Неточные совпадения
Бобчинский. Возле будки, где продаются пироги. Да, встретившись с Петром Ивановичем, и говорю ему: «Слышали ли вы
о новости-та, которую получил Антон Антонович из достоверного
письма?» А Петр Иванович уж услыхали об этом от ключницы вашей Авдотьи, которая, не
знаю, за чем-то была послана к Филиппу Антоновичу Почечуеву.
Софья. Я получила сейчас радостное известие. Дядюшка,
о котором столь долго мы ничего не
знали, которого я люблю и почитаю, как отца моего, на сих днях в Москву приехал. Вот
письмо, которое я от него теперь получила.
Вронский взял
письмо и записку брата. Это было то самое, что он ожидал, —
письмо от матери с упреками за то, что он не приезжал, и записка от брата, в которой говорилось, что нужно переговорить. Вронский
знал, что это всё
о том же. «Что им за делo!» подумал Вронский и, смяв
письма, сунул их между пуговиц сюртука, чтобы внимательно прочесть дорогой. В сенях избы ему встретились два офицера: один их, а другой другого полка.
Он
знает, какого мучения ей стоит всякое воспоминание
о нем, и,
зная ее, требует от нее
письма.
Узнав о близких отношениях Алексея Александровича к графине Лидии Ивановне, Анна на третий день решилась написать ей стоившее ей большого труда
письмо, в котором она умышленно говорила, что разрешение видеть сына должно зависеть от великодушия мужа. Она
знала, что, если
письмо покажут мужу, он, продолжая свою роль великодушия, не откажет ей.
«Как недогадлива ты, няня!» —
«Сердечный друг, уж я стара,
Стара; тупеет разум, Таня;
А то, бывало, я востра,
Бывало, слово барской воли…» —
«Ах, няня, няня! до того ли?
Что нужды мне в твоем уме?
Ты видишь, дело
о письмеК Онегину». — «Ну, дело, дело.
Не гневайся, душа моя,
Ты
знаешь, непонятна я…
Да что ж ты снова побледнела?» —
«Так, няня, право, ничего.
Пошли же внука своего...
А он не едет; он заране
Писать ко прадедам готов
О скорой встрече; а Татьяне
И дела нет (их пол таков);
А он упрям, отстать не хочет,
Еще надеется, хлопочет;
Смелей здорового, больной
Княгине слабою рукой
Он пишет страстное посланье.
Хоть толку мало вообще
Он в
письмах видел не вотще;
Но,
знать, сердечное страданье
Уже пришло ему невмочь.
Вот вам
письмо его точь-в-точь.
— Пойдемте поскорее, — прошептал ей Свидригайлов. — Я не желаю, чтобы Родион Романыч
знал о нашем свидании. Предупреждаю вас, что я с ним сидел тут недалеко, в трактире, где он отыскал меня сам, и насилу от него отвязался. Он
знает почему-то
о моем к вам
письме и что-то подозревает. Уж, конечно, не вы ему открыли? А если не вы, так кто же?
Ему тотчас же представилось, что мать и сестра
знают уже вскользь, по
письму Лужина,
о некоторой девице «отъявленного» поведения.
Марья Ивановна приняла
письмо дрожащею рукою и, заплакав, упала к ногам императрицы, которая подняла ее и поцеловала. Государыня разговорилась с нею. «
Знаю, что вы не богаты, — сказала она, — но я в долгу перед дочерью капитана Миронова. Не беспокойтесь
о будущем. Я беру на себя устроить ваше состояние».
Дама выслушала ее со вниманием. «Где вы остановились?» — спросила она потом; и услыша, что у Анны Власьевны, примолвила с улыбкою: «А!
знаю. Прощайте, не говорите никому
о нашей встрече. Я надеюсь, что вы недолго будете ждать ответа на ваше
письмо».
— Революция неизбежна, — сказал Самгин, думая
о Лидии, которая находит время писать этому плохому актеру, а ему — не пишет. Невнимательно слушая усмешливые и сумбурные речи Лютова, он вспомнил, что раза два пытался сочинить Лидии длинные послания, но, прочитав их, уничтожал, находя в этих хотя и очень обдуманных
письмах нечто, чего Лидия не должна
знать и что унижало его в своих глазах. Лютов прихлебывал вино и говорил, как будто обжигаясь...
— Что я
знаю о нем? Первый раз вижу, а он — косноязычен. Отец его — квакер, приятель моего супруга, помогал духоборам устраиваться в Канаде. Лионель этот, — имя-то на цветок похоже, — тоже интересуется диссидентами, сектантами, книгу хочет писать. Я не очень люблю эдаких наблюдателей, соглядатаев. Да и неясно: что его больше интересует — сектантство или золото? Вот в Сибирь поехал. По
письмам он интереснее, чем в натуре.
— Да; но мне не хотелось заговаривать с теткой до нынешней недели, до получения
письма. Я
знаю, она не
о любви моей спросит, а об имении, войдет в подробности, а этого ничего я не могу объяснить, пока не получу ответа от поверенного.
— Вот тут написано, — решил он, взяв опять
письмо: — «Пред вами не тот, кого вы ждали,
о ком мечтали: он придет, и вы очнетесь…» И полюбите, прибавлю я, так полюбите, что мало будет не года, а целой жизни для той любви, только не
знаю… кого? — досказал он, впиваясь в нее глазами.
Вера,
узнав, что Райский не выходил со двора, пошла к нему в старый дом, куда он перешел с тех пор, как Козлов поселился у них, с тем чтобы сказать ему
о новых
письмах,
узнать, как он примет это, и, смотря по этому, дать ему понять, какова должна быть его роль, если бабушка возложит на него видеться с Марком.
— Нет, он сойдет с ума, если я ему покажу
письмо дочери, в котором та советуется с адвокатом
о том, как объявить отца сумасшедшим! — воскликнул я с жаром. — Вот чего он не вынесет.
Знайте, что он не верит
письму этому, он мне уже говорил!
Я не нашел нужным скрывать и, почти в раздражении на Версилова, передал все
о вчерашнем
письме к нему Катерины Николаевны и об эффекте
письма, то есть
о воскресении его в новую жизнь. К удивлению моему, факт
письма ее нимало не удивил, и я догадался, что она уже
о нем
знала.
Но я еще внизу положил, во время всех этих дебатов, подвергнуть дело
о письме про наследство решению третейскому и обратиться, как к судье, к Васину, а если не удастся к Васину, то еще к одному лицу, я уже
знал к какому.
Вся правда в том, — прибавила она, — что теперь обстоятельства мои вдруг так сошлись, что мне необходимо надо было
узнать наконец всю правду об участи этого несчастного
письма, а то я было уж стала забывать
о нем… потому что я вовсе не из этого только принимала вас у себя, — прибавила она вдруг.
И вот, когда дело, так сказать, дошло до последней безвыходности, Анна Андреевна вдруг через Ламберта
узнает, что существует такое
письмо, в котором дочь уже советовалась с юристом
о средствах объявить отца сумасшедшим.
А разозлился я вдруг и выгнал его действительно, может быть, и от внезапной догадки, что он пришел ко мне, надеясь
узнать: не осталось ли у Марьи Ивановны еще
писем Андроникова? Что он должен был искать этих
писем и ищет их — это я
знал. Но кто
знает, может быть тогда, именно в ту минуту, я ужасно ошибся! И кто
знает, может быть, я же, этою же самой ошибкой, и навел его впоследствии на мысль
о Марье Ивановне и
о возможности у ней
писем?
Мало того: Лиза уверяет
о какой-то развязке «вечной истории» и
о том, что у мамы
о нем имеются некоторые сведения, и уже позднейшие; сверх того, там несомненно
знают и про
письмо Катерины Николаевны (это я сам приметил) и все-таки не верят его «воскресению в новую жизнь», хотя и выслушали меня внимательно.
— Ба! какой у вас бодрый вид. Скажите, вы не
знали ничего
о некотором
письме, сохранявшемся у Крафта и доставшемся вчера Версилову, именно нечто по поводу выигранного им наследства? В
письме этом завещатель разъясняет волю свою в смысле, обратном вчерашнему решению суда.
Письмо еще давно писано. Одним словом, я не
знаю, что именно в точности, но не
знаете ли чего-нибудь вы?
Этот вызов человека, сухого и гордого, ко мне высокомерного и небрежного и который до сих пор, родив меня и бросив в люди, не только не
знал меня вовсе, но даже в этом никогда не раскаивался (кто
знает, может быть,
о самом существовании моем имел понятие смутное и неточное, так как оказалось потом, что и деньги не он платил за содержание мое в Москве, а другие), вызов этого человека, говорю я, так вдруг обо мне вспомнившего и удостоившего собственноручным
письмом, — этот вызов, прельстив меня, решил мою участь.
— Ну, хорошо, — сказал я, сунув
письмо в карман. — Это дело пока теперь кончено. Крафт, послушайте. Марья Ивановна, которая, уверяю вас, многое мне открыла, сказала мне, что вы, и только один вы, могли бы передать истину
о случившемся в Эмсе, полтора года назад, у Версилова с Ахмаковыми. Я вас ждал, как солнца, которое все у меня осветит. Вы не
знаете моего положения, Крафт. Умоляю вас сказать мне всю правду. Я именно хочу
знать, какой он человек, а теперь — теперь больше, чем когда-нибудь это надо!
О вероятном прибытии дочери мой князь еще не
знал ничего и предполагал ее возвращение из Москвы разве через неделю. Я же
узнал накануне совершенно случайно: проговорилась при мне моей матери Татьяна Павловна, получившая от генеральши
письмо. Они хоть и шептались и говорили отдаленными выражениями, но я догадался. Разумеется, не подслушивал: просто не мог не слушать, когда увидел, что вдруг, при известии
о приезде этой женщины, так взволновалась мать. Версилова дома не было.
Во-вторых, составил довольно приблизительное понятие
о значении этих лиц (старого князя, ее, Бьоринга, Анны Андреевны и даже Версилова); третье:
узнал, что я оскорблен и грожусь отмстить, и, наконец, четвертое, главнейшее:
узнал, что существует такой документ, таинственный и спрятанный, такое
письмо, которое если показать полусумасшедшему старику князю, то он, прочтя его и
узнав, что собственная дочь считает его сумасшедшим и уже «советовалась с юристами»
о том, как бы его засадить, — или сойдет с ума окончательно, или прогонит ее из дому и лишит наследства, или женится на одной mademoiselle Версиловой, на которой уже хочет жениться и чего ему не позволяют.
В одном из прежних
писем я говорил
о способе их действия: тут, как ни
знай сердце человеческое, как ни будь опытен, а трудно действовать по обыкновенным законам ума и логики там, где нет ключа к миросозерцанию, нравственности и нравам народа, как трудно разговаривать на его языке, не имея грамматики и лексикона.
Весь день и вчера всю ночь писали бумаги в Петербург; не до посетителей было, между тем они приезжали опять предложить нам стать на внутренний рейд. Им сказано, что хотим стать дальше, нежели они указали. Они поехали предупредить губернатора и завтра хотели быть с ответом.
О береге все еще ни слова: выжидают, не уйдем ли. Вероятно, губернатору велено не отводить места, пока в Едо не прочтут
письма из России и не
узнают, в чем дело, в надежде, что, может быть, и на берег выходить не понадобится.
Но довольно Ликейских островов и
о Ликейских островах, довольно и для меня и для вас! Если захотите
знать подробнее долготу, широту места, пространство, число островов, не поленитесь сами взглянуть на карту, а
о нравах жителей, об обычаях,
о произведениях, об истории — прочтите у Бичи, у Бельчера. Помните условие: я пишу только
письма к вам
о том, что вижу сам и что переживаю изо дня в день.
Несмотря на неудачу в тюрьме, Нехлюдов всё в том же бодром, возбужденно-деятельном настроении поехал в канцелярию губернатора
узнать, не получена ли там бумага
о помиловании Масловой. Бумаги не было, и потому Нехлюдов, вернувшись в гостиницу, поспешил тотчас же, не откладывая, написать об этом Селенину и адвокату. Окончив
письма, он взглянул на часы; было уже время ехать на обед к генералу.
— Я рассказал вам все, что сам
знаю, — закончил Привалов. — Веревкин, по всей вероятности, послал мне подробное
письмо о всем случившемся, но я до сих пор ничего не получал от него. Вероятно,
письмо потерялось…
— Давайте же поговорим, — сказала она, подходя к нему. — Как вы живете? Что у вас? Как? Я все эти дни думала
о вас, — продолжала она нервно, — я хотела послать вам
письмо, хотела сама поехать к вам в Дялиж, и я уже решила поехать, но потом раздумала, — бог
знает, как вы теперь ко мне относитесь. Я с таким волнением ожидала вас сегодня. Ради бога, пойдемте в сад.
— Разумеется, она и сама не
знала, слушает она, или не слушает: она могла бы только сказать, что как бы там ни было, слушает или не слушает, но что-то слышит, только не до того ей, чтобы понимать, что это ей слышно; однако же, все-таки слышно, и все-таки расслушивается, что дело идет
о чем-то другом, не имеющем никакой связи с
письмом, и постепенно она стала слушать, потому что тянет к этому: нервы хотят заняться чем-нибудь, не
письмом, и хоть долго ничего не могла понять, но все-таки успокоивалась холодным и довольным тоном голоса мужа; а потом стала даже и понимать.
Мне нравилась наивная девушка, которая за себя постоять умела, и не
знаю, как это случилось, но ей первой рассказал я
о моей любви, ей переводил
письма.
Сейчас написал я к полковнику
письмо, в котором просил
о пропуске тебе, ответа еще нет. У вас это труднее будет обделать, я полагаюсь на маменьку. Тебе счастье насчет меня, ты была последней из моих друзей, которого я видел перед взятием (мы расстались с твердой надеждой увидеться скоро, в десятом часу, а в два я уже сидел в части), и ты первая опять меня увидишь.
Зная тебя, я
знаю, что это доставит тебе удовольствие, будь уверена, что и мне также. Ты для меня родная сестра.
В продолжение этого времени он получил известие, что матушка скончалась; а тетушка, родная сестра матушки, которую он
знал только потому, что она привозила ему в детстве и посылала даже в Гадяч сушеные груши и деланные ею самою превкусные пряники (с матушкой она была в ссоре, и потому Иван Федорович после не видал ее), — эта тетушка, по своему добродушию, взялась управлять небольшим его имением,
о чем известила его в свое время
письмом.
Как дорого стоил мне первенец мой!
Два месяца я прохворала.
Измучена телом, убита душой,
Я первую няню
узнала.
Спросила
о муже. — «Еще не бывал!»
— «Писал ли?» — «И
писем нет даже».
— «А где мой отец?» — «В Петербург ускакал».
— «А брат мой?» — «Уехал туда же».
— Трудно объяснить, только не тех, про какие вы теперь, может быть, думаете, — надежд… ну, одним словом, надежд будущего и радости
о том, что, может быть, я там не чужой, не иностранец. Мне очень вдруг на родине понравилось. В одно солнечное утро я взял перо и написал к ней
письмо; почему к ней — не
знаю. Иногда ведь хочется друга подле; и мне, видно, друга захотелось… — помолчав, прибавил князь.
— А-а, ну, коли Рогожин… А
знаете,
о чем она пишет мне в этих
письмах?
Что же касается до жены Ивана Петровича, то Петр Андреич сначала и слышать
о ней не хотел и даже в ответ на
письмо Пестова, в котором тот упоминал
о его невестке, велел ему сказать, что он никакой якобы своей невестки не ведает, а что законами воспрещается держать беглых девок,
о чем он считает долгом его предупредить; но потом,
узнав о рождении внука, смягчился, приказал под рукой осведомиться
о здоровье родительницы и послал ей, тоже будто не от себя, немного денег.
Он сам недолго пережил ее, не более пяти лет. Зимой 1819 года он тихо скончался в Москве, куда переехал с Глафирой и внуком, и завещал похоронить себя рядом с Анной Павловной да с «Малашей». Иван Петрович находился тогда в Париже, для своего удовольствия; он вышел в отставку скоро после 1815 года.
Узнав о смерти отца, он решился возвратиться в Россию. Надобно было подумать об устройстве имения, да и Феде, по
письму Глафиры, минуло двенадцать лет, и наступило время серьезно заняться его воспитанием.
Одна тяжелая для меня весть: Алекс. Поджио хворает больше прежнего. Припадки часто возвращаются, а силы слабеют. Все другие здоровы попрежнему. Там уже
узнали о смерти Ивашева, но еще не получили моего
письма отсюда. M. H. не пишет, С. Г. говорит, что она уверена, что я еду. Мнения, как видите, разделены.
На прошедшей неделе получил от Спиридова прямое
письмо, в котором много любопытного
о нашем востоке. Статью
о К. К. не стану вам передавать, вы все
знаете, и тоска повторять эти неимоверные глупости. Она до июля живет в Оёке.
До приезда Бачманова с твоим
письмом, любезный друг Матюшкин, то есть до 30 генваря, я
знал только, что инструмент будет, но ровно ничего не понимал, почему ты не говоришь
о всей прозе такого дела, — теперь я и не смею об ней думать. Вы умели поэтизировать, и опять вам спасибо — но довольно, иначе не будет конца.
Прошли еще две недели, а листки все в моем бюваре.Не
знаю, когда они до вас доберутся. Сегодня получил
письма, посланные с Бибиковым. Его самого не удалось увидеть; он проехал из Тюмени на Тобольск. Видно, он с вами не видался: от вас нет ни строчки. А я все надеялся, что этот молодой союзник вас отыщет и поговорит с вами
о здешнем нашем быте. Муравьев, мой товарищ, его дядя, и он уже несколько раз навещал наш Ялуторовск.
Два слова письменных в дополнение к
письму вашего соименника, дорогой фотограф, в ответ на ваши строки от 18 декабря…
О кончине Вольфа — вы, верно, это уже
знаете от Ж.Адамовны, к которой писали из Тобольска. Он страдал жестоко пять месяцев. Горячка тифозная, а потом вода в груди. Смерть была успокоением, которого он сам желал,
зная, что нет выздоровления.
[В этом
письме — сообщение: Е. И. и С. П. Трубецкие,
узнав о приезде Пущина, «буквально вбежали» к Волконским.
Благодарю за известие
о водворении Бакунина в доме Лучших. Хорошо
знать его на хороших руках, но я хотел бы, чтоб ты мне сказал, на ком он затевает жениться? Может быть, это знакомая тебе особа — ты был дедушкой всех томских невест. И я порадовал бы его матушку, если б мог сказать ей что-нибудь положительное
о выборе ее сына. Неизвестность ее тревожит, а тут всегда является Маремьяна. [Речь идет об M. А. Бакунине. Об этом — и в начале следующего
письма.]