Неточные совпадения
Он сделался бледен как полотно, схватил стакан, налил и подал ей. Я закрыл глаза руками и стал читать молитву, не помню какую… Да, батюшка, видал я много, как люди
умирают в гошпиталях и на поле сражения, только это все не то, совсем не то!..
Еще, признаться, меня вот что печалит: она перед смертью ни
разу не вспомнила обо мне; а кажется, я ее любил как отец… ну, да Бог ее простит!.. И вправду молвить: что ж я такое, чтоб обо мне вспоминать перед смертью?
— Всего только во втором, если судить по-настоящему! Да хоть бы и в четвертом, хоть бы в пятнадцатом, все это вздор! И если я когда сожалел, что у меня отец и мать
умерли, то уж, конечно, теперь. Я несколько
раз мечтал даже о том, что, если б они
еще были живы, как бы я их огрел протестом! Нарочно подвел бы так… Это что, какой-нибудь там «отрезанный ломоть», тьфу! Я бы им показал! Я бы их удивил! Право, жаль, что нет никого!
Поутру же старец Зосима положительно изрек ему, отходя ко сну: «Не
умру прежде, чем
еще раз не упьюсь беседой с вами, возлюбленные сердца моего, на милые лики ваши погляжу, душу мою вам
еще раз изолью».
Ни в болезни моей и никогда прежде я не видел
еще ни
разу ни одного привидения; но мне всегда казалось,
еще когда я был мальчиком и даже теперь, то есть недавно, что если я увижу хоть
раз привидение, то тут же на месте
умру, даже несмотря на то, что я ни в какие привидения не верю.
Я бы
умерла спокойно, ежели бы
еще раз посмотреть на него, на моего любимого сына; но бог не хочет этого», — и он заплакал…
— Расскажи мне, Ваня,
еще раз, — сказала она, — как дедушка
умер. Все расскажи и ничего не пропускай.
— Нет, Ваня, он не
умер! — сказала она решительно, все выслушав и
еще раз подумав. — Мамаша мне часто говорит о дедушке, и когда я вчера сказала ей: «Да ведь дедушка
умер», она очень огорчилась, заплакала и сказала мне, что нет, что мне нарочно так сказали, а что он ходит теперь и милостыню просит, «так же как мы с тобой прежде просили, — говорила мамаша, — и все ходит по тому месту, где мы с тобой его в первый
раз встретили, когда я упала перед ним и Азорка узнал меня…»
— За неделю до смерти мамаша подозвала меня и сказала: «Нелли, сходи
еще раз к дедушке, в последний
раз, и попроси, чтоб он пришел ко мне и простил меня; скажи ему, что я через несколько дней
умру и тебя одну на свете оставляю.
Вообразил я себе, как бы я целовал эту могилу, звал бы тебя из нее, хоть на одну минуту, и молил бы у бога чуда, чтоб ты хоть на одно мгновение воскресла бы передо мною; представилось мне, как бы я бросился обнимать тебя, прижал бы к себе, целовал и кажется,
умер бы тут от блаженства, что хоть одно мгновение мог
еще раз, как прежде, обнять тебя.
— Садитесь, пожалуйста! — предложил
еще раз Лаптев, рассматривая коренастую фигуру человека, приготовившегося
умирать у знамени. — Ваши слова могут сделать большую честь каждому общественному деятелю…
Прощайте. Мысленно целую вас в лоб… как покойника, потому что вы
умерли для меня. Советую это письмо уничтожить. Не потому, чтобы я чего-нибудь боялась, но потому, что с временем оно будет для вас источником тоски и мучительных воспоминаний.
Еще раз повторяю…»
Да и мало ли
еще случаев было! Даже покойниками, доложу вам, не брезговал! Пронюхал он
раз, что
умерла у нас старуха раскольница и что сестра ее сбирается похоронить покойницу тут же у себя, под домом. Что ж он? ни гугу, сударь; дал всю эту церемонию исполнить да на другой день к ней с обыском. Ну, конечно, откупилась, да штука-то в том, что каждый
раз, как ему деньги занадобятся, каждый
раз он к ней с обыском...
— Нет,
умирают! — воскликнул Калинович. — Вы не можете этого понимать. Ваши княжны действительно не
умрут, но в других сословиях, слава богу, сохранилось
еще это. Она уж
раз хотела лишить себя жизни, потому только, что я не писал к ней.
Ему отвечала жена Зыкова: «Друга вашего, к которому вы пишете, более не существует на свете: две недели, как он
умер, все ожидая хоть
еще раз увидеться с вами.
Так гласит песня; но не так было на деле. Летописи показывают нам Малюту в чести у Ивана Васильевича
еще долго после 1565 года. Много любимцев в разные времена пали жертвою царских подозрений. Не стало ни Басмановых, ни Грязного, ни Вяземского, но Малюта ни
разу не испытал опалы. Он, по предсказанию старой Онуфревны, не приял своей муки в этой жизни и
умер честною смертию. В обиходе монастыря св. Иосифа Волоцкого, где погребено его тело, сказано, что он убит на государском деле под Найдою.
Белинский взял у меня как-то потом рукопись, и со своей способностью увлекаться он, совсем напротив, переценил повесть в сто
раз больше ее достоинства и писал ко мне: «Если бы я не ценил в тебе человека, так же много или
еще и больше, нежели писателя, я, как Потемкин Фонвизину после представления „Бригадира“, сказал бы тебе: „
Умри, Герцен!“ Но Потемкин ошибся, Фонвизин не
умер и потому написал „Недоросля“.
Мы направились в парк через Второе Парголово, имевшее уже тогда дачный вид. Там и сям красовались настоящие дачи, и мы имели удовольствие любоваться настоящими живыми дачниками, копавшими землю под клумбы, что-то тащившими и вообще усиленно приготовлявшимися к встрече настоящего лета.
Еще раз, хорошо жить на белом свете если не богачам, то просто людям, которые завтра не рискуют
умереть с голода.
Милонов (читает). «Нужда, ты непостижима! Благодарю вас, благодарю. Скоро мое имя покроется бессмертием, а с ним и ваше никогда не
умрет для потомства, детей и внуков…
Еще раз благодарю за все, за все. Ваш покорный к услугам племянник, дитя природы, взлелеянное несчастием, Гурмыжский».
— Да, ни
разу еще нигде не работал, хоть с голоду
умирай, спасибо
еще добрые люди послали, а то хоть и топиться так впору!
Прокофий во время холеры лечил лавочников перцовкой и дегтем и брал за это деньги, и, как я узнал из нашей газеты, его наказывали розгами за то, что он, сидя в своей мясной лавке, дурно отзывался о докторах. Его приказчик Николка
умер от холеры. Карповна
еще жива и по-прежнему любит и боится своего Прокофия. Увидев меня, она всякий
раз печально качает головой и говорит со вздохом...
Тетушке Клеопатре Львовне как-то
раз посчастливилось сообщить брату Валерию, что это не всегда так было; что когда был жив папа, то и мама с папою часто езжали к Якову Львовичу и его жена Софья Сергеевна приезжала к нам, и не одна, а с детьми, из которых уже два сына офицеры и одна дочь замужем, но с тех пор, как папа
умер, все это переменилось, и Яков Львович стал посещать maman один, а она к нему ездила только в его городской дом, где он проводил довольно значительную часть своего времени, живучи здесь без семьи, которая жила частию в деревне, а
еще более за границей.
По-настоящему на этом месте мне следовало проснуться.
Умер, ограблен, погребен — чего ждать
еще более? Но после продолжительного пьянственного бдения организм мой требовал не менее же продолжительного освежения сном, а потому сновидения следовали за сновидениями, не прерываясь. И при этом с замечательным упорством продолжали разработывать
раз начатую тему ограбления.
— Тит!
Умри!.. —
еще раз прорезался басок Чернова.
Через пятеро суток Баймаков слёг в постель, а через двенадцать —
умер, и его смерть положила
ещё более густую тень на Артамонова с детьми. За время болезни старосты Артамонов дважды приходил к нему, они долго беседовали один на один; во второй
раз Баймаков позвал жену и, устало сложив руки на груди, сказал...
Теперь я смотрел на женщину и видел, что это — человек, перешибленный пополам. Надежда закралась в нее, потом тотчас
умирала. Она
еще раз всплакнула и ушла темной тенью. С тех пор меч повис над женщиной. Каждую субботу беззвучно появлялась в амбулатории у меня. Она очень осунулась, резче выступили скулы, глаза запали и окружились тенями. Сосредоточенная дума оттянула углы ее губ книзу. Она привычным жестом разматывала платок, затем мы уходили втроем в палату. Осматривали ее.
Он был так озадачен, что несколько
раз, вдруг, несмотря ни на что окружающее, проникнутый вполне идеей своего недавнего страшного падения, останавливался неподвижно, как столб, посреди тротуара; в это мгновение он
умирал, исчезал; потом вдруг срывался как бешеный с места и бежал, бежал без оглядки, как будто спасаясь от чьей-то погони, от какого-то
еще более ужасного бедствия…
Подобные случаи повторялись со мною не один
раз: я имел возможность иногда наблюдать своими глазами и во всех подробностях такие, для охотника любопытные, явления, то есть: как по-видимому неподстреленная птица вдруг начнет слабеть, отделяться от других и прятаться по инстинкту в крепкие места; не успев
еще этого сделать, иногда на воздухе, иногда на земле, вдруг начнет биться и немедленно
умирает, а иногда долго томится, лежа неподвижно в какой-нибудь ямочке. Вероятно, иная раненая птица выздоравливает.
Иван Петрович. За твое… большое путешествие. Я ведь стою выше этого. Я не стану удерживать тебя. И жизнь и смерть для гения безразличны. Я
умираю в жизни и живу в смерти. Ты убьешь себя, чтобы они, два человека, жалели тебя. А я — я убью себя затем, чтобы весь мир понял, что он потерял. И я не стану колебаться, думать. Взял (хватает револьвер) —
раз, и готово. Но
еще рано. (Кладет револьвер.) И мне писать нечего, они сами должны понять… Ах, вы…
Ещё раз жениться хотел и вдруг задумался: живу — хорошо, всем доволен, а надо
умирать; это зачем же?
На страстной неделе, в 1841 г., он чуть не
умер, однако ж на этот
раз жизнь его была
еще спасена благодаря особенно радушным попечениям доктора, который лечил его.
«
Умер отец, —
ещё раз напомнил он себе, — а всё — как всегда, как следует!»
Он мысленно
еще раз перечитал строки брошенного женского письма, где каждая буква лгала… Да, ложь и ложь, бесконечная женская ложь, тонкая, как паутина, и, как паутина, льнущая ко всему. А он так хорошо чувствовал себя именно потому, что ушел от этой лжи и переживал блаженное ощущение свободы, как больной, который встал с постели. Будет, довольно… Прошлое
умерло.
— Не правда ли, какая смешная встреча? Да
еще не конец; я вам хочу рассказать о себе; мне надобно высказаться; я, может быть,
умру, не увидевши в другой
раз товарища-художника… Вы, может быть, будете смеяться, — нет, это я глупо сказала, — смеяться вы не будете. Вы слишком человек для этого, скорее вы сочтете меня за безумную. В самом деле, что за женщина, которая бросается с своей откровенностью к человеку, которого не знает; да ведь я вас знаю, я видела вас на сцене: вы — художник.
В селе Гаях, в его каменном, крытом железом, доме жила старуха мать, жена с двумя детьми (девочка и мальчик),
еще сирота племянник, немой пятнадцатилетний малый, и работник. Корней был два
раза женат. Первая жена его была слабая, больная женщина и
умерла без детей, и он, уже немолодым вдовцом, женился второй
раз на здоровой, красивой девушке, дочери бедной вдовы из соседней деревни. Дети были от второй жены.
До глубины я, конечно, в такую смерть не верила, ибо
умирают от диабета, и от слепой кишки, и
еще,
раз, в Тарусе, мужик — от молнии, и если гречневая каша — хоть бы одна гречинка! — вместо этого горла попадет в то, и если наступить на гадюку… — от такого
умирают, а не…
Я ответил, что покамест наверное ничего
еще нельзя сказать, что кризис будет дней через пять-шесть. Для меня началось ужасное время. Мать и дочь не могли допустить и мысли, чтоб их мальчик
умер; для его спасения они были готовы на все. Мне приходилось посещать больного
раза по три в день; это было совершенно бесполезно, но они своею настойчивостью умели заставить меня.
Но дело было уже непоправимо, и у Сусанны с ее сестрами явился
еще маленький братец. Ребенка опять все любили и ласкали, кроме самого князя, у которого это удовольствие было отнято, и на этот
раз — увы! — навсегда. Князю снова достали соответственное городничеству место на Кавказе, и он там ходил, курил, свистал и покрикивал и там же и
умер, выкупавшись после жирного обеда в холодном Тереке.
Повторяю
еще раз: в честности и благородстве вашем мы убеждены безусловно; стало быть, мы вполне спокойны за то, что если разойдемся, то настоящие отношения будут тайной для всех и навсегда, — одним словом,
умрут между нами.
Было на душе стыдно и страшно. Если бы я не догадался отбежать, он бы меня пристукнул, и я так бы и
умер, — пакостный, грязный и развратный. Вспоминал: какая гадость! Но ярче становились воспоминания; прелестные нагие руки, выпуклости над вырезом рубашки… И с отчаянием я чувствовал: все-таки пойду туда
еще и
еще раз, — не будет силы воли удержать себя!
Рубцов встал и
еще раз протянул ей руку. Тася, слушая его, притихла. Да, с этим человеком стыдно считаться. Генеральская дочь давно
умерла в ней.
И токарь плачет. Ему не так жалко, как досадно. Он думает: как на этом свете всё быстро делается! Не успело
еще начаться его горе, как уж готова развязка. Не успел он пожить со старухой, высказать ей, пожалеть ее, как она уже
умерла. Жил он с нею сорок лет, но ведь эти сорок лет прошли, словно в тумане. За пьянством, драками и нуждой не чувствовалась жизнь. И, как на зло, старуха
умерла как
раз в то самое время, когда он почувствовал, что жалеет ее, жить без нее не может, страшно виноват перед ней.
У Тауница года два назад
умерла жена, и он до сих пор
еще не помирился с этим и, о чем бы ни говорил, всякий
раз вспоминал о жене; и в нем уже не осталось ничего прокурорского.
— Обдумывал я эти последние слова «немца» особенно после сонного видения, когда я с этим богопротивным делом навсегда прикончил… Дума у меня явилась, что говорил он от нечистого… Путы на меня наложил перед смертью, путы бесовские. Много
раз решался я этот пузырек выкинуть и снадобье вылить, да бес-то
еще, видно, силен надо мной, рука не поднималась… Схоронил я его в укромном месте…
Умру — никто не найдет…
Перед окончанием путешествия Разумовский
еще раз посетил Батурин, где была его жена. Вскоре после приезда гетмана в Глухов
умерла жена Григория Николаевича Теплова, а 22 октября у Разумовского родился сын, названный Андреем. Сын генерального подскарбия Скоропадского был отправлен курьером в Петербург с этим известием. Главные чиновники являлись ко двору гетманскому с поздравлениями, причем подносили гетманше «обычный презент».
— А ты ее знаешь? В таком случае мне нечего тебя предостерегать. Возвращаюсь к моему рассказу. Я проиграл какую-то безделицу, но на этот
раз игра почему-то не увлекла и меня. Я бродил по улицам Ниццы,
умирая от скуки, тем более, что ни Фанни Девальер, ни Нинона Лонкло, ни Марта Лежонтон
еще не приехали.
—
Еще как! — сказал он. — У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, чтó всё это уж надоело и что
умирать всем надо. Я
раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
Отец молодого богослова — старый Дукач к этому времени уже
умер, но мать его, старушка,
еще жила в тех же Парипсах, где как
раз об эту пору скончался священник и открылась ваканция.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей
умер.
«Потом, чтó же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4-й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему, не должен нарушать его задумчивость. Лучше
умереть тысячу
раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё
еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.