Неточные совпадения
«Умница,
Какой мужчина там?» —
Спросил Роман у
женщины,
Уже кормившей Митеньку
Горяченькой
ухой.
— Позвольте напомнить — здесь
женщины, — обиженно заявила толстая дама с волосами, начесанными на
уши.
Бердников хотел что-то сказать, но только свистнул сквозь зубы: коляску обогнал маленький плетеный шарабан, в нем сидела
женщина в красном, рядом с нею, высунув длинный язык, качала башкой большая собака в пестрой, гладкой шерсти, ее обрезанные
уши торчали настороженно, над оскаленной пастью старчески опустились кровавые веки, тускло блестели рыжие, каменные глаза.
Это было глупо, смешно и унизительно. Этого он не мог ожидать, даже не мог бы вообразить, что Дуняша или какая-то другая
женщина заговорит с ним в таком тоне. Оглушенный, точно его ударили по голове чем-то мягким, но тяжелым, он попытался освободиться из ее крепких рук, но она, сопротивляясь, прижала его еще сильней и горячо шептала в
ухо ему...
Его слушали плешивый человек с сизыми
ушами, с орденом на шее и носатая длинная
женщина, вся в черном, похожая на монахиню.
Беседа тянулась медленно, неохотно, люди как будто осторожничали, сдерживались, может быть, они устали от необходимости повторять друг пред другом одни и те же мысли. Большинство людей притворялось, что они заинтересованы речами знаменитого литератора, который, утверждая правильность и глубину своей мысли, цитировал фразы из своих книг, причем выбирал цитаты всегда неудачно. Серенькая старушка вполголоса рассказывала высокой толстой
женщине в пенсне с волосами, начесанными на
уши...
Она будила его чувственность, как опытная
женщина, жаднее, чем деловитая и механически ловкая Маргарита, яростнее, чем голодная, бессильная Нехаева. Иногда он чувствовал, что сейчас потеряет сознание и, может быть, у него остановится сердце. Был момент, когда ему казалось, что она плачет, ее неестественно горячее тело несколько минут вздрагивало как бы от сдержанных и беззвучных рыданий. Но он не был уверен, что это так и есть, хотя после этого она перестала настойчиво шептать в
уши его...
За другим столом лениво кушала
женщина с раскаленным лицом и зелеными камнями в
ушах, против нее сидел человек, похожий на министра Витте, и старательно расковыривал ножом череп поросенка.
К Лидии подходили мужчины и
женщины, низко кланялись ей, целовали руку; она вполголоса что-то говорила им, дергая плечами, щеки и
уши ее сильно покраснели. Марина, стоя в углу, слушала Кормилицына; переступая с ноги на ногу, он играл портсигаром; Самгин, подходя, услыхал его мягкие, нерешительные слова...
Четыре
женщины заключали шествие: толстая, с дряблым лицом монахини; молоденькая и стройная, на тонких ногах, и еще две шли, взяв друг друга под руку, одна — прихрамывала, качалась; за ее спиной сонно переставлял тяжелые ноги курносый солдат, и синий клинок сабли почти касался ее
уха.
— Он, бедненький, дипломатическую рожу сделал себе, а у меня коронка от шестерки, ну, я его и взвинтила! — сочно хвасталась дородная
женщина в шелках; ее
уши, пухлые, как пельмени, украшены тяжелыми изумрудами, смеется она смехом уничтожающим.
Все более неприятно было видеть ее руки, — поблескивая розоватым перламутром острых, заботливо начищенных ногтей, они неустанно и беспокойно хватали чайную ложку, щипцы для сахара, чашку, хрустели оранжевым шелком халата, ненужно оправляя его, щупали мочки красных
ушей, растрепанные волосы на голове. И это настолько владело вниманием Самгина, что он не смотрел в лицо
женщины.
— Сбоку, — подхватила Пелагея Ивановна, — означает вести; брови чешутся — слезы; лоб — кланяться; с правой стороны чешется — мужчине, с левой —
женщине;
уши зачешутся — значит, к дождю, губы — целоваться, усы — гостинцы есть, локоть — на новом месте спать, подошвы — дорога…
«Я соблазнитель, волокита! Недостает только, чтоб я, как этот скверный старый селадон, с маслеными глазами и красным носом, воткнул украденный у
женщины розан в петлицу и шептал на
ухо приятелю о своей победе, чтоб… чтоб… Ах, Боже мой, куда я зашел! Вот где пропасть! И Ольга не летает высоко над ней, она на дне ее… за что, за что…»
Они знали, на какое употребление уходят у него деньги, но на это они смотрели снисходительно, помня нестрогие нравы повес своего времени и находя это в мужчине естественным. Только они, как нравственные
женщины, затыкали
уши, когда он захочет похвастаться перед ними своими шалостями или когда кто другой вздумает довести до их сведения о каком-нибудь его сумасбродстве.
«А она не поймет этого, — печально думал он, — и сочтет эти, ею внушенные и ей посвящаемые произведения фантазии — за любовную чепуху! Ужели и она не поймет:
женщина! А у ней, кажется,
уши такие маленькие, умные…»
— Чей это голос!..
женщины! — говорил он с испугом, навострив
уши и открыв глаза.
Случалось ли вам (да как не случалось поэту!) вдруг увидеть
женщину, о красоте, грации которой долго жужжали вам в
уши, и не найти в ней ничего поражающего?
— Постой, — сказал старец и приблизил
ухо свое прямо к ее губам.
Женщина стала продолжать тихим шепотом, так что ничего почти нельзя было уловить. Она кончила скоро.
— Кстати, мне недавно рассказывал один болгарин в Москве, — продолжал Иван Федорович, как бы и не слушая брата, — как турки и черкесы там у них, в Болгарии, повсеместно злодействуют, опасаясь поголовного восстания славян, — то есть жгут, режут, насилуют
женщин и детей, прибивают арестантам
уши к забору гвоздями и оставляют так до утра, а поутру вешают — и проч., всего и вообразить невозможно.
Слово, которое герои Мордовцева закутывали эзоповскими намеками и шарадами, а Светлов шепнул на
ухо любящей
женщине, — было, конечно, «революция».
Жажда семейной ласки, материнской, сестриной, нянькиной ласки, так грубо и внезапно оборванной, обратилась в уродливые формы ухаживания (точь-в-точь как в женских институтах «обожание») за хорошенькими мальчиками, за «мазочками»; любили шептаться по углам и, ходя под ручку или обнявшись в темных коридорах, говорить друг другу на
ухо несбыточные истории о приключениях с
женщинами.
— Но самое главное, — продолжал Ярченко, пропустив мимо
ушей эту шпильку, — самое главное то, что я вас всех видел сегодня на реке и потом там… на том берегу… с этими милыми, славными девушками. Какие вы все были внимательные, порядочные, услужливые, но едва только вы простились с ними, вас уже тянет к публичным
женщинам. Пускай каждый из вас представит себе на минутку, что все мы были в гостях у его сестер и прямо от них поехали в Яму… Что? Приятно такое предположение?
Стоявшие около меня
женщины и девушки сопровождали жалобными восклицаниями каждое неудачное движение бегающего животного, которого рев долетал до
ушей моих, и мне стало очень его жалко.
— Жена мне еще сказывала, — продолжал между тем Евгений Петрович, опять уж таинственно и даже наклонясь к
уху Вихрова, — что вас главным образом потрясло нечаянное убийство одной близкой вам
женщины?
Женщина с ребяческими мыслями в голове и с пошло-старческими словами на языке;
женщина, пораженная недугом институтской мечтательности и вместе с тем по
уши потонувшая в мелочах самой скаредной обыденной жизни;
женщина, снедаемая неутолимою жаждой приобретения и, в то же время, считающая не иначе, как по пальцам;
женщина, у которой с первым ударом колокола к «достойной» выступают на глазах слезки и кончик носа неизменно краснеет и которая, во время проскомидии, считает вполне дозволенным думать:"А что, кабы у крестьян пустошь Клинцы перебить, да потом им же перепродать?.
Действительно, княгиня Засекина не могла быть богатой
женщиной: нанятый ею флигелек был так ветх, и мал, и низок, что люди, хотя несколько зажиточные, не согласились бы поселиться в нем. Впрочем, я тогда пропустил это все мимо
ушей. Княжеский титул на меня мало действовал: я недавно прочел «Разбойников» Шиллера.
Прейн критически оглядел Раису Павловну и остался ею доволен. Вечером в своем платье «цвета медвежьего
уха» она была тем, чем только может быть в счастливом случае
женщина ее лет, то есть эффектна и прилична, даже чуть-чуть более. При вечернем освещении она много выигрывала своей статной фигурой и смелым типичным лицом с взбитыми белокурыми волосами.
— Слышали? — говорила полная
женщина с дряблым лицом и саквояжем на коленях. — Сегодня за ранней обедней соборный регент мальчику певчему
ухо надорвал…
Худенькая красивая
женщина — ее раньше Ромашов не заметил — с распущенными черными волосами и с торчащими ключицами на открытой шее обнимала голыми руками печального Лещенку за шею и, стараясь перекричать музыку и гомон, визгливо пела ему в самое
ухо...
«Я знаю, что мне теперь делать! — говорилось в письме. — Если только я не умру на чахотку от вашего подлого поведения, то, поверьте, я жестоко отплачу вам. Может быть, вы думаете, что никто не знает, где вы бываете каждый вечер? Слепец! И у стен есть
уши. Мне известен каждый ваш шаг. Но, все равно, с вашей наружностью и красноречием вы там ничего не добьетесь, кроме того, что N вас вышвырнет за дверь, как щенка. А со мною советую вам быть осторожнее. Я не из тех
женщин, которые прощают нанесенные обиды.
— Ведь вы знаете, entre nous soit dit, [между нами говоря (франц.)] что муж ее… (Марья Ивановна шепчет что-то на
ухо своей собеседнице.) Ну, конечно, мсьё Щедрин, как молодой человек… Это очень понятно! И представьте себе: она, эта холодная, эта бездушная кокетка, предпочла мсье Щедрину — кого же? — учителя Линкина! Vous savez?.. Mais elle a des instincts, cette femme!!! [Знаете?.. Ведь эта
женщина не без темперамента!!! (франц.)]
— Сурков от ревности вздумал уверять меня, — продолжал он, — что ты уж будто и влюблен по
уши в Тафаеву. «Нет, уж извини, — говорю я ему, — вот это неправда: после всего, что с ним случилось, он не влюбится. Он слишком хорошо знает
женщин и презирает их…» Не правда ли?
Он ревел нескончаемо долго.
Женщины на пароходе, зажав
уши ладонями, смеялись, жмурились и наклоняли вниз головы. Разговаривающие кричали, но казалось, что они только шевелят губами и улыбаются. И когда гудок перестал, всем вдруг сделалось так легко и так возбужденно-весело, как это бывает только в последние секунды перед отходом парохода.
Стебли трав щёлкали по голенищам сапог, за брюки цеплялся крыжовник, душно пахло укропом, а по ту сторону забора кудахтала курица, заглушая сухой треск скучных слов, Кожемякину было приятно, что курица мешает слышать и понимать эти слова, судя по голосу, обидные. Он шагал сбоку
женщины, посматривая на её красное, с облупившейся кожей, обожжённое солнцем
ухо, и, отдуваясь устало, думал: «Тебе бы попом-то быть!»
В
уши ему лез тонкий визг
женщины, ноющие крики Шакира, хрип Фоки и собачий лай Максима, он прыгал в пляске этих звуков, и, когда нога его с размаха била в упругое, отражавшее её тело, в груди что-то сладостно и жгуче вздрагивало.
Кожа на висках у хозяйки почти голубая, под глазами лежали черноватые тени, на тонкой шее около
уха торопливо дрожало что-то, и вся эта
женщина казалась изломанной, доживающей последние дни.
— Извини, я сделаю одно замечание: большую роль в данном случае играет декоративная сторона. Каждый вперед воображает себя уже героем, который жертвует собой за любовь к ближнему, — эта мысль красиво окутывается пороховым дымом, освещается блеском выстрелов, а
ухо слышит мольбы угнетенных братьев, стоны раненых, рыдания
женщин и детей. Ты, вероятно, встречал охотников бегать на пожары? Тоже декоративная слабость…
Тут вошла одна пожилая
женщина и шепнула ей что-то на
ухо.
Тихая, теплая ночь спускалась на него и шептала ему что-то на
ухо, а ему казалось, что это та красивая
женщина склоняется к нему, с улыбкой глядит на него и хочет поцеловать…
Эти строгие и мрачные суждения, отголоски суровой древности, раздавались всё громче и наконец дошли до
ушей матери Эмилии — Серафины Амато,
женщины гордой, сильной и, несмотря на свои пятьдесят лет, до сего дня сохранившей красоту уроженки гор.
Запах жареного щекотал ноздри, трескучий разговор
женщин звучал в
ушах, глазам было жарко, какой-то пёстрый туман застилал их.
Но слова песни невольно лезли в
уши, он повторял их про себя и с удивлением понял, что эти весёлые люди распевают о том, как хоронили гулящую
женщину.
Саша, положив голову на плечо ему, тихо говорила прямо в
ухо ему слова, от которых он краснел и смущался, они возбуждали в нем желание обнять эту
женщину и целовать ее без счета и устали.
Их было так много, что казалось,
женщина надела на голову себе огромную шапку и она съезжает ей на
уши, щеки и высокий лоб; из-под него спокойно и лениво смотрели большие голубые глаза.
Когда она прошла мимо Евсея, не заметив его, он невольно потянулся за нею, подошёл к двери в кухню, заглянул туда и оцепенел от ужаса: поставив свечу на стол,
женщина держала в руке большой кухонный нож и пробовала пальцем остроту его лезвия. Потом, нагнув голову, она дотронулась руками до своей полной шеи около
уха, поискала на ней чего-то длинными пальцами, тяжело вздохнув, тихо положила нож на стол, и руки её опустились вдоль тела…
— Посмотри, как ты расстроил
женщину! Вот ведь тебе за это по меньшей мере стоит
уши выдрать.
Мурзавецкий. Я больше с
женщинами никогда не говорю. Десять слов, и довольно, готово, вот по сих пор. (Показывает на
уши.)
В ту же минуту тонкий звон начался в
ушах, назойливый, как пение комара, и я догадался, что это — золото, чистое золото, брошенное к столбу
женщины с завязанными глазами.
Поражало его умение ярмарочных
женщин высасывать деньги и какая-то бессмысленная трата ими заработка, достигнутого ценою бесстыдных, пьяных ночей. Ему сказали, что человек с собачьим лицом, крупнейший меховщик, тратил на Паулу Менотти десятки тысяч, платил ей по три тысячи каждый раз, когда она показывала себя голой. Другой, с лиловыми
ушами, закуривая сигары, зажигая на свече сторублевые билеты, совал за пазухи
женщин пачки кредиток.