Неточные совпадения
И Левину вспомнилась недавняя сцена
с Долли и ее детьми. Дети, оставшись одни, стали жарить малину на свечах и лить молоко фонтаном в рот. Мать, застав их на деле, при Левине стала внушать им, какого
труда стоит большим то, что они разрушают, и то, что
труд этот делается для них, что если они будут бить чашки, то им не из чего будет пить чай, а если будут разливать молоко, то им нечего будет есть, и они
умрут с голоду.
— О, нет! — как будто
с трудом понимая, — сказал Вронский. — Если вам всё равно, то будемте ходить. В вагонах такая духота. Письмо? Нет, благодарю вас; для того чтоб
умереть, не нужно рекомендаций. Нешто к Туркам… — сказал он, улыбнувшись одним ртом. Глаза продолжали иметь сердито-страдающее выражение.
Когда же тот
умер, ходил за оставшимся в живых старым и расслабленным отцом умершего товарища (который содержал и кормил своего отца своими
трудами чуть не
с тринадцатилетнего возраста), поместил, наконец, этого старика в больницу, и когда тот тоже
умер, похоронил его.
«Вся жизнь есть мысль и
труд, — твердил ты тогда, —
труд хоть безвестный, темный, но непрерывный, и
умереть с сознанием, что сделал свое дело».
— За гордость, — сказала она, — я наказана, я слишком понадеялась на свои силы — вот в чем я ошиблась, а не в том, чего ты боялся. Не о первой молодости и красоте мечтала я: я думала, что я оживлю тебя, что ты можешь еще жить для меня, — а ты уж давно
умер. Я не предвидела этой ошибки, а все ждала, надеялась… и вот!.. —
с трудом, со вздохом досказала она.
Я очень редко и
с трудом плачу, но, когда
умер Мури, я горько плакал.
— Здравствуйте, моя дорогая! — сказала она немножко в нос, слабым, бледным голосом,
с расстановкой, как говорят на сцене героини, умирающие от любви и от чахотки. — Присядьте здесь… Я рада вас видеть… Только не сердитесь, — я почти
умираю от мигрени и от моего несчастного сердца. Извините, что говорю
с трудом. Кажется, я перепела и утомила голос…
Отвечала не спеша, но и не задумываясь, тотчас же вслед за вопросом, а казалось, что все слова её
с трудом проходят сквозь одну какую-то густую мысль и обесцвечиваются ею. Так, говоря как бы не о себе, однотонно и тускло, она рассказала, что её отец, сторож при казённой палате, велел ей, семнадцатилетней девице, выйти замуж за чиновника, одного из своих начальников; муж вскоре после свадьбы начал пить и
умер в одночасье на улице, испугавшись собаки, которая бросилась на него.
— Помилуйте, Семен Иванович, неужели вы думаете, что, кроме голода, нет довольно сильного побуждения на
труд? Да просто желание обнаружиться, высказаться заставит трудиться. Я из одного хлеба, напротив, не стал бы работать, — работать целую жизнь, чтобы не
умереть с голоду, и не
умирать с голоду, чтоб работать, — умное и полезное препровождение времени!
Она унесла
с собою все, что мне до сих пор казалось желанным и дорогим; все мои предположения, планы, намерения исчезли вместе
с нею; самые
труды мои пропали, продолжительная работа обратилась в ничто, все мои занятия не имеют никакого смысла и применения; все это
умерло, мое я, мое прежнее я
умерло и похоронено со вчерашнего дня.
— Когда
умер отец — мне было тринадцать лет, — вы видите, какой я и теперь маленький? Но я был ловок и неутомим в работе — это всё, что оставил мне отец в наследство, а землю нашу и дом продали за долги. Так я и жил,
с одним глазом и двумя руками, работая везде, где давали работу… Было трудно, но молодость не боится
труда — так?
Умер О. Я. Левенсон, окончательно замученный кредиторами. У А. А. Бренко было два сына. Младший сын, Володя, учился в гимназии, потом окончил Московский университет, стал присяжным поверенным, но его клиентура была небогатая, и он перебивался
с трудом.
«Да, верно, она хочет покаяться», подумал я. «Простить? Да, она
умирает и можно простить ее», думал я, стараясь быть великодушным. Я подошел вплоть. Она
с трудом подняла на меня глаза, из которых один был подбитый, и
с трудом,
с запинками проговорила...
Но это не украшало отца, не гасило брезгливость к нему, в этом было даже что-то обидное, принижающее. Отец почти ежедневно ездил в город как бы для того, чтоб наблюдать, как
умирает монах.
С трудом, сопя, Артамонов старший влезал на чердак и садился у постели монаха, уставив на него воспалённые, красные глаза. Никита молчал, покашливая, глядя оловянным взглядом в потолок; руки у него стали беспокойны, он всё одёргивал рясу, обирал
с неё что-то невидимое. Иногда он вставал, задыхаясь от кашля.
— Не то важно, что Анна
умерла от родов, а то, что все эти Анны, Мавры, Пелагеи
с раннего утра до потемок гнут спины, болеют от непосильного
труда, всю жизнь дрожат за голодных и больных детей, всю жизнь боятся смерти и болезней, всю жизнь лечатся, рано блекнут, рано старятся и
умирают в грязи и в вони; их дети, подрастая, начинают ту же музыку, и так проходят сот-ни лет, и миллиарды людей живут хуже животных — только ради куска хлеба, испытывая постоянный страх.
Просматривая историю человечества, мы то и дело замечаем, что самые явные нелепости сходили для людей за несомненные истины, что целые нации делались жертвами диких суеверий и унижались перед подобными себе смертными, нередко перед идиотами или сластолюбцами, которых их воображение превращало в представителей божества; видим, что целые народы изнывали в рабстве, страдали и
умирали с голоду ради того, чтобы люди, жившие их
трудами, могли вести праздную и роскошную жизнь.
Осторожно ступая, чтобы не разбудить Родам, я шла
с моей ношей по длинному коридору и затем
с трудом стала подниматься по витой лестнице наверх. Ступив на кровлю, я положила Юлико, дрожавшего, как в лихорадке, на тахту, ту самую тахту, на которой шесть лет тому назад
умирала деда. Потом я принесла подушки и бурку, которою закутала больного поверх одеяла.
Через год Гаршин
умер. В воспоминаниях о нем некий Виктор Бибиков, незначительный беллетрист того времени, во свидетельство большой популярности Гаршина среди молодежи рассказывал: когда они
с Гаршиным возвращались
с похорон Надсона и зашли в трактир выпить рюмку водки, огромная толпа студентов окружила Гаршина, устроила ему овацию и хотела качать, и ему, Виктору Бибикову,
с трудом удалось отговорить студентов.
— Это просто возмутительно! — говорит он, то и дело посматривая на часы. — Это верх неуважения к чужому времени и
труду. В Англии такой субъект не заработал бы ни гроша,
умер бы
с голода! Ну, погоди же, придешь ты…
«Неужели, — пишет он Черткову, — так и придется мне
умереть, не прожив хоть один год вне того сумасшедшего, безнравственного дома, в котором я теперь вынужден страдать каждый час, не прожив хоть одного года по-человечески разумно, т. е. в деревне, не на барском дворе, а в избе среди трудящихся,
с ними вместе трудясь по мере своих сил и способностей, обмениваясь
трудами, питаясь и одеваясь, как они, и смело без стыда говоря всем ту Христову истину, которую знаю».
Первые дни он хотя
с трудом, но выносил дорогу. Потом это ему сделалось не по силам, и он принужден был остановиться в деревне, невдалеке от Вильны. Лежа на лавке в крестьянской избе, он стонал в голос, перемежая стоны молитвами и жалея, что не
умер в Италии. Однако припадки болезни мало-помалу стихли, больного опять положили в карету и повезли дальше.
Нынче приобрел поддевку и калоши, завтра — часы
с цепочкой, послезавтра — квартиру
с диваном и лампой, после — ковры в гостиную и бархатные одежды, после — дом, рысаков, картины в золотых рамах, после — заболел от непосильного
труда и
умер.
С детства Светлогуб бессознательно чувствовал неправду своего исключительного положения богатого человека, и, хотя старался заглушить в себе это сознание, ему часто, когда он встречался
с нуждой народа, а иногда просто, когда самому было особенно хорошо и радостно, становилось совестно за тех людей — крестьян, стариков, женщин, детей, которые рождались, росли и
умирали, не только не зная всех тех радостей, которыми он пользовался, не ценя их, но и не выходили из напряженного
труда и нужды.
Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит —
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия, а мы
с тобой вдвоём
Предполагаем жить, и глядь — как раз —
умрём.
На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля —
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальную
трудов и чистых нег.