Неточные совпадения
— Из чего же они бьются: из потехи, что ли, что вот кого-де ни возьмем, а верно и выйдет? А жизни-то и нет ни в чем: нет понимания ее и сочувствия, нет того, что там у вас
называется гуманитетом. Одно самолюбие только. Изображают-то они воров, падших женщин, точно ловят их на
улице да отводят в тюрьму. В их рассказе слышны не «невидимые слезы», а один только видимый, грубый смех, злость…
Тут
улицы не
называются, по-сибирски, слободками, как в Александровске, а
улицами, и большинство их сохраняют названия, данные им самими поселенцами.
Он имеет несколько прямых, широких
улиц, которые, однако,
называются не
улицами, а по старой памяти, слободками.
— Ну да, вам, вам. Ну что ж удивительного? Ну чего вы ревете-то среди
улицы, а еще генерал
называется, военный человек, ну, пойдемте!
— Позвольте, дорогой сенатор! — прервал я его, — вероятно, кто-нибудь из русских"веселых людей"ради шутки уверил вас, что каторга есть удел всех русских на земле. Но это неправильно. Каторгою по-русски
называется такой образ жизни, который присвоивается исключительно людям, не выполняющим начальственных предписаний. Например, если не приказано на
улице курить, а я курю — каторга! если не приказано в пруде публичного сада рыбу ловить, а я ловлю — каторга!
— Эта
улица прежде Шестилавочною
называлась и шла от Кирочной только до Итальянской, а теперь до Невского ее продолжили. И это тоже результат пытливости девятнадцатого века!
«Вступить в страну, зарезать человека, который защищает свой дом, потому что он одет в блузу и у него нет на голове военной фуражки; сжигать дома бедняков, которым есть нечего, разбивать, красть мебель, выпивать вино из чужих погребов, насиловать женщин на
улицах, сжигать пороху на миллионы франков и оставить после себя разорение, болезни, — это
называется не впадать в самый грубый материализм.
У Замочной Решетки (так
называлась одна из главных казанских
улиц) стояла готовая тройка.
Не знаю почему, но это бродяжничество по
улицам меня успокаивало, и я возвращался домой с аппетитом жизни, — есть желание жить, как есть желание питаться. Меня начинало пугать развивавшаяся старческая апатия — это уже была смерть заживо. Глядя на других, я начинал точно приходить в себя. Являлось то, что
называется самочувствием. Выздоравливающие хорошо знают этот переход от апатии к самочувствию и аппетиту жизни.
Ручейки, которые днем весело бороздили по всем
улицам, разъедая «череп», [Черепом
называется тонкий слой льда, который весной остается на дороге; днем он тает, а ночью замерзает в тонкую ледяную корку, которая хрустит и ломается под ногами.
Так
называлась пивная в бойком портовом городе на юге России. Хотя она и помещалась на одной из самых людных
улиц, но найти ее было довольно трудно благодаря ее подземному расположению. Часто посетитель, даже близко знакомый и хорошо принятый в Гамбринусе, умудрялся миновать это замечательное заведение и, только пройдя две-три соседние лавки, возвращался назад.
Кузьма возвратился скоро и сказал, что реку зовут «Нева». Ну, так и есть, — подумал я, — как мне было не догадаться, что ее так зовут. Вот Невский монастырь, а тут Невский прошпект (так
называется одна
улица); стало быть, река, что подле них течет, от них должна зваться Нева.
Голован жил, впрочем, не в самой
улице, а «на отлете». Постройка, которая
называлась «Головановым домом», стояла не в порядке домов, а на небольшой террасе обрыва под левым рядом
улицы. Площадь этой террасы была сажен в шесть в длину и столько же в ширину. Это была глыба земли, которая когда-то поехала вниз, но на дороге остановилась, окрепла и, не представляя ни для кого твердой опоры, едва ли составляла чью-нибудь собственность. Тогда это было еще возможно.
А то: стоит агромадный домище,
называется ниверситет, ученики — молодые парни, по трактирам пьянствуют, скандалят на
улицах, про святого Варламия [Речь идет о студенческой песне «Где с Казанкой-рекой» (см.: «Песни казанских студентов. 1840–1868».
Но тут, должен вам сознаться в своей маленькой слабости: проводник мне начал рассказывать, как этот господин очень богат; какая у него богатая фабрика и какой щегольский магазин и живет в собственном доме, — не знаю уже, как эта
улица у них
называется, а только, близ самой Вандомской колонны… Я дом-то и захотел посмотреть.
Дом дамы на Вшивой горке [Раньше так
назывался северо-западный склон Таганского холма — одного из семи главных московских холмов.], — с уважением относитесь об этом переулке; дама переехала на Никольскую, — Никольская делается тотчас же первою
улицею столицы.
Он
называется Hotel Montesquieu и находится в той
улице, где помещались и курсы Русской школы после выставки 1900 года.
В 1900 году во время последней Парижской выставки я захотел произвести анкету насчет всех тех домов, где я жил в Латинском квартале в зиму 1865–1866 года, и нашел целыми и невредимыми все, за исключением того, где мы поселились на всю зиму с конца 1865 года. Он был тогда заново возведен и помещался в
улице, которая теперь по-другому и
называется. Это тотчас за музеем «Cluny». Отель
называется «Lincoln», а
улица — Des Matturiens St.Jacques.
Другой раз стоит он как-то на Studenten-Ecke — так
назывался угол Ратушной и Рыцарской
улиц, где обыкновенно гурьбами стояли студенты, прогуливавшиеся по Рыцарской
улице, дерптскому Невскому проспекту, — подошел к нему корпорант и сказал...
Главная наша
улица, тульский Невский проспект,
называлась «Киевская». Она начиналась внизу у Кремля шла вверх и за заставою переходила в киевское шоссе, и по нем, правда, можно было дойти до Киева.
…в начале «глаголей»… — Так
назывались угловые здания Торговых рядов, выходившие на Ильинку и Никольскую
улицу.
Выйдя на
улицу, я опустился на ступени крыльца и несколько минут не мог прийти в себя, но морозный воздух скоро сделал свое дело — я, что
называется, очухался — но разыгравшийся было во время присутствия аппетит совершенно пропал, и я смело мог исполнить данное доктору обещание — подождать его обедать.
Вся Никитская
улица с своими домами, балаганами и лачужками утопала в непроницаемом мраке. Только в самом конце ее в продолговатом окошке высокого терема, обращенном на двор, мелькал огонек. Терем этот отличался от других особенным искусством и красотою в постройке, а потому
назывался «Чудным теремом».
Чума с быстротой переносилась из одного дома в другой, и в описываемое нами время мор был в самом разгаре. Жители столицы впали в совершенное уныние и заперлись в своих домах, сам главнокомандующий граф Салтыков, знакомый наш по Семилетней войне, бежал из Москвы в свою деревню. На опустелых, как бы покинутых жителями
улицах там и сям валялись не убранные еще «мортусами» — как
назывались эти странные люди в смоляных одеждах — трупы.
Тяжело отзывалась эта потеха на лицах и спинах этих людей. Они глухо роптали, но открыто восставать и боялись, и не могли. Им оставалось вымещать свою злобу на барыню, разнося по Москве, по ее
улицам и переулкам, по ее харчевням и гербергам, как
назывались пивные в описываемое нами время, вести о ее зверствах, придавая им почти легендарный характер. Ее не называли они даже по имени и отчеству, а просто «Салтычихой» — прозвище так и оставшееся за ней в народе и перешедшее в историю.
Когда я был мальчиком лет семи или восьми, я до страсти любил мятные дешевые пряники, продававшиеся на нашей глухой
улице, в маленькой лавчонке;
назывались они почему-то «жамками», и на копейку их давали две штучки.
Через несколько времени, при въезде в одну
улицу, показались на ней рогатки, отодвинутые в сторону с дороги и означавшие начало настоящего города, хотя тогда это место
называлось Загородьем.
Вся Никитская
улица с своими домами, балаганами и лачужками утопала в непроницаемом мраке. Только в самом конце ее, в продолговатом окошке высокого терема, обращенном во двор, мелькал огонек. Терем этот отличался от других особенным искусством и красотой в постройке, а потому
назывался «Чудным теремом».
Молодые люди и девицы встречались друг с другом и вели разговоры у ворот на завалинках, на
улице и в домах на «вечерках» и «беседах», как
назывались в Новгороде такие сборища.
В квартире в переулке, параллельном Николаевской
улице, они продержались около года, в дорогих номерах три месяца, а уже когда пришлось тащить к благодетелям-жидам носильное платье и белье, они перебрались в «маленькие номера», как
называются в этом меблированном доме более дешевые помещения, лишенные некоторых присущих остальным удобств.
Через день он уже был в К., в доме своего родителя. Небольшой домик в три окна, принадлежавший Семену Порфирьевичу Толстых, помещался в конце Средней
улицы, при выезде из города в слободу на Каче, как
называется протекающая здесь речка.