Неточные совпадения
Прислуга Алины сказала Климу, что барышня нездорова, а Лидия
ушла гулять; Самгин спустился к реке, взглянул вверх по течению, вниз — Лидию не видно. Макаров играл что-то очень бурное. Клим пошел домой и снова наткнулся на мужика, тот стоял на тропе и, держась за лапу сосны, ковырял
песок деревянной ногой, пытаясь вычертить круг. Задумчиво взглянув
в лицо Клима, он уступил ему дорогу и сказал тихонько, почти
в ухо...
— Наш народ — самый свободный на земле. Он ничем не связан изнутри. Действительности — не любит. Он — штучки любит, фокусы. Колдунов и чудодеев. Блаженненьких. Он сам такой — блаженненький. Он завтра же может магометанство принять — на пробу. Да, на пробу-с! Может сжечь все свои избы и скопом
уйти в пустыни,
в пески, искать Опоньское царство.
Клим подметил, что Туробоев пожал руку Лютова очень небрежно, свою тотчас же сунул
в карман и наклонился над столом, скатывая шарик из хлеба. Варавка быстро сдвинул посуду, развернул план и, стуча по его зеленым пятнам черенком чайной ложки, заговорил о лесах, болотах,
песках, а Клим встал и
ушел, чувствуя, что
в нем разгорается ненависть к этим людям.
Деревяшка мужика углубилась
в песок, он стоял избочась, держался крепкой, корявой рукою за обломок сучка ветлы, дергал плечом, вытаскивая деревяшку из
песка, переставлял ее на другое место, она снова
уходила в сыпучую почву, и снова мужик изгибался набок.
Ушли и они. Хрустел
песок.
В комнате Варавки четко и быстро щелкали косточки счет. Красный огонь на лодке горел далеко, у мельничной плотины. Клим, сидя на ступени террасы, смотрел, как
в темноте исчезает белая фигура девушки, и убеждал себя...
Иногда ручей бежит по открытому месту, по
песку и мелкой гальке, извиваясь по ровному лугу или долочку. Он уже не так чист и прозрачен — ветер наносит пыль и всякий сор на его поверхность; не так и холоден — солнечные лучи прогревают сквозь его мелкую воду. Но случается, что такой ручей поникает, то есть
уходит в землю, и, пробежав полверсты или версту, иногда гораздо более, появляется снова на поверхность, и струя его, процеженная и охлажденная землей, катится опять, хотя и ненадолго, чистою и холодною.
Главным действующим лицом
в образовании ее, конечно, являлась река Мутяшка, которая раньше подбивалась здесь к самому берегу и наносила золотоносный
песок, а потом, размыв берег,
ушла, оставив громадную заводь, постепенно превратившуюся
в болото.
Владя побежал, и слышно было, как
песок шуршит под его ногами. Вершина осторожно и быстро посмотрела
в бок на Передонова сквозь непрерывно испускаемый ею дым. Передонов сидел молча, глядел прямо перед собою затуманенным взором и жевал карамельку. Ему было приятно, что те
ушли, — а то, пожалуй, опять бы засмеялись. Хотя он и узнал наверное, что смеялись не над ним, но
в нем осталась досада, — так после прикосновения жгучей крапивы долго остается и возрастает боль, хотя уже крапива и далече.
«Удивительно всё-таки, как Никита одолел
песок.
Уйдёт в монастырь — садовником будет там. Это ему хорошо».
Минуло два, три года… прошло шесть лет, семь лет… Жизнь
уходила, утекала… а я только глядела, как утекала она. Так, бывало,
в детстве, устроишь на берегу ручья из
песку сажалку, и плотину выведешь, и всячески стараешься, чтобы вода не просочилась, не прорвалась… Но вот она прорвалась наконец, и бросишь ты все свои хлопоты, и весело тебе станет смотреть, как все накопленное тобою убегает до капли…
— Про…
уйди ты!..
уйди к дьяволу! — вдруг крикнул Челкаш и сел на
песке. Лицо у него было бледное, злое, глаза мутны и закрывались, точно он сильно хотел спать. — Чего тебе еще? Сделал свое дело… иди! Пошел! — и он хотел толкнуть убитого горем Гаврилу ногой, но не смог и снова свалился бы, если бы Гаврила не удержал его, обняв за плечи. Лицо Челкаша было теперь
в уровень с лицом Гаврилы. Оба были бледны и страшны.
Проходя между барьером и первым рядом кресел, режиссер мог различить сквозь мрак только арену цирка, обозначавшуюся круглым мутно-желтоватым пятном; остальное все: опустевшие ряды кресел, амфитеатр, верхние галереи —
уходило в темноту, местами неопределенно чернея, местами пропадая
в туманной мгле, крепко пропитанной кисло-сладким запахом конюшни, аммиака, сырого
песку и опилок.
Лежа на земле лицом вверх и касаясь ее затылком с одной стороны, а пятками — с другой, круто выгнув спину и поддерживая равновесие руками, которые глубоко
ушли в тырсу [Смесь
песка и деревянных опилков, которой посыпается арена.
К нему, на золотой
песок,
Играть я
в полдень
уходилИ взором ласточек следил,
Когда они, перед дождем,
Волны касалися крылом.
На траве у корней тускло светились капли росы, ночная тьма всё торопливее
уходила с дороги
в лес, обнажая рыжий
песок, прошитый чёрными корнями.
Они
ушли от него рядом друг с другом и, отойдя немного, засмеялись оба громким смехом. Яков крепко втиснул правую ногу
в песок и замер
в напряженной позе, тяжело дыша.
Тупыми, безумными глазами отец смотрел, как он идет. Вот он стал короче, ноги его как бы утонули
в песке… он
ушел в него по пояс… по плечи… с головой. Нет его… Но через минуту, немного дальше того места, где он исчез, опять сначала появилась его голова, плечи, потом весь он… Он стал меньше теперь… Обернулся и смотрит сюда и что-то кричит.
Заболел раз татарин, пришли к Жилину: «Поди, полечи». Жилин ничего не знает, как лечить. Пошел, посмотрел, думает: «Авось поздоровеет сам».
Ушел в сарай, взял воды,
песку, помешал. При татарах нашептал на воду, дал выпить. Выздоровел на его счастье татарин. Стал Жилин немножко понимать по-ихнему. И которые татары привыкли к нему, — когда нужно, кличут: «Иван, Иван!» — а которые все, как на зверя, косятся.
И я лежу, от бега задыхаясь,
Один,
в песке.
В пылающих глазах
Еще бежит она — и вся хохочет:
Хохочут волосы, хохочут ноги,
Хохочет платье, вздутое от бега…
Лежу и думаю: «Сегодня ночь
И завтра ночь. Я не
уйду отсюда,
Пока не затравлю ее, как зверя,
И голосом, зовущим, как рога,
Не прегражу ей путь. И не скажу:
«Моя! Моя!» — И пусть она мне крикнет:
«Твоя! Твоя...
Все чернее ложатся тени, обуевая сирые, немощные души; глубже бороздят трещины иссыхающую землю; все явнее
уходит Церковь с исторического горизонта
в пески пустыни.
Я не
ушел, конечно. Она вышла на террасу, а я остался
в гостиной и минут пять перелистывал ноты. Потом и я вышел. Мы стояли рядом
в тени от занавесок, а под нами были ступени, залитые лунным светом. Через цветочные клумбы и по желтому
песку аллей тянулись черные тени деревьев.