Неточные совпадения
Анна Андреевна. Очень почтительным и самым тонким образом. Все чрезвычайно хорошо говорил. Говорит: «Я, Анна Андреевна, из одного только
уважения к вашим достоинствам…» И такой прекрасный, воспитанный
человек, самых благороднейших правил! «Мне, верите ли, Анна Андреевна, мне жизнь — копейка; я только потому, что уважаю ваши редкие качества».
Уважение к старшим исчезло; агитировали вопрос, не следует ли, по достижении
людьми известных лет, устранять их из жизни, но корысть одержала верх, и порешили на том, чтобы стариков и старух продать в рабство.
Для Константина народ был только главный участник в общем труде, и, несмотря на всё
уважение и какую-то кровную любовь к мужику, всосанную им, как он сам говорил, вероятно с молоком бабы-кормилицы, он, как участник с ним в общем деле, иногда приходивший в восхищенье от силы, кротости, справедливости этих
людей, очень часто, когда в общем деле требовались другие качества, приходил в озлобление на народ за его беспечность, неряшливость, пьянство, ложь.
Главные качества Степана Аркадьича, заслужившие ему это общее
уважение по службе, состояли, во-первых, в чрезвычайной снисходительности к
людям, основанной в нем на сознании своих недостатков; во-вторых, в совершенной либеральности, не той, про которую он вычитал в газетах, но той, что у него была в крови и с которою он совершенно равно и одинаково относился ко всем
людям, какого бы состояния и звания они ни были, и в-третьих — главное — в совершенном равнодушии к тому делу, которым он занимался, вследствие чего он никогда не увлекался и не делал ошибок.
В Коби мы расстались с Максимом Максимычем; я поехал на почтовых, а он, по причине тяжелой поклажи, не мог за мной следовать. Мы не надеялись никогда более встретиться, однако встретились, и, если хотите, я расскажу: это целая история… Сознайтесь, однако ж, что Максим Максимыч
человек, достойный
уважения?.. Если вы сознаетесь в этом, то я вполне буду вознагражден за свой, может быть, слишком длинный рассказ.
Это был первый
человек во всей России, к которому почувствовал он
уважение личное.
Уже мало оставалось для князя таких
людей, как бабушка, которые были бы с ним одного круга, одинакового воспитания, взгляда на вещи и одних лет; поэтому он особенно дорожил своей старинной дружеской связью с нею и оказывал ей всегда большое
уважение.
— О, не беспокойтесь! Притом же Авдотья Романовна даже и в таком скверном и пустом
человеке, как я, может вселить только одно глубочайшее
уважение.
Человек, оскорбленный и раздосадованный, как вы, вчерашним случаем и в то же время способный думать о несчастии других, — такой человек-с… хотя поступками своими он делает социальную ошибку, — тем не менее… достоин
уважения!
Карандышев. Уж вы слишком невзыскательны. Кнуров и Вожеватов мечут жребий, кому вы достанетесь, играют в орлянку — и это не оскорбление? Хороши ваши приятели! Какое
уважение к вам! Они не смотрят на вас, как на женщину, как на
человека, —
человек сам располагает своей судьбой; они смотрят на вас как на вещь. Ну, если вы вещь, это другое дело. Вещь, конечно, принадлежит тому, кто ее выиграл, вещь и обижаться не может.
— Нет, не все равно. Нигилист — это
человек, который не склоняется ни перед какими авторитетами, который не принимает ни одного принципа на веру, каким бы
уважением ни был окружен этот принцип.
Самгин слушал ее тяжелые слова, и в нем росло, вскипало, грея его, чувство
уважения, благодарности к этому
человеку; наслаждаясь этим чувством, он даже не находил слов выразить его.
«Я обязан сделать это из
уважения к моему житейскому опыту. Это — ценность, которую я не имею права прятать от мира, от
людей».
Эти размышления позволяли Климу думать о Макарове с презрительной усмешкой, он скоро уснул, а проснулся, чувствуя себя другим
человеком, как будто вырос за ночь и выросло в нем ощущение своей значительности,
уважения и доверия к себе. Что-то веселое бродило в нем, даже хотелось петь, а весеннее солнце смотрело в окно его комнаты как будто благосклонней, чем вчера. Он все-таки предпочел скрыть от всех новое свое настроение, вел себя сдержанно, как всегда, и думал о белошвейке уже ласково, благодарно.
— К
людям типа Кутузова я отношусь с
уважением… как, например, к хирургам. Но у меня кости не сломаны и нет никаких злокачественных опухолей…
Он был «честен с собой», понимал, что платит за внимание, за
уважение дешево, мелкой, медной монетой, от этого его отношение к
людям, становясь еще более пренебрежительным, принимало оттенок благодушия, естественного
человеку зрелому, взрослому в его беседах с подростками.
— Насколько ты, с твоей сдержанностью, аристократичнее других! Так приятно видеть, что ты не швыряешь своих мыслей, знаний бессмысленно и ненужно, как это делают все, рисуясь друг перед другом! У тебя есть
уважение к тайнам твоей души, это — редко. Не выношу
людей, которые кричат, как заплутавшиеся в лесу слепые. «Я, я, я», — кричат они.
Чем более всматривался Клим в
людей первого ряда, тем более повышалось приятно волнующее
уважение к ним.
Она мешала Самгину обдумывать будущее, видеть себя в нем значительным
человеком, который живет устойчиво, пользуется известностью,
уважением; обладает хорошо вышколенной женою, умелой хозяйкой и скромной женщиной, которая однако способна говорить обо всем более или менее грамотно. Она обязана неплохо играть роль хозяйки маленького салона, где собирался бы кружок
людей, серьезно занятых вопросами культуры, и где Клим Самгин дирижирует настроением, создает каноны, законодательствует.
— Не из тех
людей, которые возбуждают мое
уважение, но — любопытен, — ответил Туробоев, подумав и тихонько. — Он очень зло сказал о Кропоткине, Бакунине, Толстом и о праве купеческого сына добродушно поболтать. Это — самое умное, что он сказал.
Но он пережил минуту острейшего напряженного ожидания убийства, а теперь в нем вдруг вспыхнуло чувство, похожее на благодарность, на
уважение к
людям, которые могли убить, но не убили; это чувство смущало своею новизной, и, боясь какой-то ошибки, Самгин хотел понизить его.
Эти восклицания относились к авторам — звание, которое в глазах его не пользовалось никаким
уважением; он даже усвоил себе и то полупрезрение к писателям, которое питали к ним
люди старого времени. Он, как и многие тогда, почитал сочинителя не иначе как весельчаком, гулякой, пьяницей и потешником, вроде плясуна.
— Ты молода и не знаешь всех опасностей, Ольга. Иногда
человек не властен в себе; в него вселяется какая-то адская сила, на сердце падает мрак, а в глазах блещут молнии. Ясность ума меркнет:
уважение к чистоте, к невинности — все уносит вихрь;
человек не помнит себя; на него дышит страсть; он перестает владеть собой — и тогда под ногами открывается бездна.
Выше всего он ставил настойчивость в достижении целей: это было признаком характера в его глазах, и
людям с этой настойчивостью он никогда не отказывал в
уважении, как бы ни были не важны их цели.
Гордость, человеческое достоинство, права на
уважение, целость самолюбия — все разбито вдребезги! Оборвите эти цветы с венка, которым украшен
человек, и он сделается почти вещью.
— Я слыхал, дядюшка, что художники теперь в большом
уважении. Вы, может быть, старое время вспоминаете. Из академии выходят знаменитые
люди…
Она поручила свое дитя Марье Егоровне, матери жениха, а последнему довольно серьезно заметила, чтобы он там, в деревне, соблюдал тонкое
уважение к невесте и особенно при чужих
людях, каких-нибудь соседях, воздерживался от той свободы, которою он пользовался при ней и своей матери, в обращении с Марфенькой, что другие, пожалуй, перетолкуют иначе — словом, чтоб не бегал с ней там по рощам и садам, как здесь.
Скрыть выстрела не удалось — это правда; но вся главная история, в главной сущности своей, осталась почти неизвестною; следствие определило только, что некто В., влюбленный
человек, притом семейный и почти пятидесятилетний, в исступлении страсти и объясняя свою страсть особе, достойной высшего
уважения, но совсем не разделявшей его чувств, сделал, в припадке безумия, в себя выстрел.
Известно, как англичане уважают общественные приличия. Это
уважение к общему спокойствию, безопасности, устранение всех неприятностей и неудобств — простирается даже до некоторой скуки. Едешь в вагоне, народу битком набито, а тишина, как будто «в гробе тьмы
людей», по выражению Пушкина.
После восьми или десяти совещаний полномочные объявили, что им пора ехать в Едо. По некоторым вопросам они просили отсрочки, опираясь на то, что у них скончался государь, что новый сиогун очень молод и потому ему предстоит сначала показать в глазах народа
уважение к старым законам, а не сразу нарушать их и уже впоследствии как будто уступить необходимости. Далее нужно ему, говорили они, собрать на совет всех своих удельных князей, а их шестьдесят
человек.
Люди, пожившие в тюрьме, всем существом своим узнавали, что, судя по тому, что происходит над ними, все те нравственные законы
уважения и сострадания к
человеку, которые проповедываются и церковными и нравственными учителями, в действительности отменены, и что поэтому и им не следует держаться их.
И он еще больше, чем на службе, чувствовал, что это было «не то», а между тем, с одной стороны, не мог отказаться от этого назначения, чтобы не огорчить тех, которые были уверены, что они делают ему этим большое удовольствие, а с другой стороны, назначение это льстило низшим свойствам его природы, и ему доставляло удовольствие видеть себя в зеркале в шитом золотом мундире и пользоваться тем
уважением, которое вызывало это назначение в некоторых
людях.
Половодов охотно отвечал на все вопросы милого дядюшки, но этот родственный обыск снова немного покоробил его, и он опять подозрительно посмотрел на дядюшку; но прежнего смешного дядюшки для Половодова уже не существовало, а был другой, совершенно новый
человек, который возбуждал в Половодове чувство удивления и
уважения.
Это требует исключительного
уважения к
человеку, к личности, к ее правам, к ее духовно самоуправляющейся природе.
Этого как бы трепещущего
человека старец Зосима весьма любил и во всю жизнь свою относился к нему с необыкновенным
уважением, хотя, может быть, ни с кем во всю жизнь свою не сказал менее слов, как с ним, несмотря на то, что когда-то многие годы провел в странствованиях с ним вдвоем по всей святой Руси.
Я уже имел честь представить вам, благосклонные читатели, некоторых моих господ соседей; позвольте же мне теперь, кстати (для нашего брата писателя всё кстати), познакомить вас еще с двумя помещиками, у которых я часто охотился, с
людьми весьма почтенными, благонамеренными и пользующимися всеобщим
уважением нескольких уездов.
Я изображал их с любовью и
уважением, потому что каждый порядочный
человек стоит любви и
уважения.
«Так нужно, — говорил он: — это дает
уважение и любовь простых
людей.
Хороший секрет, славно им пользоваться, и не мудрено, только надобно иметь для этого чистое сердце и честную душу, да нынешнее понятие о правах
человека,
уважение к свободе того, с кем живешь.
— Нет, — говорит светлая красавица, — меня тогда не было. Они поклонялись женщине, но не признавали ее равною себе. Они поклонялись ей, но только как источнику наслаждений; человеческого достоинства они еще не признавали в ней! Где нет
уважения к женщине, как к
человеку, там нет меня. Ту царицу звали Афродита. Вот она.
У него был огромный подряд, на холст ли, на провиант ли, на сапожный ли товар, не знаю хорошенько, а он, становившийся с каждым годом упрямее и заносчивее и от лет, и от постоянной удачи, и от возрастающего
уважения к нему, поссорился с одним нужным
человеком, погорячился, обругал, и штука стала выходить скверная.
После этого Кирсанов стал было заходить довольно часто, но продолжение прежних простых отношений было уже невозможно: из — под маски порядочного
человека высовывалось несколько дней такое длинное ослиное ухо, что Лопуховы потеряли бы слишком значительную долю
уважения к бывшему другу, если б это ухо спряталось навсегда; но оно по временам продолжало выказываться: выставлялось не так длинно, и торопливо пряталось, но было жалко, дрянно, пошло.
Она сейчас же увидела бы это, как только прошла бы первая горячка благодарности; следовательно, рассчитывал Лопухов, в окончательном результате я ничего не проигрываю оттого, что посылаю к ней Рахметова, который будет ругать меня, ведь она и сама скоро дошла бы до такого же мнения; напротив, я выигрываю в ее
уважении: ведь она скоро сообразит, что я предвидел содержание разговора Рахметова с нею и устроил этот разговор и зачем устроил; вот она и подумает: «какой он благородный
человек, знал, что в те первые дни волнения признательность моя к нему подавляла бы меня своею экзальтированностью, и позаботился, чтобы в уме моем как можно поскорее явились мысли, которыми облегчилось бы это бремя; ведь хотя я и сердилась на Рахметова, что он бранит его, а ведь я тогда же поняла, что, в сущности, Рахметов говорит правду; сама я додумалась бы до этого через неделю, но тогда это было бы для меня уж не важно, я и без того была бы спокойна; а через то, что эти мысли были высказаны мне в первый же день, я избавилась от душевной тягости, которая иначе длилась бы целую неделю.
Я и сам не мог вырасти таким, — рос не в такую эпоху; потому-то, что я сам не таков, я и могу не совестясь выражать свое
уважение к нему; к сожалению, я не себя прославляю, когда говорю про этих
людей: славные
люди.
Кирила Петрович был чрезвычайно доволен его посещением, приняв оное знаком
уважения от
человека, знающего свет; он по обыкновению своему стал угощать его смотром своих заведений и повел на псарный двор.
— Как вам это не стыдно допускать такой беспорядок? сколько раз вам говорил?
уважение к месту теряется, — шваль всякая станет после этого содом делать. Вы потакаете слишком этим мошенникам. Это что за
человек? — спросил он обо мне.
Этот анекдот, которого верность не подлежит ни малейшему сомнению, бросает большой свет на характер Николая. Как же ему не пришло в голову, что если
человек, которому он не отказывает в
уважении, храбрый воин, заслуженный старец, — так упирается и так умоляет пощадить его честь, то, стало быть, дело не совсем чисто? Меньше нельзя было сделать, как потребовать налицо Голицына и велеть Стаалю при нем объяснить дело. Он этого не сделал, а велел нас строже содержать.
Народ, собравшись на Примроз-Гиль, чтоб посадить дерево в память threecentenari, [трехсотлетия (англ.).] остался там, чтоб поговорить о скоропостижном отъезде Гарибальди. Полиция разогнала народ. Пятьдесят тысяч
человек (по полицейскому рапорту) послушались тридцати полицейских и, из глубокого
уважения к законности, вполовину сгубили великое право сходов под чистым небом и во всяком случае поддержали беззаконное вмешательство власти.
Действительно, путаница всех нравственных понятий такова, что беременность считается чем-то неприличным; требуя от
человека безусловного
уважения к матери, какова бы она ни была, завешивают тайну рождения не из чувства
уважения, внутренней скромности — а из приличия.
У русских гораздо меньше
уважения к самой мысли, чем у
людей западных.