Неточные совпадения
Худо умытая, растрепанная, полурастерзанная, она представляла
собой тип бабы-халды, по́ходя ругающейся и пользующейся всяким случаем, чтоб
украсить речь каким-нибудь непристойным движением.
С утра до вечера мы с ним молча возились в саду; он копал гряды, подвязывал малину, снимал с яблонь лишаи, давил гусеницу, а я всё устраивал и
украшал жилище
себе. Дед отрубил конец обгоревшего бревна, воткнул в землю палки, я развесил на них клетки с птицами, сплел из сухого бурьяна плотный плетень и сделал над скамьей навес от солнца и росы, — у меня стало совсем хорошо.
— Здравствуйте, молодая юстиция, — продолжал Кнопов, обращаясь к прокурору, — у них ведь, как только родится правовед, так его сейчас в председательский мундир и одевают. Мое почтение, украшатели городов, — сказал Петр Петрович и инженеру, — им велено шоссе исправно содержать, а они вместо того города
украшают; строят все дома
себе.
Дело в том, что на потолке этой уборной была довольно искусно нарисована Венера, рассыпающая цветы, которые как бы должны были упасть с потолка на поправляющих свой туалет дам и тем их еще более
украсить, — мысль сама по
себе прекрасная, но на беду в уборной повесили для освещения люстру, крючок которой пришелся на средине живота Венеры, вследствие чего сказанное стихотворение гласило: «Губернский предводитель глуп, ввинтил Венере люстру в пуп».
Тогда является ко мне священник из того прихода, где жил этот хлыстовщик, и стал мне объяснять, что Ермолаев вовсе даже не раскольник, и что хотя судился по хлыстовщине [Хлыстовщина — мистическая секта, распространившаяся в России в XVII веке.], но отрекся от нее и ныне усердный православный, что доказывается тем, что каждогодно из Петербурга он привозит удостоверение о своем бытии на исповеди и у святого причастия; мало того-с: усердствуя к их приходской церкви, устроил в оной на свой счет новый иконостас, выкрасил, позолотил его и
украсил даже новыми иконами, и что будто бы секта хлыстов с скопческою сектою не имеет никакого сходства, и что даже они враждуют между
собою.
— Нимало не шучу. Говорю тебе: бежать надо — и бежим. Ждать здесь нечего. Спасать шкуру я согласен, но
украшать или приспосабливать ее — слуга покорный! А я же кстати и весточку тебе такую принес, что как раз к нашему побегу подходит. Представь
себе, ведь Онуфрий-то целых полмиллиона на университет отвалил.
Я иду на чердак, взяв с
собою ножницы и разноцветной бумаги, вырезаю из нее кружевные рисунки и
украшаю ими стропила… Все-таки пища моей тоске. Мне тревожно хочется идти куда-то, где меньше спят, меньше ссорятся, не так назойливо одолевают бога жалобами, не так часто обижают людей сердитым судом.
— Видишь, как бойко и мелко научился ты писать? Хорошо! А ещё лучше было бы, буде ты, сшив
себе тетрадь, усвоил привычку записывать всё, что найдёшь достойным сохранения в памяти. Сделай-ко это, и первое — приучишься к изложению мысли, а второе —
украсишь одиночество твоё развлечением небесполезным. Человеческое — всегда любопытно, поучительно и должно быть сохраняемо для потомства.
Ах! сколько раз завидовал он участи своего полководца, который, как будто б предчувствуя бедствия России, торопился
украсить лаврами юное чело свое и, обремененный не летами, но числом побед, похоронить вместе с
собою все надежды отечества!
Эти прошивочки, сквозь которые пробивается нечто пленительно-розовое, — и они плод заблуждений, потому что трудно даже представить
себе, милая тетенька, что вышло бы, если бы горькая необходимость заставила вас
украсить вашу грудку первымикружевами, сплетенными первойкружевницей (говорят, будто в Кадниковском уезде плетут хорошие кружева, не верьте этому, голубушка!).
— Знаю! Всяк
себя чем-нибудь
украшает, но это — маска! Вижу я — дядюшка мой с богом торговаться хочет, как приказчик на отчёте с хозяином. Твой папаша хоругви в церковь пожертвовал, — заключаю я из этого, что он или объегорил кого-нибудь, или собирается объегорить… И все так, куда ни взгляни… На тебе грош, а ты мне пятак положь… Так и все морочат глаза друг другу да оправданья
себе друг у друга ищут. А по-моему — согрешил вольно или невольно, ну и — подставляй шею…
А отец, видимо, думает, что сама по
себе она едва ли способна привлечь внимание мужчины, и
украшает ее серебром.
— Ах, боже мой! представьте
себе, какая дистракция! [рассеянность! (от франц. distraction)] Я совсем забыла, что вы помолвлены. Теперь понимаю: вы едете к вашей невесте. О, это другое дело! Вам будет весело и в Москве, и в деревне, и на краю света. L'amour embellit tout. [Любовь все
украшает. (Прим. автора)]
Если она любила
украшать свою особу, то еще более любила танцы, которые, благодаря расквартированным по окрестностям офицерам пехотного полка, умела устраивать у
себя в доме невзирая на беспокойное состояние супруга, кончавшего день роковым охмелением.
Мирные переговоры не имели счастливого успеха, и Полководец Екатерины
украсил Ее корону новыми лаврами; разил, истреблял, очистил
себе путь к Адрианополю, отрезал, окружил Визиря — и Геройскою рукою своею подписал славный для России мирный трактат, который открыл нам моря Турецкие и Дарданеллы, даровал независимость Крыму, обогатил казну государственную миллионами, утвердил за Россиею Азов и Таганрог.
Украсив таким образом свое лицо и возложив на
себя известное число юбок, Татьяна Ивановна, наконец, надела свое холстинковое, почти новенькое платье, и — странное дело, что значит женский туалет!
К чему служили мои детские мечты? разве есть необходимость предчувствовать напрасно? будучи ребенком, я часто, под влиянием светлого неба, светлого солнца, веселой природы, создавала
себе существа такие, каких требовало мое сердце; они следовали за мною всюду, я разговаривала с ними днем и ночью; они
украшали для меня весь мир.
Из этого вышли риторические фразы, не заключающие в
себе никакой поэзии; но тогда все подобные сочинители думали, что они хорошо делают, поправляя и
украшая таким образом природу.
Мы совестимся представить
себе вещи, как они есть; мы непременно стараемся
украсить, облагородить их, и часто навязываем на
себя такое бремя, которого и снести не можем.
В жизнь мою я никогда еще такого крупного, чистого полного зерна не видывал. Точно это и не пшеница, а отборный миндаль, как, бывало, в детстве видал у
себя дома, когда матушка к Пасхе таким миндалем куличи
украшала.
Так про него говорили: «Отец Иосиф сын великоблагороден, земных чести и славы отрекся, убогого монастыря во убогой келийце благодарственно нищету и скудость терпит, паче же всего христоподражательным смирением
себя украшает».
Тогда, не о
себе заботясь, а больше всего о вас, иногородных, болезнуя и сострадая словесным овцам, пастыря неимущим, первостатейные из нашего общества: Рахмановы, Соколовы, Свешниковы и многие иные, не чести ради или какого превозношения, но единственно христианского ради братолюбия и ради славы церкви Христовой, подъяли на
себя великий и опасный труд — восстановить позябший от двухсотлетнего мрака корень освящения, сиречь архипастырство учредить и церковь Христову полным чином иерархии
украсить…
— Да не суетись ты, Аксиньюшка, — отвечала ей Никитишна. — Ведь только так, даром толчешься, сидела бы
себе в спокое. И без тебя все
украсим как следует.
Душевную бы чистоту хранила и бесстрастие телесное, от злых бы и плотских отлучалась, стыденьем бы
себя украшала, в нечистых беседах не беседовала, а пошлет Господь судьбу — делала бы супругу все ко благожитию, чад воспитала бы во благочестии, о доме пеклась бы всячески, простирала бы руце своя на вся полезная, милость бы простирала к бедному и убогому и тем возвеселила бы дни своего сожителя и лета бы его миром исполнила…
— Как ты сплетешь
себе венок?
В твоем саду нет больше роз!
— Вы позабыли, что шипы
Остались мне, — сказал Христос.
И из шипов они сплели
Венок колючий для Него,
И капли крови вместо роз
Чело
украсили Его.
— Помнишь, мы недавно видели по дороге в Алупку плющ на сухом дереве? Ты душишь меня, как этот плющ. Дерево мертво, сухо, но плющ
украшает его пышною, густою, чужою зеленью. Так и со мной: меня нет, вместо меня — ты. Я принимаю все, что ты думаешь, ты ведешь меня за
собою, куда хочешь. Ты можешь дойти до самых противных для меня взглядов, — и я окажусь в их власти незаметно для
себя самой…
За чаем началась между друзьями задушевная беседа о пережитом, передуманном и перечувствованном в долгие годы разлуки. Рассказ Карнеева, прожившего эти три года прежней однообразной жизнью труженика науки, вдали от общества, от мира, полного соблазнов, не представлял из
себя ничего выдающегося, не заключал в
себе ни одного из тех романических эпизодов, которые яркими алмазами
украшают воспоминания юности.