Неточные совпадения
Княгиня
видела, что Кити читает по вечерам французское Евангелие, которое ей подарила госпожа Шталь, чего она прежде не делала; что она избегает светских знакомых и сходится с
больными, находившимися под покровительством Вареньки, и в особенности с одним бедным семейством
больного живописца Петрова.
Предсказание Марьи Николаевны было верно.
Больной к ночи уже был не в силах поднимать рук и только смотрел пред собой, не изменяя внимательно сосредоточенного выражения взгляда. Даже когда брат или Кити наклонялись над ним, так, чтоб он мог их
видеть, он так же смотрел. Кити послала за священником, чтобы читать отходную.
И действительно, Кити
видела, что она всегда занята: или она уводит с вод детей русского семейства, или несет плед для
больной и укутывает ее, или старается развлечь раздраженного
больного, или выбирает и покупает печенье к кофею для кого-то.
Знаменитый доктор объявил княгине (чувство приличия подсказало это), что ему нужно
видеть еще paз
больную.
Когда он входил к
больному, глаза и внимание его бессознательно застилались, и он не
видел и не различал подробностей положения брата.
Княгиня шла впереди нас с мужем Веры и ничего не видала: но нас могли
видеть гуляющие
больные, самые любопытные сплетники из всех любопытных, и я быстро освободил свою руку от ее страстного пожатия.
Обыкновенно Вернер исподтишка насмехался над своими
больными; но я раз
видел, как он плакал над умирающим солдатом…
«Ступай, ступай себе только с глаз моих, бог с тобой!» — говорил бедный Тентетников и вослед за тем имел удовольствие
видеть, как
больная, вышед за ворота, схватывалась с соседкой за какую-нибудь репу и так отламывала ей бока, как не сумеет и здоровый мужик.
А он не едет; он заране
Писать ко прадедам готов
О скорой встрече; а Татьяне
И дела нет (их пол таков);
А он упрям, отстать не хочет,
Еще надеется, хлопочет;
Смелей здорового,
больнойКнягине слабою рукой
Он пишет страстное посланье.
Хоть толку мало вообще
Он в письмах
видел не вотще;
Но, знать, сердечное страданье
Уже пришло ему невмочь.
Вот вам письмо его точь-в-точь.
— Нет, Соня, — торопливо прервал он, — эти деньги были не те, успокойся! Эти деньги мне мать прислала, через одного купца, и получил я их
больной, в тот же день как и отдал… Разумихин
видел… он же и получал за меня… эти деньги мои, мои собственные, настоящие мои.
Выходило, что или тот человек еще ничего не донес, или… или просто он ничего тоже не знает и сам, своими глазами, ничего не видал (да и как он мог
видеть?), а стало быть, все это, вчерашнее, случившееся с ним, Раскольниковым, опять-таки было призрак, преувеличенный раздраженным и
больным воображением его.
— Швабрин виноватый, — отвечал я. — Он держит в неволе ту девушку, которую ты
видел,
больную, у попадьи, и насильно хочет на ней жениться.
Особенно смущало его, что Спивак, разумеется, тоже
видит мать смешной и жалкой, хотя Спивак смотрела на нее грустными глазами и ухаживала за ней, как за
больной или слабоумной.
Диомидов поворачивался под их руками молча, покорно, но Самгин заметил, что пустынные глаза
больного не хотят
видеть лицо Макарова. А когда Макаров предложил ему выпить ложку брома, Диомидов отвернулся лицом к стене.
Я ожидал встретить эдакую сердитую волчицу и
увидел действительно
больную фигурку, однолюбку революционной идеи, едва ли даже понятой ею, но освоенной эмоционально, как верование.
На Театральной площади, сказав извозчику адрес и не останавливая его, Митрофанов выпрыгнул из саней. Самгин поехал дальше, чувствуя себя физически
больным и как бы внутренне ослепшим, не способным
видеть свои мысли. Голова тупо болела.
Клим впервые
видел, как яростно дерутся мальчики, наблюдал их искаженные злобой лица, оголенное стремление ударить друг друга как можно
больнее, слышал их визги, хрип, — все это так поразило его, что несколько дней после драки он боязливо сторонился от них, а себя, не умевшего драться, почувствовал еще раз мальчиком особенным.
Он сказал, что хочет
видеть ее часто. Оправляя волосы, она подняла и задержала руки над головой, шевеля пальцами так, точно
больная искала в воздухе, за что схватиться, прежде чем встать.
—
Вижу, — сказала она, — и от этого мне
больнее становится за все то, что я сделала со всеми вами. Что было с бабушкой!
Когда умолкала боль и слышались только трудные вздохи Наташи, перед ним тихо развертывалась вся история этого теперь угасающего бытия. Он
видел там ее когда-то молоденькой девочкой, с стыдливым, простодушным взглядом, живущей под слабым присмотром бедной,
больной матери.
— Лжец! — обозвал он Рубенса. — Зачем, вперемежку с любовниками, не насажал он в саду нищих в рубище и умирающих
больных: это было бы верно!.. А мог ли бы я? — спросил он себя. Что бы было, если б он принудил себя жить с нею и для нее? Сон, апатия и лютейший враг — скука! Явилась в готовой фантазии длинная перспектива этой жизни, картина этого сна, апатии, скуки: он
видел там себя, как он был мрачен, жосток, сух и как, может быть, еще скорее свел бы ее в могилу. Он с отчаянием махнул рукой.
Он
видел, что участие его было более полезно и приятно ему самому, но мало облегчало положение Веры, как участие близких лиц к трудному
больному не утоляет его боли.
Если японскому глазу больно, как выразился губернатор в первое свидание,
видеть чужие суда в портах Японии, то японскому уху еще, я думаю,
больнее слышать рев чужих пушек.
— Ну, вот и прекрасно. Сюда,
видите ли, приехал англичанин, путешественник. Он изучает ссылку и тюрьмы в Сибири. Так вот он у нас будет обедать, и вы приезжайте. Обедаем в пять, и жена требует исполнительности. Я вам тогда и ответ дам и о том, как поступить с этой женщиной, а также о
больном. Может быть, и можно будет оставить кого-нибудь при нем.
— Как
видите… Состарилась, не правда ли?.. Должно быть, хороша, если знакомые не узнают, — говорила Зося, с завистью
больного человека рассматривая здоровую фигуру Привалова, который точно внес с собой в комнату струю здорового деревенского воздуха.
Слишком занятая
больным мужем, Надежда Васильевна мало
видела свою дочурку в городе, где она находилась под надзором няни, зато теперь она могла посвящать ей целые дни.
— А мне можно будет
видеть Игнатия Львовича? — спросил Привалов. — Я приехал не по делу, а просто навестить
больного.
— Я должна сообщить еще одно показание, немедленно… немедленно!.. Вот бумага, письмо… возьмите, прочтите скорее, скорее! Это письмо этого изверга, вот этого, этого! — она указывала на Митю. — Это он убил отца, вы
увидите сейчас, он мне пишет, как он убьет отца! А тот
больной,
больной, тот в белой горячке! Я уже три дня
вижу, что он в горячке!
Он
видел, как многие из приходивших с
больными детьми или взрослыми родственниками и моливших, чтобы старец возложил на них руки и прочитал над ними молитву, возвращались вскорости, а иные так и на другой же день, обратно и, падая со слезами пред старцем, благодарили его за исцеление их
больных.
И вот, в этой самой естественной случайности ухищряются
видеть какое-то подозрение, какое-то указание, какой-то намек на то, что он нарочно притворился
больным!
Но скажут мне, может быть, он именно притворился, чтоб на него, как на
больного, не подумали, а подсудимому сообщил про деньги и про знаки именно для того, чтоб тот соблазнился и сам пришел, и убил, и когда,
видите ли, тот, убив, уйдет и унесет деньги и при этом, пожалуй, нашумит, нагремит, разбудит свидетелей, то тогда,
видите ли, встанет и Смердяков, и пойдет — ну что же делать пойдет?
Никогда я
больной себя не
вижу: такая я всегда во сне здоровая да молодая…
Больная, как
увидела мать, и говорит: «Ну, вот, хорошо, что пришла… посмотри-ка на нас, мы друг друга любим, мы друг другу слово дали».
Чувствую я, что
больная моя себя губит;
вижу, что не совсем она в памяти; понимаю также и то, что не почитай она себя при смерти, — не подумала бы она обо мне; а то ведь, как хотите, жутко умирать в двадцать пять лет, никого не любивши: ведь вот что ее мучило, вот отчего она, с отчаянья, хоть за меня ухватилась, — понимаете теперь?
Вдруг в одном месте я поскользнулся и упал, больно ушибив колено о камень. Я со стоном опустился на землю и стал потирать
больную ногу. Через минуту прибежал Леший и сел рядом со мной. В темноте я его не
видел — только ощущал его теплое дыхание. Когда боль в ноге утихла, я поднялся и пошел в ту сторону, где было не так темно. Не успел я сделать и 10 шагов, как опять поскользнулся, потом еще раз и еще.
Но если практикующие тузы согласились, что у m-lle Полозовой atrophia nervorum, развившаяся от изнурительного образа жизни при природной наклонности к мечтательности, задумчивости, то Кирсанову нечего было много исследовать
больную, чтобы
видеть, что упадок сил происходит от какой-нибудь нравственной причины.
Один из тузов, ездивший неизвестно зачем с ученою целью в Париж, собственными глазами
видел Клода Бернара, как есть живого Клода Бернара, настоящего; отрекомендовался ему по чину, званию, орденам и знатным своим
больным, и Клод Бернар, послушавши его с полчаса, сказал: «Напрасно вы приезжали в Париж изучать успехи медицины, вам незачем было выезжать для этого из Петербурга»; туз принял это за аттестацию своих занятий и, возвратившись в Петербург, произносил имя Клода Бернара не менее 10 раз в сутки, прибавляя к нему не менее 5 раз «мой ученый друг» или «мой знаменитый товарищ по науке».
Кирсанов провел еще три ночи с
больным; его-то это мало утомляло, конечно, потому что он преспокойно спал, только из предосторожности запирал дверь, чтобы Вера Павловна не могла
увидеть такой беспечности.
Кирсанов стал бывать по два раза в день у
больного: они с ним оба
видели, что болезнь проста и не опасна. На четвертый день поутру Кирсанов сказал Вере Павловне...
…Три года тому назад я сидел у изголовья
больной и
видел, как смерть стягивала ее безжалостно шаг за шагом в могилу. Эта жизнь была все мое достояние. Мгла стлалась около меня, я дичал в тупом отчаянии, но не тешил себя надеждами, не предал своей горести ни на минуту одуряющей мысли о свидании за гробом.
В 1851 году я был проездом в Берне. Прямо из почтовой кареты я отправился к Фогтову отцу с письмом сына. Он был в университете. Меня встретила его жена, радушная, веселая, чрезвычайно умная старушка; она меня приняла как друга своего сына и тотчас повела показывать его портрет. Мужа она не ждала ранее шести часов; мне его очень хотелось
видеть, я возвратился, но он уже уехал на какую-то консультацию к
больному.
Однако как ни скрывали и ни маскировали дела, полковник не мог не
увидеть решительного отвращения невесты; он стал реже ездить, сказался
больным, заикнулся даже о прибавке приданого, это очень рассердило, но княгиня прошла и через это унижение, она давала еще свою подмосковную. Этой уступки, кажется, и он не ждал, потому что после нее он совсем скрылся.
Я
видел, что люди бывают старые и молодые, здоровые и
больные, богатые и нищие, и все это, как я уже говорил, казалось мне «извечным».
Девушка зарыдала, опустилась на колени и припала головой к слабо искавшей ее материнской руке. Губы
больной что-то шептали, и она снова закрыла глаза от сделанного усилия. В это время Харитина привела только что поднятую с постели двенадцатилетнюю Катю. Девочка была в одной ночной кофточке и ничего не понимала, что делается.
Увидев плакавшую сестру, она тоже зарыдала.
[Каторжного с мигренью или ишиасом легко заподозрить в симуляции и не пустить в лазарет; однажды я
видел, как целая толпа каторжных просилась у смотрителя тюрьмы в лазарет и он отказывал всем, не желая разбирать ни
больных, ни здоровых.]
Я никогда не мог равнодушно
видеть не только вырубленной рощи, но даже падения одного большого подрубленного дерева; в этом падении есть что-то невыразимо грустное: сначала звонкие удары топора производят только легкое сотрясение в древесном стволе; оно становится сильнее с каждым ударом и переходит в общее содрогание каждой ветки и каждого листа; по мере того как топор прохватывает до сердцевины, звуки становятся глуше,
больнее… еще удар, последний: дерево осядет, надломится, затрещит, зашумит вершиною, на несколько мгновений как будто задумается, куда упасть, и, наконец, начнет склоняться на одну сторону, сначала медленно, тихо, и потом, с возрастающей быстротою и шумом, подобным шуму сильного ветра, рухнет на землю!..
— Шучу! — ответил брат лаконически,
видя, что своей шуткой он тронул
больную струну, вскрыл тайную мысль, зашевелившуюся в предусмотрительном материнском сердце.
Кипит
больной, усталый ум,
Бессонный до утра,
Тоскует сердце. Смена дум
Мучительно быстра:
Княгиня
видит то друзей,
То мрачную тюрьму,
И тут же думается ей —
Бог знает почему, —
Что небо звездное — песком
Посыпанный листок,
А месяц — красным сургучом
Оттиснутый кружок…
Матушка и прежде, вот уже два года, точно как бы не в полном рассудке сидит (
больная она), а по смерти родителя и совсем как младенцем стала, без разговору: сидит без ног и только всем, кого
увидит, с места кланяется; кажись, не накорми ее, так она и три дня не спохватится.
— Вы, кажется… страдаете? — проговорил он тем тоном, каким обыкновенно говорят доктора, приступая к
больному. — Я сам… медик (он не сказал: доктор), — и, проговорив это, он для чего-то указал мне рукой на комнату, как бы протестуя против своего теперешнего положения, — я
вижу, что вы…