Неточные совпадения
Кити молча улыбалась. «Но как же она прошла через это? Как бы я желала
знать весь ее
роман», подумала Кити, вспоминая непоэтическую наружность Алексея Александровича, ее мужа.
Вронский никогда не
знал семейной жизни. Мать его была в молодости блестящая светская женщина, имевшая во время замужества, и в особенности после, много
романов, известных всему свету. Отца своего он почти не помнил и был воспитан в Пажеском Корпусе.
— Княгиня сказала, что ваше лицо ей знакомо. Я ей заметил, что, верно, она вас встречала в Петербурге, где-нибудь в свете… я сказал ваше имя… Оно было ей известно. Кажется, ваша история там наделала много шума… Княгиня стала рассказывать о ваших похождениях, прибавляя, вероятно, к светским сплетням свои замечания… Дочка слушала с любопытством. В ее воображении вы сделались героем
романа в новом вкусе… Я не противоречил княгине, хотя
знал, что она говорит вздор.
Еще страшней, еще чуднее:
Вот рак верхом на пауке,
Вот череп на гусиной шее
Вертится в красном колпаке,
Вот мельница вприсядку пляшет
И крыльями трещит и машет;
Лай, хохот, пенье, свист и хлоп,
Людская молвь и конский топ!
Но что подумала Татьяна,
Когда
узнала меж гостей
Того, кто мил и страшен ей,
Героя нашего
романа!
Онегин за столом сидит
И в дверь украдкою глядит.
Прости ж и ты, мой спутник странный,
И ты, мой верный идеал,
И ты, живой и постоянный,
Хоть малый труд. Я с вами
зналВсё, что завидно для поэта:
Забвенье жизни в бурях света,
Беседу сладкую друзей.
Промчалось много, много дней
С тех пор, как юная Татьяна
И с ней Онегин в смутном сне
Явилися впервые мне —
И даль свободного
романаЯ сквозь магический кристалл
Еще не ясно различал.
Хотя мы
знаем, что Евгений
Издавна чтенье разлюбил,
Однако ж несколько творений
Он из опалы исключил:
Певца Гяура и Жуана
Да с ним еще два-три
романа,
В которых отразился век
И современный человек
Изображен довольно верно
С его безнравственной душой,
Себялюбивой и сухой,
Мечтанью преданной безмерно,
С его озлобленным умом,
Кипящим в действии пустом.
Ее сестра звалась Татьяна…
Впервые именем таким
Страницы нежные
романаМы своевольно освятим.
И что ж? оно приятно, звучно;
Но с ним, я
знаю, неразлучно
Воспоминанье старины
Иль девичьей! Мы все должны
Признаться: вкусу очень мало
У нас и в наших именах
(Не говорим уж о стихах);
Нам просвещенье не пристало,
И нам досталось от него
Жеманство, — больше ничего.
Он иногда читает Оле
Нравоучительный
роман,
В котором автор
знает боле
Природу, чем Шатобриан,
А между тем две, три страницы
(Пустые бредни, небылицы,
Опасные для сердца дев)
Он пропускает, покраснев,
Уединясь от всех далеко,
Они над шахматной доской,
На стол облокотясь, порой
Сидят, задумавшись глубоко,
И Ленский пешкою ладью
Берет в рассеянье свою.
— Ты
знаешь, — спросил он, — Климент Александрийский утверждал, что ангелы, нисходя с небес, имели
романы с дочерями человеческими.
И,
знаете, иной раз, как шилом уколет, как подумаешь, что по-настоящему о народе заботятся, не щадя себя, только политические преступники… то есть не преступники, конечно, а…
роман «Овод» или «Спартак» изволили читать?
— Говорит мне: «Я был бы доволен, если б
знал, что умираю честно». Это — как из английского
романа. Что значит — честно умереть? Все умирают — честно, а вот живут…
Клим слушал с напряженным интересом, ему было приятно видеть, что Макаров рисует себя бессильным и бесстыдным. Тревога Макарова была еще не знакома Климу, хотя он, изредка, ночами, чувствуя смущающие запросы тела, задумывался о том, как разыграется его первый
роман, и уже
знал, что героиня
романа — Лидия.
Он вспомнил, что в каком-то английском
романе герой, добродушный человек,
зная, что жена изменяет ему, вот так же сидел пред камином, разгребая угли кочергой, и мучился, представляя, как стыдно, неловко будет ему, когда придет жена, и как трудно будет скрыть от нее, что он все
знает, но, когда жена, счастливая, пришла, он выгнал ее.
Покачиваясь в кресле, Клим чувствовал себя взболтанным и неспособным придумать ничего, что объяснило бы ему тревогу, вызванную приездом Лидии. Затем он вдруг понял, что боится, как бы Лидия не
узнала о его
романе с Маргаритой от горничной Фени.
— Ну, — черт его
знает, может быть, и сатира! — согласился Безбедов, но тотчас же сказал: — У Потапенко есть
роман «Любовь», там женщина тоже предпочитает мерзавца этим… честным деятелям. Женщина, по-моему, —
знает лучше мужчины вкус жизни. Правду жизни, что ли…
В числе его странностей был интерес к литературе контрреволюционной, он
знал множество различных брошюр,
романов и почему-то настойчиво просвещал патрона...
— Я спросила у тебя о Валентине вот почему: он добился у жены развода, у него —
роман с одной девицей, и она уже беременна. От него ли, это — вопрос. Она — тонкая штучка, и вся эта история затеяна с расчетом на дурака. Она — дочь помещика, — был такой шумный человек, Радомыслов: охотник, картежник, гуляка; разорился, кончил самоубийством. Остались две дочери, эдакие,
знаешь, «полудевы», по Марселю Прево, или того хуже: «девушки для радостей», — поют, играют, ну и все прочее.
— Жульнические
романы, как, примерно, «Рокамболь», «Фиакр номер 43» или «Граф Монте-Кристо». А из русских писателей весьма увлекает граф Сальяс, особенно забавен его
роман «Граф Тятин-Балтийский», — вещь, как
знаете, историческая. Хотя у меня к истории — равнодушие.
— Ты
знаешь, что у Марины был
роман с Кутузовым? — спросил Самгин, улыбаясь.
— Не
знаю, — ответил Макаров, внимательно рассматривая дым папиросы. — Есть тут какая-то связь с Ванькой Дроновым. Хотя — врет Ванька, наверное, нет у него никакого
романа. А вот похабными фотографиями он торговал, это верно.
Науки не очень интересовали Клима, он хотел
знать людей и находил, что
роман дает ему больше знания о них, чем научная книга и лекция. Он даже сказал Марине, что о человеке искусство
знает больше, чем наука.
Дронов
знал изумительно много грязненьких
романов, жалких драм, фактов цинического корыстолюбия, мошенничеств, которые невозможно разоблачить.
— Нет, выздоравливаю я! — сказал он и задумался. — Ах, если б только я мог
знать, что герой этого
романа — Илья! Сколько времени ушло, сколько крови испортилось! За что? Зачем! — твердил он почти с досадой.
Что будет с ней теперь — не
знаю: драма ли,
роман ли — это уже докончи ты на досуге, а мне пора на вечер к В. И. Там ожидает меня здоровая и серьезная партия с серьезными игроками.
Вот пусть эта звезда, как ее… ты не
знаешь? и я не
знаю, ну да все равно, — пусть она будет свидетельницей, что я наконец слажу с чем-нибудь: или с живописью, или с
романом.
В кратком очерке изобразил и его Райский в программе своего
романа, и сам не
знал — зачем.
Прощай — это первое и последнее мое письмо, или, пожалуй, глава из будущего твоего
романа. Ну, поздравляю тебя, если он будет весь такой! Бабушке и сестрам своим кланяйся, нужды нет, что я не
знаю их, а они меня, и скажи им, что в таком-то городе живет твой приятель, готовый служить, как выше сказано. —
Там был записан старый эпизод, когда он только что расцветал, сближался с жизнью, любил и его любили. Он записал его когда-то под влиянием чувства, которым жил, не
зная тогда еще, зачем, — может быть, с сентиментальной целью посвятить эти листки памяти своей тогдашней подруги или оставить для себя заметку и воспоминание в старости о молодой своей любви, а может быть, у него уже тогда бродила мысль о
романе, о котором он говорил Аянову, и мелькал сюжет для трогательной повести из собственной жизни.
— И я не удивлюсь, — сказал Райский, — хоть рясы и не надену, а проповедовать могу — и искренно, всюду, где замечу ложь, притворство, злость — словом, отсутствие красоты, нужды нет, что сам бываю безобразен… Натура моя отзывается на все, только разбуди нервы — и пойдет играть!..
Знаешь что, Аянов: у меня давно засела серьезная мысль — писать
роман. И я хочу теперь посвятить все свое время на это.
— Ты не смейся и не шути: в
роман все уходит — это не то, что драма или комедия — это как океан: берегов нет, или не видать; не тесно, все уместится там. И
знаешь, кто навел меня на мысль о
романе: наша общая знакомая, помнишь Анну Петровну?
Он слышал от Веры намек на любовь, слышал кое-что от Василисы, но у какой женщины не было своего
романа? Что могли воскресить из праха за сорок лет? какую-нибудь ложь, сплетню? Надо
узнать — и так или иначе — зажать рот Тычкову.
«А тот болван думает, что я влюблюсь в нее: она даже не
знает простых приличий, выросла в девичьей, среди этого народа, неразвитая, подгородная красота! Ее
роман ждет тут где-нибудь в палате…»
— Не
знаю, бабушка, пишу жизнь — выходит
роман: пишу
роман — выходит жизнь. А что будет окончательно — не
знаю.
Вообще, все эти мечты о будущем, все эти гадания — все это теперь еще как
роман, и я, может быть, напрасно записываю; пускай бы оставалось под черепом;
знаю тоже, что этих строк, может быть, никто не прочтет; но если б кто и прочел, то поверил ли бы он, что, может быть, я бы и не вынес ротшильдских миллионов?
— Да очень просто: взяла да ушла к брату… Весь город об этом говорит. Рассказывают, что тут разыгрался целый
роман… Вы ведь
знаете Лоскутова? Представьте себе, он давно уже был влюблен в Надежду Васильевну, а Зося Ляховская была влюблена в него…
Роман, настоящий
роман! Помните тогда этот бал у Ляховского и болезнь Зоси? Мне сразу показалось, что тут что-то кроется, и вот вам разгадка; теперь весь город
знает.
Несмотря на видимое отвращение молодого человека показывать, Ипполит Кириллович расспрашивал его долго и лишь от него
узнал все подробности того, что составляло, так сказать, «
роман» Мити в эту ночь.
Здесь не место начинать об этой новой страсти Ивана Федоровича, отразившейся потом на всей его жизни: это все могло бы послужить канвой уже иного рассказа, другого
романа, который и не
знаю, предприму ли еще когда-нибудь.
«А не
знаете ли вы чего-нибудь поподробнее о жизни самой г-жи Бичер-Стоу,
роман которой мы все
знаем по вашим рассказам?», — говорит одна из взрослых собеседниц; нет, Кирсанов теперь не
знает, но
узнает, это ему самому любопытно, а теперь он может пока рассказать кое-что о Говарде, который был почти такой же человек, как г-жа Бичер-Стоу.
Но только какой он был скромный, Вера Павловна; ведь уж я после могла понимать, ведь я стала читать,
узнала, как в
романах любовь описывают, могла судить.
В. был лет десять старше нас и удивлял нас своими практическими заметками, своим знанием политических дел, своим французским красноречием и горячностью своего либерализма. Он
знал так много и так подробно, рассказывал так мило и так плавно; мнения его были так твердо очерчены, на все был ответ, совет, разрешение. Читал он всё — новые
романы, трактаты, журналы, стихи и, сверх того, сильно занимался зоологией, писал проекты для князя и составлял планы для детских книг.
Через месяц или полтора тугой на уплату петербургский 1-й гильдии купец Николай
Романов, устрашенный конкурсом и опубликованием в «Ведомостях», уплатил, по высочайшему повелению Ротшильда, незаконно задержанные деньги с процентами и процентами на проценты, оправдываясь неведением законов, которых он действительно не мог
знать по своему общественному положению.
Когда мне рассказывали о
романах знакомых мне людей, я всегда защищал право их на любовь, никогда не осуждал их, но часто испытывал инстинктивное отталкивание и предпочитал ничего не
знать об этом.
Побывав уже под Москвой в шахтах артезианского колодца и прочитав описание подземных клоак Парижа в
романе Виктора Гюго «Отверженные», я решил во что бы то ни стало обследовать Неглинку. Это было продолжение моей постоянной работы по изучению московских трущоб, с которыми Неглинка имела связь, как мне пришлось
узнать в притонах Грачевки и Цветного бульвара.
— Ну, иди. Я
знаю: ты читаешь на улицах, и евреи называют тебя уже мешигинер. Притом же тебе еще рано читать
романы. Ну, да этот, если поймешь, можно. Только все-таки смотри не ходи долго. Через полчаса быть здесь! Смотри, я записываю время…
Через прислугу и разговоры больших Устенька уже
знала биографию Прасковьи Ивановны,
роман Галактиона с Харитиной и т. д.
— Дома, все, мать, сестры, отец, князь Щ., даже мерзкий ваш Коля! Если прямо не говорят, то так думают. Я им всем в глаза это высказала, и матери, и отцу. Maman была больна целый день; а на другой день Александра и папаша сказали мне, что я сама не понимаю, что вру и какие слова говорю. А я им тут прямо отрезала, что я уже всё понимаю, все слова, что я уже не маленькая, что я еще два года назад нарочно два
романа Поль де Кока прочла, чтобы про всё
узнать. Maman, как услышала, чуть в обморок не упала.
— Я бы удивился, совсем, впрочем, не
зная света (я сознаюсь в этом), тому, что вы не только сами остались в обществе давешней нашей компании, для вас неприличной, но и оставили этих… девиц выслушивать дело скандальное, хотя они уже всё прочли в
романах.
[Пущин не мог
знать, что Р. М. Медокс готовил в это время, при содействии Бенкендорфа и с ведома Николая I, провокацию среди декабристов в Сибири (см. книгу С. Я. Штрайх,
Роман Медокс.
Вы уже должны
знать от Павла Сергеевича [Бобрищева-Пушкина], что «L'oncle Tome» [«Хижина дяди Тома» (
роман Бичер-Стоу).] уехал с Якушкиным в Иркутск. — Якушкин в последнем письме просит чтобы я ему переслал Милютина [Имеется в виду «История войны 1799 г.» Д.А.Милютина, опубликованный в 1852–1853 гг. известный труд об итальянском походе А. В. Суворова, премированный Академией наук.] и отчеты по училищам, которые у вас остались. Пожалуйста, доставьте мне все это; я найду возможность перебросить в Иркутск.
Я бы отозвался опять стихами, но нельзя же задавать вечные задачи. Что скажет добрый наш Павел Сергеевич, если странникопять потребует альбом для нового отрывка из недоконченного
романа, который, как вы очень хорошо
знаете, не должен и не может иметь конца? Следовательно...