Неточные совпадения
17) Иванов, статский советник, Никодим Осипович. Был столь
малого роста, что не мог вмещать пространных законов.
Умер в 1819 году от натуги, усиливаясь постичь некоторый сенатский указ.
Алексей Александрович рос сиротой. Их было два брата. Отца они не помнили, мать
умерла, когда Алексею Александровичу было десять лет. Состояние было
маленькое. Дядя Каренин, важный чиновник и когда-то любимец покойного императора, воспитал их.
— Да что же, я не перестаю думать о смерти, — сказал Левин. Правда, что
умирать пора. И что всё это вздор. Я по правде тебе скажу: я мыслью своею и работой ужасно дорожу, но в сущности — ты подумай об этом: ведь весь этот мир наш — это
маленькая плесень, которая наросла на крошечной планете. А мы думаем, что у нас может быть что-нибудь великое, — мысли, дела! Всё это песчинки.
И, может быть, я завтра
умру!.. и не останется на земле ни одного существа, которое бы поняло меня совершенно. Одни почитают меня хуже, другие лучше, чем я в самом деле… Одни скажут: он был добрый
малый, другие — мерзавец. И то и другое будет ложно. После этого стоит ли труда жить? а все живешь — из любопытства: ожидаешь чего-то нового… Смешно и досадно!
Часть их души, занятая галереей предков, мало достойна изображения, другая часть — воображаемое продолжение галереи — начиналась
маленьким Грэем, обреченным по известному, заранее составленному плану прожить жизнь и
умереть так, чтобы его портрет мог быть повешен на стене без ущерба фамильной чести.
Кабы я
маленькая умерла, лучше бы было.
Какие-то крикливые люди приходили жаловаться на него няньке, но она уже совершенно оглохла и не торопясь
умирала в
маленькой, полутемной комнатке за кухней.
«
Умирает, — решил Самгин. —
Умрет, конечно», — повторил он, когда остался один. Неприятно тупое слово «
умрет», мешая думать, надоедало, точно осенняя муха. Его прогнал вежливый, коротконогий и кругленький человечек, с
маленькой головкой, блестящей, как биллиардный шар. Войдя бесшумно, точно кошка, он тихо произнес краткую речь...
Но слова о ничтожестве человека пред грозной силой природы, пред законом смерти не портили настроение Самгина, он знал, что эти слова
меньше всего мешают жить их авторам, если авторы физически здоровы. Он знал, что Артур Шопенгауэр, прожив 72 года и доказав, что пессимизм есть основа религиозного настроения,
умер в счастливом убеждении, что его не очень веселая философия о мире, как «призраке мозга», является «лучшим созданием XIX века».
Выплакав потом живое горе, она сосредоточилась на сознании о потере: все прочее
умерло для нее, кроме
маленького Андрюши.
Наконец Саброски, вздохнув глубоко и прищурив глаза, начал говорить так тихо, как дух, как будто у него не было ни губ, ни языка, ни горла; он говорил вздохами; кончил, испустив продолжительный вздох. Кичибе, с своей улыбкой, с ясным взглядом и наклоненной головой, просто, без вздохов и печали, объявил, что сиогун, ни больше ни
меньше, как gestorben —
умер!
— Если у меня будет внук,
маленький Привалов, все, что имею теперь и что буду иметь, — все оставлю ему одному… Пусть, когда вырастет большой, выкупит Шатровские заводы, а я
умру спокойно. Голубчик, деточка, ведь с Сергеем
умрет последний из Приваловых!..
Вот я и думаю
умру, ты останешься одна с
маленькой девочкой на руках…
Нужно лишь
малое семя, крохотное: брось он его в душу простолюдина, и не
умрет оно, будет жить в душе его во всю жизнь, таиться в нем среди мрака, среди смрада грехов его, как светлая точка, как великое напоминание.
В течение целых шестидесяти лет, с самого рождения до самой кончины, бедняк боролся со всеми нуждами, недугами и бедствиями, свойственными
маленьким людям; бился как рыба об лед, недоедал, недосыпал, кланялся, хлопотал, унывал и томился, дрожал над каждой копейкой, действительно «невинно» пострадал по службе и
умер наконец не то на чердаке, не то в погребе, не успев заработать ни себе, ни детям куска насущного хлеба.
— Прекрасная барыня, — отвечал мальчишка, — ехала она в карете в шесть лошадей, с тремя
маленькими барчатами и с кормилицей, и с черной моською; и как ей сказали, что старый смотритель
умер, так она заплакала и сказала детям: «Сидите смирно, а я схожу на кладбище». А я было вызвался довести ее. А барыня сказала: «Я сама дорогу знаю». И дала мне пятак серебром — такая добрая барыня!..
Я воротилась к матери, она ничего, добрая, простила меня, любит
маленького, ласкает его; да вот пятый месяц как отнялись ноги; что доктору переплатили и в аптеку, а тут, сами знаете, нынешний год уголь, хлеб — все дорого; приходится
умирать с голоду.
Отец мой вышел из комнаты и через минуту возвратился; он принес
маленький образ, надел мне на шею и сказал, что им благословил его отец,
умирая. Я был тронут, этот религиозный подарок показал мне меру страха и потрясения в душе старика. Я стал на колени, когда он надевал его; он поднял меня, обнял и благословил.
Наш доктор знал Петровского и был его врачом. Спросили и его для формы. Он объявил инспектору, что Петровский вовсе не сумасшедший и что он предлагает переосвидетельствовать, иначе должен будет дело это вести дальше. Губернское правление было вовсе не прочь, но, по несчастию, Петровский
умер в сумасшедшем доме, не дождавшись дня, назначенного для вторичного свидетельства, и несмотря на то что он был молодой, здоровый
малый.
Я знал с незапамятных времен, что у нас была
маленькая сестра Соня, которая
умерла и теперь находится на «том свете», у бога. Это было представление немного печальное (у матери иной раз на глазах бывали слезы), но вместе светлое: она — ангел, значит, ей хорошо. А так как я ее совсем не знал, то и она, и ее пребывание на «том свете» в роли ангела представлялось мне каким-то светящимся туманным пятнышком, лишенным всякого мистицизма и не производившим особенного впечатления…
Через несколько дней я, бабушка и мать ехали на пароходе, в
маленькой каюте; новорожденный брат мой Максим
умер и лежал на столе в углу, завернутый в белое, спеленатый красною тесьмой.
Больше всего
умирают в декабре, когда на Сахалине бывает очень холодно, и в марте и апреле;
меньше всего — в сентябре и октябре.
— Если, барин, ты не шутишь, — сказала мне Анюта, — то вот что я тебе скажу: у меня отца нет, он
умер уже года с два, есть матушка да
маленькая сестра.
Вера Лебедева, впрочем, ограничилась одними слезами наедине, да еще тем, что больше сидела у себя дома и
меньше заглядывала к князю, чем прежде, Коля в это время хоронил своего отца; старик
умер от второго удара, дней восемь спустя после первого.
Ничтожный промежуток времени — и на свет появится таинственный пришлец,
маленькое человеческое существо, с которым рождается и
умирает вселенная.
Лучше
умереть, чем погубить
маленькую самосадскую душу, уже пропитанную раскольничьим духом под руководством разных исправщиц, мастериц и начетчиц.
В подобных городках и теперь еще живут с такими средствами, с которыми в Петербурге надо бы
умереть с голоду, живя даже на
Малой Охте, а несколько лет назад еще как безнуждно жилось-то с ними в какой-нибудь Обояни, Тиму или Карачеве, где за пятьсот рублей становился целый дом, дававший своему владельцу право, по испитии третьей косушечки, говорить...
— Нет, ни за что не пойду, — сказал я, цепляясь за его сюртук. — Все ненавидят меня, я это знаю, но, ради бога, ты выслушай меня, защити меня или выгони из дома. Я не могу с ним жить, он всячески старается унизить меня, велит становиться на колени перед собой, хочет высечь меня. Я не могу этого, я не
маленький, я не перенесу этого, я
умру, убью себя. Он сказал бабушке, что я негодный; она теперь больна, она
умрет от меня, я… с… ним… ради бога, высеки… за… что… му…чат.
— Самый он-с, — отвечал откровенно и даже как бы с некоторым удовольствием
малый. — Меня, ваше благородие, при том деле почесть что и не спрашивали: «Чем, говорит, жена твоя
умерла? Ударом?» — «Ударом», — говорю; так и порешили дело!
Он, однакоже, жил не на Васильевском острову, а в двух шагах от того места, где
умер, в доме Клугена, под самою кровлею, в пятом этаже, в отдельной квартире, состоящей из одной
маленькой прихожей и одной большой, очень низкой комнаты с тремя щелями наподобие окон.
— Да, я буду лучше ходить по улицам и милостыню просить, а здесь не останусь, — кричала она, рыдая. — И мать моя милостыню просила, а когда
умирала, сама сказала мне: будь бедная и лучше милостыню проси, чем… Милостыню не стыдно просить: я не у одного человека прошу, я у всех прошу, а все не один человек; у одного стыдно, а у всех не стыдно; так мне одна нищенка говорила; ведь я
маленькая, мне негде взять. Я у всех и прошу. А здесь я не хочу, не хочу, не хочу, я злая; я злее всех; вот какая я злая!
— Прежде мы солдатчины почти не чувствовали, а теперь даже болезнью от нее не отмолишься. У меня был сын; даже доктор ему свидетельство дал, что слаб здоровьем, — не поверили, взяли в полк. И что ж! шесть месяцев его там мучили, увидели, что
малый действительно плох, и прислали обратно. А он через месяц
умер! — вторит другой немец.
Столько же, сколько шарманку, может быть, даже немного больше, он любил своих младших спутников в вечных скитаниях: пуделя Арто и
маленького Сергея. Мальчика он взял пять лет тому назад «напрокат» у забулдыги, вдового сапожника, обязавшись за это уплачивать по два рубля в месяц. Но сапожник вскоре
умер, и Сергей остался навеки связанным с дедушкой и душою, и мелкими житейскими интересами.
А внизу, наутро, дворники нашли
маленький трупик забежавшего и замерзшего за дровами мальчика; разыскали и его маму… Та
умерла еще прежде его; оба свиделись у господа бога в небе.
Моя мать
умерла, когда мне было шесть лет. Отец, весь отдавшись своему горю, как будто совсем забыл о моем существовании. Порой он ласкал мою
маленькую сестру и по-своему заботился о ней, потому что в ней были черты матери. Я же рос, как дикое деревцо в поле, — никто не окружал меня особенною заботливостью, но никто и не стеснял моей свободы.
Действительно, с тех пор как
умерла моя мать, а суровое лицо отца стало еще угрюмее, меня очень редко видели дома. В поздние летние вечера я прокрадывался по саду, как молодой волчонок, избегая встречи с отцом, отворял посредством особых приспособлений свое окно, полузакрытое густою зеленью сирени, и тихо ложился в постель. Если
маленькая сестренка еще не спала в своей качалке в соседней комнате, я подходил к ней, и мы тихо ласкали друг друга и играли, стараясь не разбудить ворчливую старую няньку.
Приехав неизвестно как и зачем в уездный городишко, сначала чуть было не
умерла с голоду, потом попала в больницу, куда придя Петр Михайлыч и увидев больную незнакомую даму, по обыкновению разговорился с ней; и так как в этот год овдовел, то взял ее к себе ходить за
маленькой Настенькой.
Михайлов остановился на минуту в нерешительности и, кажется, последовал бы совету Игнатьева, ежели бы не вспомнилась ему сцена, которую он на-днях видел на перевязочном пункте: офицер с
маленькой царапиной на руке пришел перевязываться, и доктора улыбались, глядя на него и даже один — с бакенбардами — сказал ему, что он никак не
умрет от этой раны, и что вилкой можно больней уколоться.
Наконец, ежели вы не
умерли, любящая жена ваша, которая не спала двадцать ночей во время вашей болезни (что она беспрестанно вам повторяет), делается больна, чахнет, страдает и становится еще
меньше способна к какому-нибудь занятию и, в то время как вы находитесь в нормальном состоянии, выражает свою любовь самоотвержения только кроткой скукой, которая невольно сообщается вам и всем окружающим.
— Она урожденная Буксгевден, и мать ее была нянькой при
маленькой княжне, дочери покойного государя Александра Павловича; а когда девочка
умерла, то в память ее Буксгевден была, кажется, сделана статс-дамой, и ей дозволено было жить в Михайловском замке…
— Послушай, Никита Романыч, ведь ты меня забыл, а я помню тебя еще
маленького. Отец твой покойный жил со мной рука в руку, душа в душу.
Умер он, царствие ему небесное; некому остеречь тебя, некому тебе совета подать, а не завидна твоя доля, видит бог, не завидна! Коли поедешь в Слободу, пропал ты, князь, с головою пропал.
Да, именно теперь, когда приходилось почти
умирать с голоду, теперь-то
меньше всего и манило туда.
Один убил по бродяжничеству, осаждаемый целым полком сыщиков, защищая свою свободу, жизнь, нередко
умирая от голодной смерти; а другой режет
маленьких детей из удовольствия резать, чувствовать на своих руках их теплую кровь, насладиться их страхом, их последним голубиным трепетом под самым ножом.
— Все равно: кто ушел с улицы, тоже будто помер. Только подружишься, привыкнешь, а товарища либо в работу отдадут, либо
умрет. Тут на вашем дворе, у Чеснокова, новые живут — Евсеенки; парнишка — Нюшка, ничего, ловкий! Две сестры у него; одна еще
маленькая, а другая хромая, с костылем ходит, красивая.
Ему шёл седьмой год, когда мать его вдруг исчезла из дома: она не
умерла, а просто однажды ночью тайно ушла куда-то, оставив в памяти мальчика неясный очерк своей тонкой фигуры, пугливый блеск тёмных глаз, торопливые движения
маленьких смуглых рук, — они всегда боязливо прятались. Ни одного слова её не осталось в памяти сына.
…В монастыре появилась новая клирошанка, — высокая, тонкая, как берёзка, она напоминала своим покорным взглядом Палагу, — глаза её однажды остановились на лице юноши и сразу поработили его. Рот её —
маленький и яркий — тоже напоминал Палагу, а когда она высоким светлым голосом пела: «Господи помилуй…» — Матвею казалось, что это она для него просит милости, он вспоминал мать свою, которая, жалеючи всех людей, ушла в глухие леса молиться за них и, может быть,
умерла уже, истощённая молитвой.
Елена осматривается: по-прежнему все бело вокруг; но это снег, снег, бесконечный снег. И она уж не в лодке, она едет, как из Москвы, в повозке; она не одна: рядом с ней сидит
маленькое существо, закутанное в старенький салоп. Елена вглядывается: это Катя, ее бедная подружка. Страшно становится Елене. «Разве она не
умерла?» — думает она.
— Он с
малых лет был как брошенный; отец его
умер, кажется, в тот год, в который он родился; мать — вы знаете, какого происхождения; притом женщина пустая, экзальте, да и гувернер им попался преразвращенный, никому не умел оказывать должного».
Да, я лежал на своей кушетке, считал лихорадочный пульс, обливался холодным потом и думал о смерти. Кажется, Некрасов сказал, что хорошо молодым
умереть. Я с этим не мог согласиться и как-то весь затаился, как прячется подстреленная птица. Да и к кому было идти с своей болью, когда всякому только до себя! А как страшно сознавать, что каждый день все ближе и ближе подвигает тебя к роковой развязке, к тому огромному неизвестному, о котором здоровые люди думают
меньше всего.
Толстый крючок неудобен, потому что мелкая насадка (небольшой червь, кобылка,
маленькая рыба и проч.) теряет на нем свой натуральный вид и сейчас
умирает, и особенно потому, что крючок тонкий скорее пронзит губу.