вино, кофе и прочее.
Мужчины, одни, среди
дел и забот, по лени, по грубости, часто бросая
теплый огонь, тихие симпатии семьи, бросаются в этот мир всегда готовых романов и драм, как в игорный дом, чтоб охмелеть в чаду притворных чувств и дорого купленной неги. Других молодость и пыл влекут туда, в царство поддельной любви, со всей утонченной ее игрой, как гастронома влечет от домашнего простого обеда изысканный обед искусного повара.
Я забыл сказать, что
день был сырой, тусклый, с начинавшеюся оттепелью и с
теплым ветром, способным расстроить нервы даже у слона.
На другой
день, при ясной и
теплой погоде, я с пятью якутами переправился через Лену, то есть через узенькие протоки, разделявшие бесчисленные острова.
Погода странная — декабрь, а
тепло: вчера была гроза; там вдруг пахнет холодом, даже послышится запах мороза, а на другой
день в пальто нельзя ходить.
Покойно, правда, было плавать в этом безмятежном царстве
тепла и безмолвия: оставленная на столе книга, чернильница, стакан не трогались; вы ложились без опасения умереть под тяжестью комода или полки книг; но сорок с лишком
дней в море! Берег сделался господствующею нашею мыслью, и мы немало обрадовались, вышедши, 16-го февраля утром, из Южного тропика.
Я любовался тем, что вижу, и дивился не тропической растительности, не
теплому, мягкому и пахучему воздуху — это все было и в других местах, а этой стройности, прибранности леса, дороги, тропинок, садов, простоте одежд и патриархальному, почтенному виду стариков, строгому и задумчивому выражению их лиц, нежности и застенчивости в чертах молодых; дивился также я этим земляным и каменным работам, стоившим стольких трудов: это муравейник или в самом
деле идиллическая страна, отрывок из жизни древних.
Но вот в самом
деле мы еще далеко были от берега, а на нас повеяло
теплым, пахучим воздухом, смесью ананасов, гвоздики, как мне казалось, и еще чего-то.
Только у берегов Дании повеяло на нас
теплом, и мы ожили. Холера исчезла со всеми признаками, ревматизм мой унялся, и я стал выходить на улицу — так я прозвал палубу. Но бури не покидали нас: таков обычай на Балтийском море осенью. Пройдет день-два — тихо, как будто ветер собирается с силами, и грянет потом так, что бедное судно стонет, как живое существо.
Но дунул холод, свежий ветер, и стоножки, тараканы — все исчезло. Взяли три рифа, а сегодня, 31-го марта утром, и четвертый. Грот взяли на гитовы и поставили грот-трисель. NO дует с холодом: вдруг из тропиков, через пять
дней — чуть не в мороз! Нет и 10°
тепла. Стихает — слава Богу!
Утром 6-го декабря, в самый зимний и самый великолепный солнечный
день, с 15°
тепла, собрались мы вчетвером гулять на целый
день: отец Аввакум, В. А. Корсаков, Посьет и я.
А
тепло, хорошо; дед два раза лукаво заглядывал в мою каюту: «У вас опять
тепло, — говорил он утром, — а то было засвежело». А у меня жарко до духоты. «Отлично,
тепло!» — говорит он обыкновенно, войдя ко мне и отирая пот с подбородка. В самом
деле 21˚ по Реом‹юру›
тепла в тени.
Плавание становилось однообразно и, признаюсь, скучновато: все серое небо, да желтое море, дождь со снегом или снег с дождем — хоть кому надоест. У меня уж заболели зубы и висок. Ревматизм напомнил о себе живее, нежели когда-нибудь. Я слег и несколько
дней пролежал, закутанный в
теплые одеяла, с подвязанною щекой.
На другой
день, 24-го числа, в Рождественский сочельник, погода была великолепная: трудно забыть такой
день. Небо и море — это одна голубая масса; воздух
теплый, без движения. Как хорош Нагасакский залив! И самые Нагасаки, облитые солнечным светом, походили на что-то путное. Между бурыми холмами кое-где ярко зеленели молодые всходы нового посева риса, пшеницы или овощей. Поглядишь к морю — это бесконечная лазоревая пелена.
Мне казалось, что я с этого утра только и начал путешествовать, что судьба нарочно послала нам грозные, тяжелые и скучные испытания, крепкий, семь
дней без устали свирепствовавший холодный ветер и серое небо, чтоб живее тронуть мягкостью воздуха,
теплым блеском солнца, нежным колоритом красок и всей этой гармонией волшебного острова, которая связует здесь небо с морем, море с землей — и все вместе с душой человека.
Вечером в кабинете Бахарева шли горячие споры и рассуждения на всевозможные темы. Горничной пришлось заменить очень много выпитых бутылок вина новыми. Лица у всех раскраснелись, глаза блестели. Все выходило так
тепло и сердечно, как в
дни зеленой юности. Каждый высказывал свою мысль без всяких наружных прикрытий, а так, как она выливалась из головы.
Но вот прошло четыре года. В одно тихое,
теплое утро в больницу принесли письмо. Вера Иосифовна писала Дмитрию Ионычу, что очень соскучилась по нем, и просила его непременно пожаловать к ней и облегчить ее страдания, и кстати же сегодня
день ее рождения. Внизу была приписка: «К просьбе мамы присоединяюсь и я. Я.».
Выдался прекрасный,
теплый и ясный
день.
Утром был довольно сильный мороз (–10°С), но с восходом солнца температура стала повышаться и к часу
дня достигла +3°С. Осень на берегу моря именно тем и отличается, что
днем настолько
тепло, что смело можно идти в одних рубашках, к вечеру приходится надевать фуфайки, а ночью — завертываться в меховые одеяла. Поэтому я распорядился всю
теплую одежду отправить морем на лодке, а с собой мы несли только запас продовольствия и оружие. Хей-ба-тоу с лодкой должен был прийти к устью реки Тахобе и там нас ожидать.
На реке Гага, как раз против притока Ада, в 5 км от моря, есть
теплый ключ. Окружающая его порода — диабаз. Здесь, собственно говоря, два ключа: горячий и холодный. Оба они имеют выходы на
дне небольшого водоема, длина которого равна 2 м, ширина 5 м и глубина 0,6 м. Со
дна с шипением выделяется сероводород. Температура воды +28,1°; на поверхности земли, около резервуара, была +12°. Температура воздуха +7,5°С.
Следующий
день был 14 декабря. Утро было тихое и морозное. Солнце взошло красное и долго не давало
тепла. На вершинах гор снег окрасился в нежно-розовый цвет, а в теневых местах имел синеватый оттенок.
Я кликнул Дерсу и Сунцая и отправился туда узнать, в чем
дело. Это оказался железисто-сернисто-водородный
теплый ключ. Окружающая его порода красного цвета; накипь белая, известковая; температура воды +27°С. Удэгейцам хорошо известен
теплый ключ на Уленгоу как место, где всегда держатся лоси, но от русских они его тщательно скрывают.
День обещал быть тихим и
теплым.