Неточные совпадения
«Что-нибудь еще
в этом
роде», сказал он себе желчно, открывая вторую депешу. Телеграмма была от жены. Подпись ее синим карандашом, «Анна», первая бросилась ему
в глаза. «
Умираю, прошу, умоляю приехать.
Умру с прощением спокойнее», прочел он. Он презрительно улыбнулся и бросил телеграмму. Что это был обман и хитрость,
в этом, как ему казалось
в первую минуту, не могло быть никакого сомнения.
— Пронзили-с. Прослезили меня и пронзили-с. Слишком наклонен чувствовать. Позвольте же отрекомендоваться вполне: моя семья, мои две дочери и мой сын — мой помет-с.
Умру я, кто-то их возлюбит-с? А пока живу я, кто-то меня, скверненького, кроме них, возлюбит? Великое это дело устроил Господь для каждого человека
в моем роде-с. Ибо надобно, чтоб и человека
в моем
роде мог хоть кто-нибудь возлюбить-с…
Уходит наконец от них, не выдержав сам муки сердца своего, бросается на одр свой и плачет; утирает потом лицо свое и выходит сияющ и светел и возвещает им: «Братья, я Иосиф, брат ваш!» Пусть прочтет он далее о том, как обрадовался старец Иаков, узнав, что жив еще его милый мальчик, и потянулся
в Египет, бросив даже Отчизну, и
умер в чужой земле, изрекши на веки веков
в завещании своем величайшее слово, вмещавшееся таинственно
в кротком и боязливом сердце его во всю его жизнь, о том, что от
рода его, от Иуды, выйдет великое чаяние мира, примиритель и спаситель его!
Вот-с таким-то образом-с мы блаженствовали три года; на четвертый Софья
умерла от первых
родов, и — странное дело — мне словно заранее сдавалось, что она не будет
в состоянии подарить меня дочерью или сыном, землю — новым обитателем.
Жену я застал
в лихорадке, она с этого дня занемогла и, испуганная еще вечером, через несколько дней имела преждевременные
роды. Ребенок
умер через день. Едва через три или через четыре года оправилась она.
Двоих близнецов-сыновей, которых оставила ему жена (она
умерла родами), он назвал Захарами, а когда они пришли
в возраст, то определил их юнкерами
в один и тот же полк.
В природном порядке,
в жизни человеческого
рода все подчинено закону тления; каждое поколение съедается поколением последующим, унавоживает своими трупами почву для цветения молодой жизни; каждое человеческое лицо превращается
в средство для новых человеческих лиц, которых ждет та же участь; каждое лицо рождает будущее и
умирает в акте рождения, распадается
в плохой бесконечности.
— Это все равно, — отвечает, — где
умереть, — все единственно, воля Божия, а я желаю скорее
в родное место, потому что иначе я могу
род помешательства достать.
Иван воспитывался не дома, а у богатой старой тетки, княжны Кубенской: она назначила его своим наследником (без этого отец бы его не отпустил); одевала его, как куклу, нанимала ему всякого
рода учителей, приставила к нему гувернера, француза, бывшего аббата, ученика Жан-Жака Руссо, некоего m-r Courtin de Vaucelles, ловкого и тонкого проныру, самую, как она выражалась, fine fleur [Самый цвет (фр.).] эмиграции, — и кончила тем, что чуть не семидесяти лет вышла замуж за этого финь-флёра: перевела на его имя все свое состояние и вскоре потом, разрумяненная, раздушенная амброй a la Richelieu, [На манер Ришелье (фр.).] окруженная арапчонками, тонконогими собачками и крикливыми попугаями,
умерла на шелковом кривом диванчике времен Людовика XV, с эмалевой табакеркой работы Петито
в руках, — и
умерла, оставленная мужем: вкрадчивый господин Куртен предпочел удалиться
в Париж с ее деньгами.
Мне представлялось, что маменька
умирает,
умерла, что
умер также и мой отец и что мы остаемся жить
в Багрове, что нас будут наказывать, оденут
в крестьянское платье, сошлют
в кухню (я слыхал о наказаниях такого
рода) и что, наконец, и мы с сестрицей оба
умрем.
Майданов дал мне адрес Зинаиды. Она остановилась
в гостинице Демут. Старые воспоминания во мне расшевелились… я дал себе слово на другой же день посетить бывшую мою «пассию». Но встретились какие-то дела: прошла неделя, другая, и когда я, наконец, отправился
в гостиницу Демут и спросил госпожу Дольскую — я узнал, что она четыре дня тому назад
умерла почти внезапно от
родов.
В тот же самый день, когда
в Старом Городе таким образом веселились, далеко,
в желтой каморке ссыльного протопопа, шла сцена другого
рода. Там
умирала Наталья Николаевна.
Мать его, парижанка
родом, хорошей фамилии, добрая и умная женщина, выучила его по-французски, хлопотала и заботилась о нем денно и нощно, гордилась им и,
умирая еще
в молодых летах от чахотки, упросила Анну Васильевну взять его к себе на руки.
Ведь не позволим, так нам не видать Алексея какушей своих: или
умрет с тоски, или на войну уйдет, или пойдет
в монахи — и
род Багровых прекратится».
Но исполнилась мера долготерпения божьего, и грянул гром: великолепная Александра Петровна,
в цвете лет, здоровья и красоты, родила еще сына и
умерла в десятый день после
родов.
«Сие последнее известие основано им на предании, полученном
в 1748 году от яикского войскового атамана Ильи Меркурьева, которого отец, Григорий, был также войсковым атаманом, жил сто лет,
умер в 1741 году и слышал
в молодости от столетней же бабки своей, что она, будучи лет двадцати от
роду, знала очень старую татарку, по имени Гугниху, рассказывавшую ей следующее: «Во время Тамерлана один донской казак, по имени Василий Гугна, с 30 человеками товарищей из казаков же и одним татарином, удалился с Дона для грабежей на восток, сделал лодки, пустился на оных
в Каспийское море, дошел до устья Урала и, найдя окрестности оного необитаемыми, поселился
в них.
— Ах, жалость какая! — сказал Кирша, когда Алексей кончил свой рассказ. — Уж если ему было на
роду писано не дожить до седых волос, так пусть бы он
умер со славою на ратном поле: на людях и смерть красна, а то, подумаешь,
умереть одному, под ножом разбойника!.. Я справлялся о вас
в дому боярина Туренина; да он сам мне сказал, что вы давным-давно уехали
в Москву.
— И этот старик от страху не
умер? — спросил робким голосом Кирша, который
в первый раз от
роду почувствовал, что может и сам подчас струсить.
За девять лет супружества жена родила ему четырех дочерей, но все они
умерли. С трепетом ожидая рождения, Игнат мало горевал об их смерти — они были не нужны ему. Жену он бил уже на второй год свадьбы, бил сначала под пьяную руку и без злобы, а просто по пословице: «люби жену — как душу, тряси ее — как грушу»; но после каждых
родов у него, обманутого
в ожиданиях, разгоралась ненависть к жене, и он уже бил ее с наслаждением, за то, что она не родит ему сына.
Он был человек гордый и благородный и
умер с стоическим спокойствием, которое дали ему всегда жившая
в протозановском
роде вера
в бога и непоколебимая уверенность
в благоразумии и твердости княгини Варвары Никаноровны.
Ключница Пелагея была
в своем
роде замечательная женщина: очень
в молодых годах бежала она, вместе с отцом своим, от прежних господ своих Алакаевых
в Астрахань, где прожила с лишком двадцать лет; отец ее скоро
умер, она вышла замуж, овдовела, жила внаймах по купеческим домам и
в том числе у купцов персиян, соскучилась, проведала как-то, что она досталась другим господам, именно моему дедушке, господину строгому, но справедливому и доброму, и за год до его смерти явилась из бегов
в Аксаково.
Умирает только одностороннее, ложное, временное, но
в них была и истина — вечная, всеобщечеловеческая: она не может
умереть, она поступает
в майорат старшим
рода человеческого.
Если со временем какому-нибудь толковому историку искусств попадутся на глаза шкап Бутыги и мой мост, то он скажет: «Это два
в своем
роде замечательных человека: Бутыга любил людей и не допускал мысли, что они могут
умирать и разрушаться, и потому, делая свою мебель, имел
в виду бессмертного человека, инженер же Асорин не любил ни людей, ни жизни; даже
в счастливые минуты творчества ему не были противны мысли о смерти, разрушении и конечности, и потому, посмотрите, как у него ничтожны, конечны, робки и жалки эти линии»…
Всяк отец
в дому своем владыка:
Мужи пашут, жены шьют одежду;
А
умрет глава всех домочадцев,
Дети всем добром сообща владеют,
Выбрав старшину себе из
рода,
Чтоб ходил, для пользы их, на сеймы.
Где с ним кметы, лехи и владыки.
— Скоро кончится? — спросила она и
в своем голосе услышала какую-то особую, незнакомую ноту, какой раньше у нее никогда не было. «Должно быть, я
умираю от
родов», — подумала она.
Моряк выслал шесть, и мера эта оказалась вовсе не излишней; от сильного мороза и слабых тулупов две лучшие кормилицы, отправленные на пятый день после
родов, простудились, и так основательно, что потом, сколько их старуха птичница не окуривала калганом и сабуром, все-таки водяная сделалась; у третьей на дороге с ребенком родимчик приключился, вероятно от дурного глаза, и, несмотря на чистый воздух и прочие удобства зимнего пути,
в пошевнях он
умер, не доезжая Реполовки, где обыкновенно липовские останавливались; так как у матери от этого молоко поднялось
в голову, то она и оказалась не способною кормить грудью.
— Сейчас, Васенька. А можно мне будет, Николай Николаевич, провести ночь около Саши? А то один он. Никто во всем нашем
роду не
умирал в больнице, один он, бедненький, мальчик мой бедненький!.. — И она заплакала.
В счастливые дни твои я молился
в пустыне, но братья мои гибнут, и мне должно
умереть с ними, да совершится клятвенный обет моей юности и
рода Молинских!..» Иосиф Делийский, провождаемый тысячскими и боярами, несет златую цепь из Софийского храма, возлагает ее на старца и говорит ему: «Будь еще посадником великого града!
— Не то важно, что Анна
умерла от
родов, а то, что все эти Анны, Мавры, Пелагеи с раннего утра до потемок гнут спины, болеют от непосильного труда, всю жизнь дрожат за голодных и больных детей, всю жизнь боятся смерти и болезней, всю жизнь лечатся, рано блекнут, рано старятся и
умирают в грязи и
в вони; их дети, подрастая, начинают ту же музыку, и так проходят сот-ни лет, и миллиарды людей живут хуже животных — только ради куска хлеба, испытывая постоянный страх.
Несколько мгновений спустя Кузьма Васильевич уже знал, что ее звали Эмилией Карловной, что она была
родом из Риги, а
в Николаев приехала погостить к своей тетеньке, которая тоже была из Риги, что ее папенька также служил
в военной службе, но
умер «от груди»; что у тетеньки была кухарка из русских, очень хорошая и дешевая, только без паспорта, и что самая та кухарка
в самый тот день их обокрала и сбежала неизвестно куда.
Она берет, не глядя на клавиши, какие-то аккорды, слегка повернув ко мне опущенную голову, и говорит об одном человеке, которого она любит, несмотря на его недостатки; говорит, что она скорее
умрет, чем обнаружит перед ним свое чувство, что этот человек с ней исключительно любезен и внимателен, но что она не знает его мыслей и намерений, — может быть, он только играет сердцем бедной девушки, и так далее
в том же
роде.
Старец Иосиф был из чухломских бар, дворянского
роду Горталовых, за ним
в Чухломском уезде три ревизские души состояло, две души
умерло, третья вместе с барином
в обители проживала и над барином своим начальствовала, потому что инок Галактион, по-мирскому Егорка Данилов, крепостной господина Горталова крестьянин, игуменствовал
в обедневшей и совсем почти запустевшей мужской Улангерской обители, а старец Иосиф Горталов был при нем рядовым иноком.
Его возвратили к жизни. Он приезжает домой к отцу, — «бледный и худой, с измененным, странно-смягченным, но тревожным выражением лица». Как раз
в это время родит его жена, маленькая княгиня Lise. От
родов она
умирает, и на лице ее застывает жалкое, испуганное выражение: «ах, что и за что вы это со мной сделали?»
В начале 1762 года, когда мне было девять лет от
роду (то есть немедленно по кончине императрицы Елизаветы Петровны, которая
умерла в самый день Рождества Христова 1761 года), приехали
в Киль трое незнакомцев.
В рождении
род торжествует над личностью,
род живет бесконечно, личность же
умирает.
— Нет, нет, — испуганно зашептал умирающий, — не уходи от меня. Я никого не хочу, кроме тебя… Бабушка, наверное, не любит уже меня больше… Я невольно обманул ее… Она думала, что я буду здоровым и сильным, а я ухожу
в небо, как Дато. Я — последний оглы-Джамата… Последний из князей Горийских… Когда
умрет дядя Георгий, не будет больше
рода Джаваха… Забудут героев, павших за родину наших отцов и дедов… Не будет
рода Джаваха…
Осторожно ступая, чтобы не разбудить
Родам, я шла с моей ношей по длинному коридору и затем с трудом стала подниматься по витой лестнице наверх. Ступив на кровлю, я положила Юлико, дрожавшего, как
в лихорадке, на тахту, ту самую тахту, на которой шесть лет тому назад
умирала деда. Потом я принесла подушки и бурку, которою закутала больного поверх одеяла.
— Вольноотпущенный, мальчиком
в дворовых писарях обучался, потом был взят
в земские, потом вел дело и
в управителях
умер… Матушка мне голос и речь свою передала и склонность к телесной дебелости… Обликом я
в отца… Хотя матушка и считала себя,
в некотором
роде, белой кости, а батюшку от Хама производила, но я, грешный человек, к левитову колену никогда ни пристрастия, ни большого решпекта не имел.
В августе 1883 года
умер Тургенев. Я вдохновился и написал стихи на его смерть.
В таком
роде...
В 1838 г.
в жизни Григория произошла значительная перемена: он женился на красивой и образованной девушке Варваре; молодая Богачева тотчас же отстранила от мужа различного
рода проходимцев и взамен того сама стала оказывать на него самое благотворное во всех отношениях влияние, которое, впрочем, продолжалось недолго:
в 1845 году Григорий
умер, а
в начале 1846 г.
умерла и Варвара, оставив двух малолетних детей, сына и дочь.
— Вот, господа-с, — слышалось ему, —
умер человек редкий…
в своем
роде…
На самом деле ему, должно быть, было лет двенадцать, потому что
в записках митрополита Серапиона отмечено, что жена Копцевича
умерла родами 3-го июля 1816 года.
Само собою разумеется, что началось следствие, которое привело Докукина к казни. Во все время суда Докукин оставался при своем убеждении и с ним же
умер на плахе. Было немало и других примеров
в этом же
роде, которые потонули
в общем море тогдашней уголовщины.
У отца было небольшое канатное заведение — из
рода в род. Кое-как оно держалось; а когда он
умер — оказались долги, и заведение продали для покрытия их.
Василий Темный
умер в 1462 году, 17 марта. Ему наследовал этот Иван, или Иоанн, двадцати двух лет от
роду.
—
Род князей Шестовых окончился со смертью моего покойного батюшки, — сурово поглядела она не него, — мои братья Дмитрий и Александр были князьями только бумагам, первый женился на какой-то польской жидовке, прижил с ней двух дочерей, из которых младшая
умерла чуть не накануне своей свадьбы с каким-то докторишкой, а старшая сослана
в каторжную работу за отравление брата Александра и его третьей жены. Достойная племянница достойных этой смерти дяди и теки.
— Нет, она
умерла через несколько времени после ареста мужа,
в родах… У нее родилась дочь…
Словам этим муж не придал никакого значения. Он не верит ни
в какие предчувствия и к тому же отлично знает, что женщины
в интересном положении любят капризничать и вообще предаваться мрачным мыслям. Прошел день, и жена опять ему о том, что
умрет тотчас же после
родов, и потом каждый день всё о том же, а он смеялся и обзывал ее бабой, гадалкой, кликушей. Близкая смерть стала idee fixe жены. Когда муж не слушал ее, она шла
в кухню и говорила там о своей смерти с няней и кухаркой...
— Я
умираю, ты остаешься единственной опорой твоей матери, единственным представителем
рода князей Гариных. Надеюсь, что эти важные обязанности,
в связи с просьбой своего умирающего отца, заставят тебя изменить твою жизнь, а пойти иным, более достойным носимого тобою имени жизненным путем.
Он был сын любимого слуги покойного отца графа Алексея Андреевича — мать графа была еще жива — Василия. Оставшись после смерти отца, горько оплаканного барином, круглым сиротою, так как его мать
умерла вскоре после
родов, он был взят
в барский дом за товарища к молодому барчонку-первенцу, которому, как и ему, шел тогда второй год.