Неточные совпадения
— Кто ты? Коли дух нечистый, сгинь с глаз; коли
живой человек, не в пору завел шутку, —
убью с одного прицела!
Он отражал бурю противодействием системы сложных усилий,
убивая панику короткими приказаниями; плавал и останавливался, где хотел; распоряжался отплытием и нагрузкой, ремонтом и отдыхом; большую и разумнейшую власть в
живом деле, полном непрерывного движения, трудно было представить.
Я просто
убил; для себя
убил, для себя одного; а там стал ли бы я чьим-нибудь благодетелем или всю жизнь, как паук, ловил бы всех в паутину и из всех
живые соки высасывал, мне, в ту минуту, все равно должно было быть!..
Кабанов. Нет, постой! Уж на что еще хуже этого.
Убить ее за это мало. Вот маменька говорит: ее надо
живую в землю закопать, чтоб она казнилась! А я ее люблю, мне ее жаль пальцем тронуть. Побил немножко, да и то маменька приказала. Жаль мне смотреть-то на нее, пойми ты это, Кулигин. Маменька ее поедом ест, а она, как тень какая, ходит, безответная. Только плачет да тает, как воск. Вот я и убиваюсь, глядя на нее.
— Как же это вы, заявляя столь красноречиво о своей любви к
живому,
убиваете зайцев и птиц только ради удовольствия
убивать? Как это совмещается?
— Не смотрите так, ваша жалость
убьет меня. Лучше сгоните меня со двора, а не изливайте по капле презрение… Бабушка! мне невыносимо тяжело! простите, а если нельзя, схороните меня куда-нибудь
живую! Я бы утопилась…
Только
убивать что-нибудь можно этим средством, как ты и делал над собою, а делать
живое — нельзя, — Лопухов расчувствовался от слов Кирсанова: «но о чем я думаю, то мне знать».
Года четыре, до самой смерти отца, водил Николай Абрамыч жену за полком; и как ни злонравна была сама по себе Анфиса Порфирьевна, но тут она впервые узнала, до чего может доходить настоящая человеческая свирепость. Муж ее оказался не истязателем, а палачом в полном смысле этого слова. С утра пьяный и разъяренный, он способен был
убить, засечь, зарыть ее
живою в могилу.
— Хуже, чем жена… Мне часто хочется просто
убить тебя. Мертвый-то будешь всегда мой, а
живой еще неизвестно.
Затем следует Вторая Падь, в которой шесть дворов. Тут у одного зажиточного старика крестьянина из ссыльных живет в сожительницах старуха, девушка Ульяна. Когда-то, очень давно, она
убила своего ребенка и зарыла его в землю, на суде же говорила, что ребенка она не
убила, а закопала его
живым, — этак, думала, скорей оправдают; суд приговорил ее на 20 лет. Рассказывая мне об этом, Ульяна горько плакала, потом вытерла глаза и спросила: «Капустки кисленькой не купите ли?»
— Я еще подростком была, как про отца Гурия на Ключевском у нас рассказывали, — говорила сестра Авгарь. — Мучили его, бедного, а потом уж
убили. Серою горючей капали по
живому телу: зажгли серу да ей и капали на отца Гурия, а он истошным голосом молил, штобы поскорее
убили.
Корфова книга вам не понравится — я с отвращением прочел ее, хотя он меня уверял, что буду доволен. Значит, он очень дурного мнения обо мне. Совершенно то же, что в рукописной брошюре, только теперь не выставлены имена
живых. Убийственная раболепная лесть
убивает с первой страницы предисловия. — Истинно, мне жаль моего барона!..
— Выходите и
убивайте меня, если только сам я дамся вам
живой! — прибавил он и, выхватив у стоящего около него мужика заткнутый у него за поясом топор, остановился молодцевато перед толпой; фуражка с него спала в эту минуту, и курчавые волосы его развевались по ветру.
И тут предстоит
убить свою прежнюю жизнь, но,
убив ее, самому остаться
живым.
Да и то сказать: ты ее
убить хочешь, а она по лесу
живая гулять хочет.
Счастливцев. Думает здесь попользоваться чем-нибудь от тетушки. Уж просил бы прямо на бедность; так, видишь, стыдно. Давеча оплошал, не удалось зажать деньги-то; вот теперь на меня за это бесится. Самой низкой души человек! В карты давеча играл с гимназистом, заманивал его. Уж я ушел от них; обыграет его, думаю, отнимет деньги да еще прибьет. Да так и будет; ему это не впервой! Он
убьет кого-нибудь, с ним в острог попадешь. Вся ухватка-то разбойничья — Пугачев
живой.
Жутко первое время было в цепи стоять… Чего-чего не придумаешь… И убьют-то тебя, и в плен возьмут, и шкуру с
живого драть будут, и на кол посадят… А потом в привычку вошло, и думушки нет: стоишь да послушиваешь, да житье-бытье российское вспоминаешь…
Воображение она имела
живое, и, благодаря тяжелым опытам собственной жизни, оно, по преимуществу, у ней направлено было в черную сторону: в том, что князь
убил себя, она не имела теперь ни малейшего сомнения и хотела, по крайней мере, чтобы отыскали труп его.
— Я начал понимать только тогда, когда увидал ее в гробу… — Он всхлипнул, но тотчас же торопливо продолжал: — только тогда, когда я увидал ее мертвое лицо, я понял всё, что я сделал. Я понял, что я, я
убил ее, что от меня сделалось то, что она была
живая, движущаяся, теплая, а теперь стала неподвижная, восковая, холодная, и что поправить этого никогда, нигде, ничем нельзя. Тот, кто не пережил этого, тот не может понять… У! у! у!… — вскрикнул он несколько раз и затих.
— А реляции-то [донесения.] на что, мой друг? Дерись почаще так, как ты дрался сегодня поутру, так невеста твоя из каждых газет узнает, что ты жив. Это, мой друг, одна переписка, которую теперь мы можем вести с нашими приятелями. А впрочем, если она будет думать, что тебя
убили, так и это не беда; больше обрадуется и крепче обнимет, когда увидит тебя
живого.
— Да. Это было бы слишком нерасчетисто: оставить
живым француза, а
убить, может быть, русского. Вчера я слышал ваш разговор с этим самохвалом: вы не полуфранцуз, а русской в душе. Вы только чересчур чувствительны; да это пройдет.
Не все ли равно,
убиваете вы птицу или садите
живое насекомое на булавку?
Убить завтра фон Корена или оставить его в
живых — это все равно, одинаково бесполезно и неинтересно.
Трутни, которых нужно
убивать, останутся в
живых, будут съедать мед, развращать и душить пчел — в результате преобладание слабых над сильными и вырождение последних.
Пятидесятизарядная модель 27-го года, гордость французской техники для близкого боя, била всего на сто шагов, но давала поле два метра в диаметре и в этом поле все
живое убивала наповал.
— Вы знаете его адрес? — повторила она. — Ну, так напишите ему, что он
убил меня. Вы хороший человек, я знаю. С вами он не говорил обо мне, наверное, а со мной он говорило вас. Напишите… ах, напишите ему, чтоб он поскорее вернулся, если он хочет еще застать меня в
живых!.. Да нет! Он меня уже не застанет.
Павел выпустил его из рук и несколько минут глядел на него, как бы размышляя,
убить ли его или оставит!?
живым; потом, решившись на что-то, повернулся и быстрыми шагами пошел домой. Дорогой он прямиком прорезывал огромные лужи, наткнулся на лоток с калачами и свернул его, сшиб с ног какую-то нищую старуху и когда вошел к себе в дом, то у него уж не было и шляпы. Кучер остался тоже в беспокойном раздумье…
У
живого человека единственную в свете радость его
убивают!
Покойный дядя был страстный любитель псовой охоты. Он ездил с борзыми и травил волков, зайцев и лисиц. Кроме того, в его охоте были особенные собаки, которые брали медведей. Этих собак называли «пьявками». Они впивались в зверя так, что их нельзя было от него оторвать. Случалось, что медведь, в которого впивалась зубами пиявка,
убивал ее ударом своей ужасной лапы или разрывал ее пополам, но никогда не бывало, чтобы пьявка отпала от зверя
живая.
— Нет, не
убил, — с вздохом облегчения, как будто весь рассказ лежал на нем тяжелым бременем, произнес Кругликов. — По великой ко мне милости господней выстрелы-то оказались слабые, и притом в мягкие части-с… Упал он, конечно, закричал, забарахтался, завизжал… Раиса к нему кинулась, потом видит, что он
живой, только ранен, и отошла. Хотела ко мне подойти… «Васенька, говорит, бедный… Что ты наделал?..» — потом от меня… кинулась в кресло и заплакала.
Вот хорошо. Подождали мы маленько, смотрим, идут к нам гиляки гурьбой. Оркун впереди, и в руках у них копья. «Вот видите, — ребята говорят, — гиляки биться идут!» Ну, мол, что будет… Готовь, ребята, ножи. Смотрите: живьем никому не сдаваться, и
живого им в руки никого не давать. Кого
убьют, делать нечего — значит, судьба! А в ком дух остался, за того стоять. Либо всем уйти, либо всем
живым не быть. Стой, говорю, ребята, крепче!
— Чего бояться-то? Мы, напримерно, их на острову устигли, польшу эту самую. Человек с четыреста набралось конницы, а нас лазутчик провел… Ночь, дождь — ну, ни одного не осталось
живого. В темноте-то где разбирать,
убил или не
убил… Меня по голове здорово палашом хлопнули, два месяца в больнице вылежал.
Может быть, оттого, что он ее
убил, она стала еще более
живою и теперь не лежит в яме, а весело бегает с другими собаками.
Все весело смеялись на рассказ Иуды, и сам он приятно улыбался, щуря свой
живой и насмешливый глаз, и тут же, с тою же улыбкой сознавался, что немного солгал: собаки этой он не
убивал. Но он найдет ее непременно и непременно
убьет, потому что не желает быть обманутым. И от этих слов Иуды смеялись еще больше.
И засыпал он с угрюмо сведенными бровями и готовым для угрозы пальцем, но хмельной сон
убивал волю, и начинались тяжелые мучения старого тела. Водка жгла внутренности и железными когтями рвала старое, натрудившееся сердце. Меркулов хрипел и задыхался, и в хате было темно, шуршали по стенам невидимые тараканы, и дух людей, живших здесь, страдавших и умерших, делал тьму
живой и жутко беспокойной.
По учению буддистов, есть пять главных заповедей. Первая: не
убивай умышленно никакое
живое существо. Вторая: не присваивай себе то, что другой человек считает своей собственностью.
Человек, верующий в бога-Христа, паки грядущего со славою судить и казнить
живых и мертвых, не может верить в Христа, повелевающего подставлять щеку обидчику, не судить, прощать и любить врагов; человек, верующий в боговдохновенность ветхого завета и святость Давида, завещающего на смертном одре убийство старика, оскорбившего его и которого он сам не мог
убить, так как был связан клятвой (3-я кн.
Всё
живое боится мучения, всё
живое боится смерти; познай самого себя не только в человеке, но во всяком
живом существе, не
убивай и не причиняй страдания и смерти.
— Я их всех гуртом запишу, — говорит он, — а ты неси к отцу дьякону… Пущай дьякон разберет, кто здесь
живой, кто мертвый; он в семинарии обучался, а я этих самых делов… хоть
убей, ничего не понимаю.
Тогда он этого не видел. И только великое несчастие — кровь и убийство — раскрыло глаза
живому мертвецу, и он увидел, что он не женским мясом тешился, а все время безумно топтал и
убивал бесценную
живую жизнь.
Солидности этой, однако, не всеми была дана одинаковая оценка, и многие построили на ней заключения, невыгодные для характера молодой девушки. Некоторые молодые дамы, например, называли это излишнею практичностью и жесткостью: по их мнению, Саша, имей она душу
живую и восприимчивую, какую предполагает в себе каждая провинциальная дама, не
убивала бы поэтические порывы юноши, а поддержала бы их: женщина должна вдохновлять, а не
убивать вдохновение.
Есть волевые токи и энергия, которые насилуют души людей и даже
убивают души, оставляя тело
живым.
Фанатик всегда «идеалист» в том смысле, что «идея» для него выше человека,
живого существа, и он готов насиловать, истязать, пытать и
убивать людей во имя «идеи», все равно, будет ли это «идеей» Бога и теократии или справедливости и коммунистического строя.
Итак:
убью его, она останется в
живых, я… я до поры до времени не
убиваю себя, а пойду под арест.
«Идти на Сахалин из-за какой-нибудь свиньи тоже не разумно, — раздумывал Сигаев. — Если я пойду на каторгу, то это даст только возможность жене выйти замуж вторично и надуть второго мужа. Она будет торжествовать… Итак: ее я оставлю в
живых, себя не
убиваю, его…тоже не
убиваю. Надо придумать что-нибудь более разумное и чувствительное. Буду казнить их презрением и подниму скандальный бракоразводный процесс…»
В пятой сцене четвертого действия, у замка Глостера, Регана разговаривает с Освальдом, дворецким Гонерилы, который везет письмо Гонерилы к Эдмунду, и объявляет ему, что она тоже любит Эдмунда, и так как она вдова, то ей лучше выйти за него замуж, чем Гонериле, и просит Освальда внушить это сестре. Кроме того, она говорит ему, что было очень неразумно ослепить Глостера и оставить его
живым, и потому советует Освальду, если он встретит Глостера,
убить его, обещая ему за это большую награду.
Фомин. Я этого не понимаю. Почему же чувство стыда? — не всегда хорошо
убить человека. И, как я слыхал, многие самоубийцы, оставшиеся в
живых, потом благодарили судьбу за то, что плохо стреляли.
Конечно, он бы не
убил себя, — слишком велик был в нем запас жизненной энергии, слишком исчерпывающие ответы дал на эти проклятые вопросы сам он, как художник, из бессознательных глубин своего влюбленного в жизнь духа [См. В. Вересаев. «
Живая жизнь».
Посудили, порядили и так решили: не быть Анютке
живой — зарезать. Известно, зарезать невинного младенца страшно, за такое дело нешто пьяный возьмется или угорелый. Может, с час спорили, кому
убивать, друг дружку нанимали, чуть не подрались опять и — никто не согласен; тогда и бросили жребий. Леснику досталось. Выпил он еще полный стакан, крякнул и пошел в сени за топором.
Отыскали наконец… Бедный, несчастный Антон! не застал царевича в
живых. Даньяр лежал в беспамятстве на трупе сына; он не видел лекаря, а то б
убил его. Татаре бросились было на Антона, но его освободили недельщики, присланные уж с приказанием великого князя взять его под стражу и заковать в железа. Антон не противился; он знал, что участь его решена, он понимал Ивана Васильевича и помнил, что слово грозного владыки не мимо идет. Невинный, он должен был подклонить голову под топор палача.