Неточные совпадения
Обнаруживала ли ими болеющая душа скорбную тайну своей болезни, что не успел образоваться и окрепнуть начинавший в нем строиться высокий внутренний человек; что, не испытанный измлада в борьбе с неудачами, не достигнул он до высокого состоянья возвышаться и крепнуть от преград и препятствий; что, растопившись, подобно разогретому металлу,
богатый запас великих ощущений не принял последней закалки, и теперь, без упругости, бессильна его воля; что слишком для него рано
умер необыкновенный наставник и нет теперь никого во всем свете, кто бы был в силах воздвигнуть и поднять шатаемые вечными колебаньями силы и лишенную упругости немощную волю, — кто бы крикнул живым, пробуждающим голосом, — крикнул душе пробуждающее слово: вперед! — которого жаждет повсюду, на всех ступенях стоящий, всех сословий, званий и промыслов, русский человек?
— Ведь губернатор — наследник; он имеет право на притязания; а что другие-то со всех сторон прицепились, так это-с, ваше сиятельство, человеческое дело. Умерла-с
богатая, распоряженья умного и справедливого не сделала; слетелись со всех сторон охотники поживиться — человеческое дело…
— Вот тут, через три дома, — хлопотал он, — дом Козеля, немца,
богатого… Он теперь, верно, пьяный, домой пробирался. Я его знаю… Он пьяница… Там у него семейство, жена, дети, дочь одна есть. Пока еще в больницу тащить, а тут, верно, в доме же доктор есть! Я заплачу, заплачу!.. Все-таки уход будет свой, помогут сейчас, а то он
умрет до больницы-то…
А отец был дорожным мастером, потом — подрядчиком по земляным работам, очень
богатый, летом этим —
умер.
Она рассказала, что в юности дядя Хрисанф был политически скомпрометирован, это поссорило его с отцом,
богатым помещиком, затем он был корректором, суфлером, а после смерти отца затеял антрепризу в провинции. Разорился и даже сидел в тюрьме за долги. Потом режиссировал в частных театрах, женился на
богатой вдове, она
умерла, оставив все имущество Варваре, ее дочери. Теперь дядя Хрисанф живет с падчерицей, преподавая в частной театральной школе декламацию.
— Как везде, у нас тоже есть случайные и лишние люди. Она — от закавказских прыгунов и не нашего толка. Взбалмошная. Об йогах книжку пишет, с восточными розенкрейцерами знакома будто бы.
Богатая. Муж — американец, пароходы у него. Да, — вот тебе и Фимочка!
Умирала,
умирала и вдруг — разбогатела…
Отец его,
богатый помещик южных губерний,
умер, когда он был еще ребенком.
Колпаков был один из самых
богатых золотопромышленников; он любил развернуться во всю ширь русской натуры, но скоро разорился и
умер в нищете, оставив после себя нищими жену Павлу Ивановну и дочь Катю.
Иван воспитывался не дома, а у
богатой старой тетки, княжны Кубенской: она назначила его своим наследником (без этого отец бы его не отпустил); одевала его, как куклу, нанимала ему всякого рода учителей, приставила к нему гувернера, француза, бывшего аббата, ученика Жан-Жака Руссо, некоего m-r Courtin de Vaucelles, ловкого и тонкого проныру, самую, как она выражалась, fine fleur [Самый цвет (фр.).] эмиграции, — и кончила тем, что чуть не семидесяти лет вышла замуж за этого финь-флёра: перевела на его имя все свое состояние и вскоре потом, разрумяненная, раздушенная амброй a la Richelieu, [На манер Ришелье (фр.).] окруженная арапчонками, тонконогими собачками и крикливыми попугаями,
умерла на шелковом кривом диванчике времен Людовика XV, с эмалевой табакеркой работы Петито в руках, — и
умерла, оставленная мужем: вкрадчивый господин Куртен предпочел удалиться в Париж с ее деньгами.
Эта, уж известная вам, m-me Фатеева, натура
богатая, страстная, способная к беспредельной преданности к своему идолу, но которую все и всю жизнь ее за что-то оскорбляли и обвиняли; потому, есть еще у меня кузина, высокообразованная и умная женщина: она задыхается в обществе дурака-супруга во имя долга и ради принятых на себя священных обязанностей; и, наконец, общая наша любимица с вами, Анна Ивановна, которая, вследствие своей милой семейной жизни, нынешний год, вероятно,
умрет, — потому что она худа и бледна как мертвая!..
В селе, из которого был портной, пять
богатых крестьян снимали у помещика за 1100 рублей 105 десятин пахотной, черной, как деготь, жирной земли и раздавали ее мужичкам же, кому по 18, кому по 15 рублей. Ни одна земля не шла ниже двенадцати. Так что барыш был хороший. Сами покупщики брали себе по пяти десятин, и земля эта приходилась им даром.
Умер у этих мужиков товарищ, и предложили они хромому портному итти к ним в товарищи.
Иной
богатый купец тысячи бросит, чтоб прихоть свою на народе удовольствовать, а
умирай у него с голоду на дворе душа християнская — он и с места не двинется…
Жизнь его была постоянною битвою со всевозможными нуждами и лишениями; правда, он вышел довольно победоносно, то есть не
умер с голода, не застрелился с отчаяния, но победа досталась не даром; в пятьдесят лет он был и сед, и худ, и морщины покрыли его лицо, а природа одарила его
богатым запасом сил и здоровья.
Мы направились в парк через Второе Парголово, имевшее уже тогда дачный вид. Там и сям красовались настоящие дачи, и мы имели удовольствие любоваться настоящими живыми дачниками, копавшими землю под клумбы, что-то тащившими и вообще усиленно приготовлявшимися к встрече настоящего лета. Еще раз, хорошо жить на белом свете если не
богачам, то просто людям, которые завтра не рискуют
умереть с голода.
А когда
умерли Кутневы, зачал я ходить по
богатым мужикам, которые золотом занимаются: кто десять рублей посулит, кто двадцать, кто просто в шею выгонит… всячины было, родная…
Оказалось, что
умер один из
богачей Хлудовых, и он побежал получить заказ.
— Богат ты… Яков
умрет — еще
богаче будешь, все тебе откажет. Одна дочь у него… и дочь тебе же надо взять… Что она тебе крестовая и молочная — не беда! Женился бы… а то что так жить? Чай, таскаешься по девкам?
Иногда в праздник хозяин запирал лавку и водил Евсея по городу. Ходили долго, медленно, старик указывал дома
богатых и знатных людей, говорил о их жизни, в его рассказах было много цифр, женщин, убежавших от мужей, покойников и похорон. Толковал он об этом торжественно, сухо и всё порицал. Только рассказывая — кто, от чего и как
умер, старик оживлялся и говорил так, точно дела смерти были самые мудрые и интересные дела на земле.
Ваше слово,
Пока вы живы, много, много значит.
Все сундуки фламандских
богачейКак талисман оно вам отопрет.
Но если вы его передадите
Мне, бедному еврею, а меж тем
Умрете (Боже сохрани), тогда
В моих руках оно подобно будет
Ключу от брошенной шкатулки в море.
— Вспомните только, что этой девице двадцать три года; ее никто не хочет брать замуж, и вдруг вы,
богатый, знатный, являетесь женихом! да они тотчас ухватятся за эту идею, уверят вас, что вы и в самом деле жених, и женят вас, пожалуй, насильно. А там и будут рассчитывать, что, может быть, вы скоро
умрете.
В это время в трех прекрасных комнатах на антресолях в доме
богатого негоцианта Шульца
умерла Софья Карловна Норк.
Он как-то не доглядел, когда именно Илья превратился во взрослого человека. Не одно это событие прошло незаметно; так же незаметно Наталья просватала и выдала замуж дочь Елену в губернию за бойкого парня с чёрненькими усиками, сына
богатого ювелира; так же, между прочим,
умерла наконец, задохнулась тёща, знойным полуднем июня, перед грозою; ещё не успели положить её на кровать, как где-то близко ударил гром, напугав всех.
Тираны вам готовят муки,
А вы лобзаете их руки
И их венчаете главы.
Меж тем как всяк из них трудится
От вас себя
обогащать,
Печаль на ваших лицах зрится,
Должны вы с глада
умирать,
Вы стонете и слезы льете
И ваших варваров клянете,
Что, к злату лишь питая страсть
И не смягчаясь вашим роком,
Презрительным взирают оком
На злополучну вашу часть.
Это была
богатая купеческая вдова, некогда воспитанная, по воле родителей, в каком-то пансионе и потом, тоже по воле родителя, выданная за купца с бородою, который, впрочем,
умер от удара, предоставив супруге три фабрики и до миллиона денег.
Крутицкий. Ну,
умирай,
умирай! Только уж на дядю не жалуйся! Тебе стыдно у
богатых просить, стыдно? А не стыдно у дяди кусок хлеба отнимать? Я сам нищий. У нищего тебе отнимать не стыдно?
Государь мог бы отвести им степи, но не хотел того, чтобы поместья не опустели, и сей многочисленный род людей,
обогащая других, сам только что не
умирал с голоду.
«Сей многочисленный род людей,
обогащая других, сам только что не
умирал с голоду» — этого довольно.
Грознов. Только
умереть она не
умерла, а вышла замуж за
богатого купца… очень влюбился… такая была красавица… по всей Москве одна. Первая красавица в Москве, и та любила Грознова… Вот он какой, вот он какой!
Умирай же,
богач, в стужу сильную!
Бедняки пускай осенью мрут,
Потому что за яму могильную
Вдвое больше в морозы берут.
Начинал Яков снова читать и петь, но уже не мог успокоиться и, сам того не замечая, вдруг задумывался над книгой; хотя слова брата считал он пустяками, но почему-то и ему в последнее время тоже стало приходить на память, что
богатому трудно войти в царство небесное, что в третьем году он купил очень выгодно краденую лошадь, что еще при покойнице жене однажды какой-то пьяница
умер у него в трактире от водки…
Полтора года назад
умерла в Москве
богатая старуха, моя крестная мать, и неожиданно, в числе прочих, оставила и мне по завещанию три тысячи.
Это, право, какая-то несправедливость судьбы: я с этой Клеопашей росла и училась вместе, всегда была лучше ее собой, умней, ловчее, практичнее, наконец, и вдруг она выходит за
богача, за миллионера; а я принуждена была выйти за полусумасшедшего мальчика, который бог знает что мне насказал о своем состоянии, а когда
умер, то оказалось, что я нищая!..
Впрочем, это еще и так и сяк походило на что-нибудь; но чем он меня поразил, так это:
умер тут у нас соборный протопоп, очень
богатый, ученый и одинокий.
Пышное здание обратилось в казармы, а богач-строитель, как говорят,
умер в тюрьме.
Его герои вообще разделяются на три разряда; одни
умирают от чахотки, — это лучшие (смотри выше); другие спиваются с кругу, — это тоже не совсем дурные; третьи устраиваются так себе, женятся на
богатых, успешно служат и т. п., — это уж совсем пустые.
Куршуд-бек пировал с родными и друзьями, а Магуль-Мегери, сидя за
богатою чапрой (занавес) с своими подругами, держала в одной руке чашу с ядом, а в другой острый кинжал: она поклялась
умереть прежде, чем опустит голову на ложе Куршуд-бека.
Умирать стану с голоду, а никому не поклонюсь; во всю жизнь одному только
богачу поклонился я, Христом Богом просил помощи моей старости, помощи родной семье, и то ничего не выпросил.
Ровно ножом полоснуло по сердцу Петра Степаныча… «Что это?.. Надгробная песня?.. Песня слез и печали!.. — тревожно замутилось у него на мыслях. — Не веселую, не счастливую жизнь они напевают мне, горе, печаль и могилу!.. Ей ли
умирать?.. Жизни веселой,
богатой ей надо. И я дам ей такую жизнь, дам полное довольство, дам ей богатство, почет!..»
С самого рождения я живу в Москве, но ей-богу не знаю, откуда пошла Москва, зачем она, к чему, почему, что ей нужно. В думе, на заседаниях, я вместе с другими толкую о городском хозяйстве, но я не знаю, сколько верст в Москве, сколько в ней народу, сколько родится и
умирает, сколько мы получаем и тратим, на сколько и с кем торгуем… Какой город
богаче: Москва или Лондон? Если Лондон
богаче, то почему? А шут его знает! И когда в думе поднимают какой-нибудь вопрос, я вздрагиваю и первый начинаю кричать...
Отец мой был поляк и католик. По семейным преданиям, его отец, Игнатий Михайлович, был очень
богатый человек, участвовал в польском восстании 1830–1831 годов, имение его было конфисковано, и он вскоре
умер в бедности. Отца моего взял к себе на воспитание его дядя, Викентий Михайлович, тульский помещик, штабс-капитан русской службы в отставке, православный. В университете отец сильно нуждался; когда кончил врачом, пришлось думать о куске хлеба и уехать из Москвы. Однажды он мне сказал...
Когда он был еще молодым студентом,
богатый дядюшка,
умирая, завещал выплачивать ему по двести рублей в месяц «до окончания университетского курса».
Граф Афанасий Григорьевич Нелидов прожил с ней не более десяти лет и
умер от ожирения сердца, оставив ей по завещанию все свое громадное состояние, которое, в соединении с огромным приданым графини, и составило то колоссальное богатство, которое считалось первым даже в Москве, тогда городе неимоверных
богачей.
Еще б только увидать тебя пристроенною за
богатого знатного Волынского, и тогда б я
умерла спокойно, радостно, как в небе.
Гусынина. Ревекка!.. на память этой обольстительной еврейки!.. Думали найти в Москве помощь от
богатой родственницы, которая всем обязана Соломону, и — нашли один бесчеловечный, жестокий отказ… Несчастные
умирают с голоду.
Последняя была, собственно, второстепенная шансонетная певица, но положительно
умирала от зависти к своим подругам, имевшим успех на сцене, или, как Филиппо и Бланш Гандон, пристроившихся к
богатым сановным старичкам.
Он не мог скрыть от нее несогласия родных, потому что в тех планах, которые они оба строили о будущем, в уютной квартирке бабушки Марго — Нины Александровны Бекетовой, приезд его родных на свадьбу в Петербург играл первую роль, как играла роль и пышная,
богатая свадьба, которая должна была заставить подруг Маргариты Максимилиановны
умереть от зависти и злобы.
— И все-то ей это доступно, если мать
умрет, все ее будет, княжна,
богатая, красавица, — со злобой говорила о своей подруге детства Татьяна.
Между прочими справедливо сохранить память одного из них, Депре, который,
умирая в Париже, завещал похоронить его прах в Москве, где он нажил свое
богатое состояние.
— Ага! — продолжал он. — Ваш крестный отец ничего вам не говорил об этом… Он оставлял вас в приятном заблуждении, что вы — дочь богача-золотопромышленника… Хорошенькая шутка!.. И вы этому поверили. Уже более тридцати лет, как мой дядя вдовеет, у него была дочь Мария, и она
умерла. Что же касается до вас, то вы ему даже не родственница, и если живете здесь, то лишь благодаря Гладких, которому взбрело на ум привести вас сюда… Теперь вы видите, моя милая, что я делаю вам большую честь моим предложением…
Племянница оживила их
богатый и огромный иркутский дом. Оба супруга привязались к ней как к родной дочери, и эта привязанность дошла в Ольге Ивановне до того, что когда
умерла ее сестра, к испытанному ей удару присоединилась эгоистическая мысль, которая ее утешила: более не было человека, который имел бы право на Кору.