Неточные совпадения
Тогда Циммер взмахнул смычком — и та же мелодия грянула по нервам толпы, но
на этот раз полным, торжествующим хором. От волнения, движения облаков и волн, блеска воды и дали
девушка почти не могла уже различать, что движется: она, корабль или лодка — все двигалось, кружилось и
опадало.
Он играл ножом для разрезывания книг, капризно изогнутой пластинкой бронзы с позолоченной головою бородатого сатира
на месте ручки. Нож выскользнул из рук его и
упал к ногам
девушки; наклонясь, чтоб поднять его, Клим неловко покачнулся вместе со стулом и, пытаясь удержаться, схватил руку Нехаевой,
девушка вырвала руку, лишенный опоры Клим припал
на колено. Он плохо помнил, как разыгралось все дальнейшее, помнил только горячие ладони
на своих щеках, сухой и быстрый поцелуй в губы и торопливый шепот...
Варвара утомленно закрыла глаза, а когда она закрывала их, ее бескровное лицо становилось жутким. Самгин тихонько дотронулся до руки Татьяны и, мигнув ей
на дверь, встал. В столовой
девушка начала расспрашивать, как это и откуда
упала Варвара, был ли доктор и что сказал. Вопросы ее следовали один за другим, и прежде, чем Самгин мог ответить, Варвара окрикнула его. Он вошел, затворив за собою дверь, тогда она, взяв руку его, улыбаясь обескровленными губами, спросила тихонько...
Он размышлял еще о многом, стараясь подавить неприятное, кисловатое ощущение неудачи, неумелости, и чувствовал себя охмелевшим не столько от вина, как от женщины. Идя коридором своего отеля, он заглянул в комнату дежурной горничной, комната была пуста, значит —
девушка не
спит еще. Он позвонил, и, когда горничная вошла, он, положив руки
на плечи ее, спросил, улыбаясь...
На шее не было ни косынки, ни воротничка: ничто не закрывало белой шеи, с легкой тенью загара. Когда
девушка замахнулась
на прожорливого петуха, у ней половина косы, от этого движения,
упала на шею и спину, но она, не обращая внимания, продолжала бросать зерна.
— Приехала домой, — продолжала Маслова, уже смелее глядя
на одного председателя, — отдала хозяйке деньги и легла
спать. Только заснула — наша
девушка Берта будит меня. «Ступай, твой купец опять приехал». Я не хотела выходить, но мадам велела. Тут он, — она опять с явным ужасом выговорила это слово: он, — он всё поил наших
девушек, потом хотел послать еще за вином, а деньги у него все вышли. Хозяйка ему не поверила. Тогда он меня послал к себе в номер. И сказал, где деньги и сколько взять. Я и поехала.
— Знаю: коли не о свадьбе, так известно о чем. Да не
на таковских
напал. Мы его в бараний рог согнем. В мешке в церковь привезу, за виски вокруг налоя обведу, да еще рад будет. Ну, да нечего с тобой много говорить, и так лишнее наговорила:
девушкам не следует этого знать, это материно дело. А
девушка должна слушаться, она еще ничего не понимает. Так будешь с ним говорить, как я тебе велю?
Я быстро обернулся… Взор мой
упал на красивого молодого человека в фуражке и широкой куртке; он держал под руку
девушку невысокого роста, в соломенной шляпе, закрывавшей всю верхнюю часть ее лица.
…Две молодые
девушки (Саша была постарше) вставали рано по утрам, когда все в доме еще
спало, читали Евангелие и молились, выходя
на двор, под чистым небом. Они молились о княгине, о компаньонке, просили бога раскрыть их души; выдумывали себе испытания, не ели целые недели мяса, мечтали о монастыре и о жизни за гробом.
Фомушка
упал словно снег
на голову. Это была вполне таинственная личность, об которой никто до тех пор не слыхал. Говорили шепотом, что он тот самый сын, которого барыня прижила еще в
девушках, но другие утверждали, что это барынин любовник. Однако ж, судя по тому, что она не выказывала ни малейшей ревности ввиду его подвигов в девичьей, скорее можно было назвать справедливым первое предположение.
А в зале, где разместили
на ночь подростков, они повскакали с разостланных
на полу пуховиков и в одних рубашках, с криком и хохотом, перебегают из конца в конец по неровной поверхности, образуемой подушками и перинами,
на каждом шагу спотыкаясь и
падая. При этом происходит словесная перестрелка, настолько нецеломудренная, что
девушки, стоящие у рукомойников, беспрестанно покрикивают...
Вечером матушка сидит, запершись в своей комнате. С села доносится до нее густой гул, и она боится выйти, зная, что не в силах будет поручиться за себя. Отпущенные
на праздник
девушки постепенно возвращаются домой… веселые. Но их сейчас же убирают по чуланам и укладывают
спать. Матушка чутьем угадывает эту процедуру, и ой-ой как колотится у нее в груди всевластное помещичье сердце!
Рабочий день кончился. Дети целуют у родителей ручки и проворно взбегают
на мезонин в детскую. Но в девичьей еще слышно движение.
Девушки, словно заколдованные, сидят в темноте и не ложатся
спать, покуда голос Анны Павловны не снимет с них чары.
Напавши на какой-нибудь недуг, схожий, по ее мнению, с тем, которым страдал Федот, она прибегала к домашней аптеке, советовалась с горничной
девушкой, которая считалась специалисткою по всяким болезням, и обе общими силами приготовляли лекарства.
Тетка покойного деда рассказывала, — а женщине, сами знаете, легче поцеловаться с чертом, не во гнев будь сказано, нежели назвать кого красавицею, — что полненькие щеки козачки были свежи и ярки, как мак самого тонкого розового цвета, когда, умывшись божьею росою, горит он, распрямляет листики и охорашивается перед только что поднявшимся солнышком; что брови словно черные шнурочки, какие покупают теперь для крестов и дукатов
девушки наши у проходящих по селам с коробками москалей, ровно нагнувшись, как будто гляделись в ясные очи; что ротик,
на который глядя облизывалась тогдашняя молодежь, кажись,
на то и создан был, чтобы выводить соловьиные песни; что волосы ее, черные, как крылья ворона, и мягкие, как молодой лен (тогда еще
девушки наши не заплетали их в дрибушки, перевивая красивыми, ярких цветов синдячками),
падали курчавыми кудрями
на шитый золотом кунтуш.
На деда, несмотря
на весь страх, смех
напал, когда увидел, как черти с собачьими мордами,
на немецких ножках, вертя хвостами, увивались около ведьм, будто парни около красных
девушек; а музыканты тузили себя в щеки кулаками, словно в бубны, и свистали носами, как в валторны.
— Посмотри, посмотри! — быстро говорила она, — она здесь! она
на берегу играет в хороводе между моими
девушками и греется
на месяце. Но она лукава и хитра. Она приняла
на себя вид утопленницы; но я знаю, но я слышу, что она здесь. Мне тяжело, мне душно от ней. Я не могу чрез нее плавать легко и вольно, как рыба. Я тону и
падаю на дно, как ключ. Отыщи ее, парубок!
Одно появление Емельяна уже вызывало общее веселье, и
девушки нападали на него всею гурьбой, как осиное гнездо.
Такое поведение, конечно, больше всего нравилось Анфусе Гавриловне, ужасно стеснявшейся сначала перед женихом за пьяного мужа, а теперь жених-то в одну руку с ней все делал и даже сам укладывал
спать окончательно захмелевшего тестя. Другим ужасом для Анфусы Гавриловны был сын Лиодор, от которого она прямо откупалась: даст денег, и Лиодор пропадет
на день,
на два. Когда он показывался где-нибудь
на дворе,
девушки сбивались, как овечье стадо, в одну комнату и запирались
на ключ.
Затем следует Вторая
Падь, в которой шесть дворов. Тут у одного зажиточного старика крестьянина из ссыльных живет в сожительницах старуха,
девушка Ульяна. Когда-то, очень давно, она убила своего ребенка и зарыла его в землю,
на суде же говорила, что ребенка она не убила, а закопала его живым, — этак, думала, скорей оправдают; суд приговорил ее
на 20 лет. Рассказывая мне об этом, Ульяна горько плакала, потом вытерла глаза и спросила: «Капустки кисленькой не купите ли?»
По этим варварским помещениям и их обстановке, где
девушки 15 и 16 лет вынуждены
спать рядом с каторжниками, читатель может судить, каким неуважением и презрением окружены здесь женщины и дети, добровольно последовавшие
на каторгу за своими мужьями и отцами, как здесь мало дорожат ими и как мало думают о сельскохозяйственной колонии.
В проходе вынырнуло вдруг из темноты новое лицо. Это был, очевидно, Роман. Лицо его было широко, изрыто оспой и чрезвычайно добродушно. Закрытые веки скрывали впадины глаз,
на губах играла добродушная улыбка. Пройдя мимо прижавшейся к стене
девушки, он поднялся
на площадку. Размахнувшаяся рука его товарища
попала ему сбоку в шею.
Замолчала Тамара, замолчала Манька Скандалистка, и вдруг Женька, самая неукротимая из всех
девушек, подбежала к артистке,
упала на колени и зарыдала у нее в ногах.
Эта
девушка еще не успела
попасть в официальные списки полиции, но
на любовь и
на свое тело глядела без всяких возвышенных предрассудков.
— Подумайте сами, мадам Шойбес, — говорит он, глядя
на стол, разводя руками и щурясь, — подумайте, какому риску я здесь подвергаюсь!
Девушка была обманным образом вовлечена в это… в как его… ну, словом, в дом терпимости, выражаясь высоким слогом. Теперь родители разыскивают ее через полицию. Хорошо-с. Она
попадает из одного места в другое, из пятого в десятое… Наконец след находится у вас, и главное, — подумайте! — в моем околотке! Что я могу поделать?
Один раз, бродя между этими разноцветными, иногда золотом и серебром вышитыми, качающимися от ветра, висячими стенами или ширмами, забрел я нечаянно к тетушкину амбару, выстроенному почти середи двора, перед ее окнами; ее
девушка, толстая, белая и румяная Матрена, посаженная
на крылечке для караула, крепко
спала, несмотря
на то, что солнце пекло ей прямо в лицо; около нее висело
на сошках и лежало по крыльцу множество широких и тонких полотен и холстов, столового белья, мехов, шелковых материй, платьев и т. п.
Матери показалось, что в голосе
девушки звучат знакомые чувства — тоска и страх. И слова Саши стали
падать на сердце ей, точно крупные капли ледяной воды.
Я был, наконец, любимец вельможи, имел в перспективе
попасть в флигель-адъютанты, в тридцать лет пристегнул бы, наверняк, генеральские эполеты, и потому можете судить, до чего бы я дошел в настоящем моем возрасте; но женился по страсти
на девушке бедной, хоть и прелестной, в которой, кажется, соединены все достоинства женские, и сразу же должен был оставить Петербург, бросить всякого рода служебную карьеру и
на всю жизнь закабалиться в деревне.
Бледная, задумчивая
девушка, по какому-то странному противоречию с его плотной натурой, сделала
на него сильное впечатление. Он
на вечерах уходил из-за карт и погружался в непривычную думу, глядя
на этот полувоздушный призрак, летавший перед ним. Когда
на него
падал ее томный взор, разумеется, случайно, он, бойкий гладиатор в салонных разговорах, смущался перед робкой девочкой, хотел ей иногда сказать что-нибудь, но не мог. Это надоело ему, и он решился действовать положительнее, чрез разных теток.
Ужас был в доме Морозова. Пламя охватило все службы. Дворня кричала,
падая под ударами хищников. Сенные
девушки бегали с воплем взад и вперед. Товарищи Хомяка грабили дом, выбегали
на двор и бросали в одну кучу дорогую утварь, деньги и богатые одежды.
На дворе, над грудой серебра и золота, заглушая голосом шум, крики и треск огня, стоял Хомяк в красном кафтане.
Бывало, и подумать соромно, в летнике, словно
девушка, плясывал; а теперь, видно, разобрало его: поднял крестьян и дворовых и
напал на татар; должно быть, и в нем русский дух заговорил.
Две крупные слезы скатились с длинных ресниц Анны и
упали на белый передник, который она все переминала в руках. Матвею стало очень жаль
девушку, и он сказал...
— Вам следовало бы
попасть на такой пароход, — сказала
девушка. — Там так отлично. Все удобно, все есть, как в большой гостинице. Там даже танцуют. Но я никогда не бывала
на роскошных пароходах. Мне даже послышалось, что играет музыка.
«Однажды, во время пира, одну из них, черноволосую и нежную, как ночь, унес орел, спустившись с неба. Стрелы, пущенные в него мужчинами,
упали, жалкие, обратно
на землю. Тогда пошли искать
девушку, но — не нашли ее. И забыли о ней, как забывают обо всем
на земле».
«Он засмеялся и пошел, куда захотелось ему, — к одной красивой
девушке, которая пристально смотрела
на него; пошел к ней и, подойдя, обнял ее. А она была дочь одного из старшин, осудивших его. И, хотя он был красив, она оттолкнула его, потому что боялась отца. Она оттолкнула его да и пошла прочь, а он ударил ее и, когда она
упала, встал ногой
на ее грудь, так, что из ее уст кровь брызнула к небу,
девушка, вздохнув, извилась змеей и умерла.
«Вот какая щедрая земля в той стране! «Там жило могучее племя людей, они
пасли стада и
на охоту за зверями тратили свою силу и мужество, пировали после охоты, пели песни и играли с
девушками.
Измученная
девушка не могла больше вынести: она вдруг зарыдала и в страшном истерическом припадке
упала на диван. Мать испугалась, кричала: «Люди, девка, воды, капель, за доктором, за доктором!» Истерический припадок был упорен, доктор не ехал, второй гонец, посланный за ним, привез тот же ответ: «Велено-де сказать, что немножко-де повременить надо,
на очень, дескать, трудных родах».
Некому было ей сообщить все занимавшее ее, все собиравшееся в груди; под конец, не имея силы носить всего в себе, она
попала на мысль, очень обыкновенную у
девушки: она стала записывать свои мысли, свои чувства.
— Я недавно встретил эту
девушку на вокзале и со стороны полюбовался ею. Какая она вся чистенькая, именно чистенькая, — это сказывается в каждом движении, в каждом взгляде. Она чистенькой ложится
спать, чистенькой встает и чистенькой проводит целый день.
Кирша поехал далее, а крестьянская
девушка, стоя
на одном месте, провожала его глазами до тех пор, пока не потеряла совсем из виду. Не доехав шагов пятидесяти до пчельника, запорожец слез с лошади и, привязав ее к дереву, пробрался между кустов до самых ворот загородки. Двери избушки были растворены, а собака
спала крепким сном подле своей конуры. Кирша вошел так тихо, что Кудимыч, занятый счетом яиц, которые в большом решете стояли перед ним
на столе, не приподнял даже головы.
Колебались в отблесках огней стены домов, изо всех окон смотрели головы детей, женщин,
девушек — яркие пятна праздничных одежд расцвели, как огромные цветы, а мадонна, облитая серебром, как будто горела и таяла, стоя между Иоанном и Христом, — у нее большое розовое и белое лицо, с огромными глазами, мелко завитые, золотые волосы
на голове, точно корона, двумя пышными потоками они
падают на плечи ее.
(Отцу). Ну, прощай, батюшка!
Спи, господь с тобой! А я теперь дождалась красных дней, я теперь всю ночку
на воле просижу с милым дружком под деревцем, потолкую я с ним по душе, как только мне,
девушке, хочется. Будем с ним щебетать, как ласточки, до самой ясной зореньки. Птички проснутся, защебечут по-своему, — ну, тогда уж их пора, а мы по домам разойдемся. (Обнимает Гаврилу, садятся
на скамью под дерево).
На Любовь слова отца
падали одно за другим, как петли крепкой сети, —
падали, опутывая ее, и
девушка, не умея освободиться из них, молчала, оглушенная речами отца.
Во все это время она держалась к Дон-Кихоту спиной, и он только мог любоваться
на ее сильный и стройный стан и черную как смоль косу, которая
упала на пол тяжелою плетью и, как змея, вилась за каждым движением
девушки.
Он был роста необыкновенного и чрезвычайно худ; но
на бледном лице его не заметно было ничего смертного; казалось, он
спал крепким сном и готов был ежеминутно пробудиться: это был хозяин дома, умерший поутру, а молодая
девушка — дочь его.
Во мне что-то дрогнуло. Если это она, то ее появление застает меня врасплох…
На нее
упала полоса света из окна последнего вагона. Я узнал ее: да, это была
девушка с Волги.
Пал на землю снег, и посветлело в комнатах. И уже не те стали комнаты: занялись обе
девушки уборкой и раскрыли ящики, расставили мебель, повесили драпри и гардины — при равнодушном внимании Елены Петровны. Одну комнату оставили для Саши.
Теперь она
попала из одной крайности в другую: теперь, завернувшись в черную бархатную шубейку, обшитую заячьим мехом, она трепеща отворяет дверь
на голодарейку. — Чего тебе бояться, неопытная
девушка: Борис Петрович уехал в город, его жена в монастырь, слушать поучения монахов и новости и<з> уст богомолок, не менее ею уважаемых.
Со свечой в руке взошла Наталья Сергевна в маленькую комнату, где лежала Ольга; стены озарились, увешанные платьями и шубами, и тень от толстой госпожи
упала на столик, покрытый пестрым платком; в этой комнате протекала половина жизни молодой
девушки, прекрасной, пылкой… здесь ей снились часто молодые мужчины, стройные, ласковые, снились большие города с каменными домами и златоглавыми церквями; — здесь, когда зимой шумела мятелица и снег белыми клоками
упадал на тусклое окно и собирался перед ним в высокий сугроб, она любила смотреть, завернутая в теплую шубейку,
на белые степи, серое небо и ветлы, обвешанные инеем и колеблемые взад и вперед; и тайные, неизъяснимые желания, какие бывают у
девушки в семнадцать лет, волновали кровь ее; и досада заставляла плакать; вырывала иголку из рук.
— Боже! — прошептала вздрогнув несчастная
девушка, сердце сжалось… и смутное подозрение пробудилось в нем; она встала; ноги ее подгибались… она хотела сделать шаг и
упала на колени…