Неточные совпадения
Утром Матвей подал мне записку. Я почти не
спал всю ночь, с волнением распечатал я ее дрожащей рукой. Она писала кротко, благородно и глубоко печально; цветы моего красноречия не скрыли аспика, [аспида (от фр. aspic).]
в ее примирительных словах слышался затаенный стон слабой груди, крик боли, подавленный чрезвычайным усилием. Она благословляла меня на новую жизнь, желала нам счастья, называла Natalie сестрой и протягивала нам руку на
забвение прошедшего и на будущую дружбу — как будто она была виновата!
Со вздохом витязь вкруг себя
Взирает грустными очами.
«О поле, поле, кто тебя
Усеял мертвыми костями?
Чей борзый конь тебя топтал
В последний час кровавой битвы?
Кто на тебе со славой
пал?
Чьи небо слышало молитвы?
Зачем же, поле, смолкло ты
И поросло травой
забвенья?..
Времен от вечной темноты,
Быть может, нет и мне спасенья!
Быть может, на холме немом
Поставят тихий гроб Русланов,
И струны громкие Баянов
Не будут говорить о нем...
«Но вот вопрос, — продолжал я. — Отчего мы утомились? Отчего мы, вначале такие страстные, смелые, благородные, верующие, к тридцати — тридцати пяти годам становимся уже полными банкротами? Отчего один гаснет
в чахотке, другой пускает пулю
в лоб, третий ищет
забвения в водке, картах, четвертый, чтобы заглушить страх и тоску, цинически топчет ногами портрет своей чистой, прекрасной молодости? Отчего мы,
упавши раз, уже не стараемся подняться и, потерявши одно, не ищем другого? Отчего?
Всего «мечтания» Ольги Федотовны, так она обыкновенно называла свою любовь, было два месяца, от начала каникул до открытия академических курсов.
В такое короткое время любовь эта зародилась, дошла до зенита и, совершив все свое грациозное течение,
спала звездою на землю, где поросла травой
забвения.
На землю я
упал в изнеможенье,
И осенил меня глубокий сон,
И низошло мне на душу
забвенье.
Это было вскоре после, вероятно, памятного читателям визита Талечки к своей подруге с вестью о неудачном ходатайстве за нее перед Зарудиным. Отвергнутая самолюбивая девушка была
в отчаянии, оскорбленная
в своем, казалось ей, искреннем чувстве, она искала
забвения. Талицкий явился счастливым утешителем, и Екатерина Петровна,
в состоянии какого-то нравственного угара, незаметно поддалась его тлетворному влиянию и также незаметно для себя
пала.
А потому, если и теперь, зная всё это, я могу
в минуту
забвения отдаться гневу и оскорбить брата, то
в спокойном состоянии я не могу уже служить тому соблазну, который, возвышая меня над людьми, лишал меня моего истинного блага — единства и любви, как не может человек устраивать сам для себя ловушку,
в которую он
попал прежде и которая чуть не погубила его.