Неточные совпадения
Бобчинский. Возле будки, где продаются пироги. Да, встретившись с Петром Ивановичем, и говорю ему: «
Слышали ли вы о новости-та, которую получил Антон Антонович из достоверного письма?» А Петр Иванович уж услыхали об этом от ключницы
вашей Авдотьи, которая, не знаю, за чем-то была послана к Филиппу Антоновичу Почечуеву.
Правдин. А кого он невзлюбит, тот дурной человек. (К Софье.) Я и сам имею честь знать
вашего дядюшку. А, сверх того, от многих
слышал об нем то, что вселило в душу мою истинное к нему почтение. Что называют в нем угрюмостью, грубостью, то есть одно действие его прямодушия. Отроду язык его не говорил да, когда душа его чувствовала нет.
Стародум(Софье). Мне это очень приятно. (Милону.) Я
слышал, что вы были в армии. Неустрашимость
ваша…
— Да, но вам, может быть, легче вступить в сношения, которые всё-таки необходимы, с человеком приготовленным. Впрочем, как хотите. Я очень рад был
услышать о
вашем решении. И так уж столько нападков на добровольцев, что такой человек, как вы, поднимает их в общественном мнении.
— Да, я
слышала, что вы живёте в Ментоне с
вашею тётушкой, кажется, М-me Шталь. Я знала ее belle-soeur.
— Да, я очень рада, что увидала вас, — сказала она с улыбкой. — Я
слышала о вас столько со всех сторон, даже от
вашего мужа. Он был у меня, и он мне очень понравился, — очевидно с дурным намерением прибавила она. — Где он?
— А! — сказала она, как бы удивленная. — Я очень рада, что вы дома. Вы никуда не показываетесь, и я не видала вас со времени болезни Анны. Я всё
слышала —
ваши заботы. Да, вы удивительный муж! — сказала она с значительным и ласковым видом, как бы жалуя его орденом великодушия за его поступок с женой.
— Я
слышал, княжна, что, будучи вам вовсе не знаком, я имел уже несчастие заслужить
вашу немилость… что вы меня нашли дерзким… неужели это правда?
— Знаем все об
вашем положении, все
услышали! — сказал он, когда увидел, что дверь за ним плотно затворилась. — Ничего, ничего! Не робейте: все будет поправлено. Все станет работать за вас и —
ваши слуги! Тридцать тысяч на всех — и ничего больше.
Кучер,
услышав, что нужно пропустить два поворота и поворотить на третий, сказал: «Потрафим,
ваше благородие», — и Чичиков уехал, сопровождаемый долго поклонами и маханьями платка приподымавшихся на цыпочках хозяев.
— Изволили ли,
ваше превосходительство,
слышать когда-нибудь о том, что такое — «полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит»?
Но день протек, и нет ответа.
Другой настал: всё нет, как нет.
Бледна как тень, с утра одета,
Татьяна ждет: когда ж ответ?
Приехал Ольгин обожатель.
«Скажите: где же
ваш приятель? —
Ему вопрос хозяйки был. —
Он что-то нас совсем забыл».
Татьяна, вспыхнув, задрожала.
«Сегодня быть он обещал, —
Старушке Ленский отвечал, —
Да, видно, почта задержала». —
Татьяна потупила взор,
Как будто
слыша злой укор.
Боюсь, в мольбе моей смиренной
Увидит
ваш суровый взор
Затеи хитрости презренной —
И
слышу гневный
ваш укор.
Мои богини! что вы? где вы?
Внемлите мой печальный глас:
Всё те же ль вы? другие ль девы,
Сменив, не заменили вас?
Услышу ль вновь я
ваши хоры?
Узрю ли русской Терпсихоры
Душой исполненный полет?
Иль взор унылый не найдет
Знакомых лиц на сцене скучной,
И, устремив на чуждый свет
Разочарованный лорнет,
Веселья зритель равнодушный,
Безмолвно буду я зевать
И о былом воспоминать?
— Да, это прекрасно, моя милая, — сказала бабушка, свертывая мои стихи и укладывая их под коробочку, как будто не считая после этого княгиню достойною
слышать такое произведение, — это очень хорошо, только скажите мне, пожалуйста, каких после этого вы можете требовать деликатных чувств от
ваших детей?
Порфирий Петрович, как только
услышал, что гость имеет до него «дельце», тотчас же попросил его сесть на диван, сам уселся на другом конце и уставился в гостя, в немедленном ожидании изложения дела, с тем усиленным и уж слишком серьезным вниманием, которое даже тяготит и смущает с первого раза, особенно по незнакомству, и особенно если то, что вы излагаете, по собственному
вашему мнению, далеко не в пропорции с таким необыкновенно важным, оказываемым вам вниманием.
— Я все
слышал и все видел, — сказал он, особенно упирая на последнее слово. — Это благородно, то есть я хотел сказать, гуманно! Вы желали избегнуть благодарности, я видел! И хотя, признаюсь вам, я не могу сочувствовать, по принципу, частной благотворительности, потому что она не только не искореняет зла радикально, но даже питает его еще более, тем не менее не могу не признаться, что смотрел на
ваш поступок с удовольствием, — да, да, мне это нравится.
— А я об вас еще от покойника тогда же
слышала… Только не знала тогда еще
вашей фамилии, да и он сам не знал… А теперь пришла… и как узнала вчера
вашу фамилию… то и спросила сегодня: тут господин Раскольников где живет?.. И не знала, что вы тоже от жильцов живете… Прощайте-с… Я Катерине Ивановне…
— Вот
ваше письмо, — начала она, положив его на стол. — Разве возможно то, что вы пишете? Вы намекаете на преступление, совершенное будто бы братом. Вы слишком ясно намекаете, вы не смеете теперь отговариваться. Знайте же, что я еще до вас
слышала об этой глупой сказке и не верю ей ни в одном слове. Это гнусное и смешное подозрение. Я знаю историю и как и отчего она выдумалась. У вас не может быть никаких доказательств. Вы обещали доказать: говорите же! Но заранее знайте, что я вам не верю! Не верю!..
— Я уверен, что вы об этом господине Лужине, моем по жене родственнике, уже составили
ваше мнение, если его хоть полчаса видели или хоть что-нибудь об нем верно и точно
слышали.
«Я, конечно, говорит, Семен Захарыч, помня
ваши заслуги, и хотя вы и придерживались этой легкомысленной слабости, но как уж вы теперь обещаетесь, и что сверх того без вас у нас худо пошло (
слышите,
слышите!), то и надеюсь, говорит, теперь на
ваше благородное слово», то есть все это, я вам скажу, взяла да и выдумала, и не то чтоб из легкомыслия, для одной похвальбы-с!
— Не хочу я
вашей дружбы и плюю на нее!
Слышите ли? И вот же: беру фуражку и иду. Ну-тка, что теперь скажешь, коли намерен арестовать?
— А вот через Афанасия Ивановича Вахрушина, об котором, почитаю, неоднократно изволили слышать-с, по просьбе
вашей мамаши, чрез нашу контору вам перевод-с, — начал артельщик, прямо обращаясь к Раскольникову. — В случае если уже вы состоите в понятии-с — тридцать пять рублей вам вручить-с, так как Семен Семенович от Афанасия Ивановича, по просьбе
вашей мамаши, по прежнему манеру о том уведомление получили. Изволите знать-с?
— И ты прав, ей-богу прав! — сказал самозванец. — Ты видел, что мои ребята смотрели на тебя косо; а старик и сегодня настаивал на том, что ты шпион и что надобно тебя пытать и повесить; но я не согласился, — прибавил он, понизив голос, чтоб Савельич и татарин не могли его
услышать, — помня твой стакан вина и заячий тулуп. Ты видишь, что я не такой еще кровопийца, как говорит обо мне
ваша братья.
«Я
слышал, — сказал я довольно некстати, — что на
вашу крепость собираются напасть башкирцы».
Мнение мое было принято чиновниками с явною неблагосклонностию. Они видели в нем опрометчивость и дерзость молодого человека. Поднялся ропот, и я
услышал явственно слово «молокосос», произнесенное кем-то вполголоса. Генерал обратился ко мне и сказал с улыбкою: «Господин прапорщик! Первые голоса на военных советах подаются обыкновенно в пользу движений наступательных; это законный порядок. Теперь станем продолжать собирание голосов. Г-н коллежский советник! скажите нам
ваше мнение!»
— Очень хорошо-с. Мне очень приятно это
слышать от вас.
Ваши слова выводят меня из неизвестности…
— Я видела
вашего батюшку два раза и много
слышала о нем, — продолжала она, — я очень рада с вами познакомиться.
— Это в вас еще старые следы
вашего сатирического направления… («Старые следы! — подумал Аркадий. — Если б Базаров это
слышал!») Погодите, мы вас переделаем.
— Мы когда-нибудь поподробнее побеседуем об этом предмете с вами, любезный Евгений Васильич; и
ваше мнение узнаем, и свое выскажем. С своей стороны, я очень рад, что вы занимаетесь естественными науками. Я
слышал, что Либих [Либих Юстус (1803–1873) — немецкий химик, автор ряда работ по теории и практики сельского хозяйства.] сделал удивительные открытия насчет удобрений полей. Вы можете мне помочь в моих агрономических работах: вы можете дать мне какой-нибудь полезный совет.
—
Ваш дядя, как я
слышал…
— И ночью, перед тем, как поезд остановился между станциями, не
слышали шума около
вашей двери?
— Вот когда заиграют все силы в
вашем организме, тогда заиграет жизнь и вокруг вас, и вы увидите то, на что закрыты у вас глаза теперь,
услышите, чего не слыхать вам: заиграет музыка нерв,
услышите шум сфер, будете прислушиваться к росту травы. Погодите, не торопитесь, придет само! — грозил он.
— Что вы все молчите, так странно смотрите на меня! — говорила она, беспокойно следя за ним глазами. — Я бог знает что наболтала в бреду… это чтоб подразнить вас… отмстить за все
ваши насмешки… — прибавила она, стараясь улыбнуться. — Смотрите же, бабушке ни слова! Скажите, что я легла, чтоб завтра пораньше встать, и попросите ее… благословить меня заочно…
Слышите?
— Послушайте, monsieur Чацкий, — остановила она, — скажите мне по крайней мере отчего я гибну? Оттого что не понимаю новой жизни, не… не поддаюсь… как вы это называете… развитию? Это
ваше любимое слово. Но вы достигли этого развития, да? а я всякий день
слышу, что вы скучаете… вы иногда наводите на всех скуку…
— Мы высказались… отдаю решение в
ваши руки! — проговорил глухо Марк, отойдя на другую сторону беседки и следя оттуда пристально за нею. — Я вас не обману даже теперь, в эту решительную минуту, когда у меня голова идет кругом… Нет, не могу —
слышите, Вера, бессрочной любви не обещаю, потому что не верю ей и не требую ее и от вас, венчаться с вами не пойду. Но люблю вас теперь больше всего на свете!.. И если вы после всего этого, что говорю вам, — кинетесь ко мне… значит, вы любите меня и хотите быть моей…
— Ах да, — произнес он голосом светского человека, и как бы вдруг припомнив, — ах да! Тот вечер… Я
слышал… Ну как
ваше здоровье и как вы теперь сами после всего этого, Аркадий Макарович?.. Но, однако, перейдем к главному. Я, видите ли, собственно преследую три цели; три задачи передо мной, и я…
—
Слышали, — скажут мне, — не новость. Всякий фатер в Германии повторяет это своим детям, а между тем
ваш Ротшильд (то есть покойный Джемс Ротшильд, парижский, я о нем говорю) был всего только один, а фатеров мильоны.
— Знаете что, я по
вашим глазам еще давеча догадался, что вы будете хулить Крафта, и, чтобы не
слышать хулы, положил не добиваться
вашего мнения; но вы его сами высказали, и я поневоле принужден согласиться с вами; а между тем я недоволен вами! Мне жаль Крафта.
— «Расстанемтесь, и тогда буду любить вас», буду любить — только расстанемтесь. Слушайте, — произнес он, совсем бледный, — подайте мне еще милостыню; не любите меня, не живите со мной, будем никогда не видаться; я буду
ваш раб — если позовете, и тотчас исчезну — если не захотите ни видеть, ни
слышать меня, только… только не выходите ни за кого замуж!
О том, что вышло, — про то я знаю: о
вашей обоюдной вражде и о
вашем отвращении, так сказать, обоюдном друг от друга я знаю,
слышал, слишком
слышал, еще в Москве
слышал; но ведь именно тут прежде всего выпрыгивает наружу факт ожесточенного отвращения, ожесточенность неприязни, именно нелюбви, а Анна Андреевна вдруг задает вам: «Любите ли?» Неужели она так плохо рансеньирована?
— Ах! Я так давно
слышал… — быстро проговорил он, — я имел чрезвычайное удовольствие познакомиться прошлого года в Луге с сестрицей
вашей Лизаветой Макаровной… Она тоже мне про вас говорила…
— Вы уверяете, что
слышали, а между тем вы ничего не
слышали. Правда, в одном и вы справедливы: если я сказал, что это дело «очень простое», то забыл прибавить, что и самое трудное. Все религии и все нравственности в мире сводятся на одно: «Надо любить добродетель и убегать пороков». Чего бы, кажется, проще? Ну-тка, сделайте-ка что-нибудь добродетельное и убегите хоть одного из
ваших пороков, попробуйте-ка, — а? Так и тут.
— За помешанного? Оттуда? Кто бы это такой и откуда? Все равно, довольно. Катерина Николаевна! клянусь вам всем, что есть святого, разговор этот и все, что я
слышал, останется между нами… Чем я виноват, что узнал
ваши секреты? Тем более что я кончаю мои занятия с
вашим отцом завтра же, так что насчет документа, который вы разыскиваете, можете быть спокойны!
— Чего вам? вам дико, что я так говорю? — улыбнулся он бледной улыбкой. — Я думаю, что если б только это могло вас прельстить, то я бы простоял где-нибудь тридцать лет столпником на одной ноге… Я вижу: вам меня жаль;
ваше лицо говорит: «Я бы полюбила тебя, если б могла, но я не могу»… Да? Ничего, у меня нет гордости. Я готов, как нищий, принять от вас всякую милостыню —
слышите, всякую… У нищего какая же гордость?
Слышу, деточки, голоса
ваши веселые,
слышу шаги
ваши на родных отчих могилках в родительский день; живите пока на солнышке, радуйтесь, а я за вас Бога помолю, в сонном видении к вам сойду… все равно и по смерти любовь!..
«Ну, что море, что небо? какие краски там? —
слышу я
ваши вопросы.
«Что ты?» — «Поди,
ваше высокоблагородие, обедать, я давно зову тебя, да не
слышишь».
— Да, мне рассказывали про
ваше дело, — сказал Нехлюдов, проходя в глубь камеры и становясь у решетчатого и грязного окна, — и хотелось бы от вас самих
услышать.