Неточные совпадения
У нас, как известно, каторжные работы сопряжены с поселением
в Сибири навсегда; приговоренный к каторге удаляется из нормальной человеческой
среды без надежды когда-либо вернуться
в нее и таким образом как бы
умирает для того общества,
в котором он родился и вырос.
— Я хочу видеть! — вскинулась генеральша. — Где этот портрет? Если ему подарила, так и должен быть у него, а он, конечно, еще
в кабинете. По
средам он всегда приходит работать и никогда раньше четырех не уходит. Позвать сейчас Гаврилу Ардалионовича! Нет, я не слишком-то
умираю от желания его видеть. Сделайте одолжение, князь, голубчик, сходите
в кабинет, возьмите у него портрет и принесите сюда. Скажите, что посмотреть. Пожалуйста.
В прошлую
среду лечил на Засыпи женщину —
умерла, и я виноват, что она
умерла.
Он
умирает в чахотке (безукоризненные герои у г. Плещеева, подобно как и у г. Тургенева и других,
умирают от изнурительных болезней), ничего нигде не сделавши; но мы не знаем, что бы мог он делать на свете, если бы даже и не подвергся чахотке и не был беспрерывно заедаем
средою.
Большинство же учеников хотело азов, а так как азами зачастую некому было заниматься, потому что нынче тот, а завтра этот кружок оставались без учителя, то вскоре недовольство стало проникать
в среду учащихся; за недовольством следовало охлаждение, ученики оставляли школу — и школа
умирала естественною смертью.
Часто употребляемое выражение, что смертная казнь практикуется теперь только
в исключительных случаях, не совсем точно; все высшие карательные меры, которые заменили смертную казнь, все-таки продолжают носить самый важный и существенный признак ее, а именно — пожизненность, вечность, и у всех у них есть цель, унаследованная ими прямо от смертной казни, — удаление преступника из нормальной человеческой
среды навсегда, и человек, совершивший тяжкое преступление,
умирает для общества,
в котором он родился и вырос, так же как и во времена господства смертной казни.
У Герцена собирались по
средам в довольно обширном салоне их меблированной квартиры. Только эту комнату я и помню, кроме передней.
В спальню А.И. (где он и работал и
умер) я не заходил, так же как на женскую половину. Званых обедов или завтраков что-то не помню. Раза два Герцен приглашал обедать
в рестораны.
Можно сказать, что и
в среде наших самых выдающихся эмигрантов немного было таких стойких защитников своего исповедания веры, как Толстой. Имена едва ли только не троих можно привести здесь, из которых один так и
умер в изгнании, а двое других вернулись на родину после падения царского режима: это — Герцен, Плеханов и Кропоткин.
В это время
умер мой отец, и мне осталось после него небольшое именьице
в Кременном уезде Волынской губернии. Эта смерть отца и отъезд мой из Одессы меня немного отрезвили. Я понял, что возвращаться мне
в Одессу и
в ту
среду,
в которой я погряз, не следует, так что по ликвидации моих дел и продажи имения доставшегося мне от отца, я уехал жить
в Киев. Но
в Киеве вместо того, чтобы остепениться и начать новую жизнь, я снова предался кутежам и разгулу, так что отцовского наследства хватило мне не на долго.
Но этого я никогда не сделаю, все-таки
среда в меня кое-что вложила, и вот
в этой
среде я буду тосковать о свободной и дикой воле, а если уйду шарлатанить, то будет тяжело, что я не строитель жизни, потому что я страстно рвусь строить жизнь. Какой выход? Окончательно обкорнать себя, как Лелька, я не могу.
Умереть? Жаль ведь, жизнь так интересна! Уйти
в другую
среду? Н-и-к-о-г-д-а! Все-таки эта
среда — лучшая из лучших. Вот и тяжело мне.