Неточные совпадения
Она казалась наиболее удобной, потому что не имела обаяния женщины, и можно было изучать, раскрыть, уличить ее в чем-то, не опасаясь
попасть в глупое положение Грелу, героя нашумевшего романа Бурже «
Ученик».
— Насилу вас принесла нелегкая! — сказал он с досадой вполголоса, — где вы пропадали? Я другую ночь почти не
сплю совсем… Днем тут
ученики вертелись, а по ночам он один…
Дома у себя он натаскал глины, накупил моделей голов, рук, ног, торсов, надел фартук и начал лепить с жаром, не
спал, никуда не ходил, видясь только с профессором скульптуры, с
учениками, ходил с ними в Исакиевский собор, замирая от удивления перед работами Витали, вглядываясь в приемы, в детали, в эту новую сферу нового искусства.
Всю горькую чашу существования мастерового-ученика он выпил до дна, на собственных боках убеждаясь, что
попал в глухой мешок, из которого некуда выбраться, и что, стало быть, самое лучшее, что ему предстояло, — это притупить в себе всякую чувствительность, обтерпеться.
Мастеровые в будние дни начинали работы в шесть-семь часов утра и кончали в десять вечера. В мастерской портного Воздвиженского работало пятьдесят человек. Женатые жили семьями в квартирах на дворе; а холостые с мальчиками-учениками ночевали в мастерских,
спали на верстаках и на полу, без всяких постелей: подушка — полено в головах или свои штаны, если еще не пропиты.
Этюды с этих лисичек и другие классные работы можно было встретить и на Сухаревке, и у продавцов «под воротами». Они
попадали туда после просмотра их профессорами на отчетных закрытых выставках, так как их было девать некуда, а на ученические выставки классные работы не принимались, как бы хороши они ни были. За гроши продавали их
ученики кому
попало, а встречались иногда среди школьных этюдов вещи прекрасные.
Обезьяничание было до такой степени явно и дерзко, что я со страхом и удивлением взглянул на Потоцкого. Он ничего не заметил и продолжал отчеканивать фамилию за фамилией. Среди тишины звучал его металлический голос, и
падали короткие ответы: «есть… есть… есть…» Только в глазах
учеников искрилась усмешка.
Это значило, что Абрамович, Кириченко, Варшавский должны отправиться в угол… В классе водворялась тишина, абсолютная, томительная, жуткая… В нее отчетливо, резко
падали только отрывистые, быстрые вопросы учителя и торопливые ответы
учеников…
Еще дня через два в класс
упало, как петарда, новое сенсационное известие. Был у нас
ученик Доманевич, великовозрастный молодой человек, засидевшийся в гимназии и казавшийся среди мелюзги совсем взрослым. Он был добрый малый и хороший товарищ, но держал себя высокомерно, как профессор, случайно усевшийся на одну парту с малышами.
Но…
попав в эту обстановку после годичной муштровки,
ученики распустились.
Мещанский король Луи-Филипп ежегодно приглашал первого
ученика из Ecole polytechnique к своему обеду, и таким образом самосадскии кержак, сын жигаля Елески,
попал в Елисейский дворец.
Вязмитинов был сын писца из губернского правления; воспитывался в училище детей канцелярских служителей, потом в числе двух лучших
учеников был определен в четвертый класс гимназии, оттуда в университет и, наконец,
попал на место учителя истории и географии при знакомом нам трехклассном уездном училище.
Длинный, сухой
ученик с совершенно белыми волосами и белесоватыми зрачками глаз, прозванный в классе «белым тараканом», тихо крадется к Локоткову и только что хотел произнести: «Локотков, пора!», как тот, вдруг расхохотавшись беззвучным смехом, сел на кровать и прошептал: «Ах, какие же вы трусы! Я тоже не
спал всю ночь, но я не
спал от смеха, а вы… трусишки!», и с этим он начал обуваться.
Нина Федоровна платила за бедных
учеников, раздавала старухам чай, сахар, варенье, наряжала небогатых невест, и если ей в руки
попадала газета, то она прежде всего искала, нет ли какого-нибудь воззвания или заметки о чьем-нибудь бедственном положении.
Один раз, в классе русской грамматики, злой мальчишка Рушка закричал: «Аксаков
спит!» Учитель, спросив у других
учеников, точно ли я
спал, и получив утвердительный ответ, едва не поставил меня на колени.
Маменька, как увидели и расслушали мой голос, который взобрался на самые высочайшие тоны — потому что пан Кнышевский, дабы пощеголять дарованием
ученика своего, тянул меня за ухо что есть мочи, от чего я и кричал необыкновенно — так вот, говорю, маменька как расслушали, что это мой голос, от радости хотели было сомлеть, отчего должно бы им и
упасть, то и побоялись, чтобы не
упасть на пана полковника или чтоб V не сделать непристойного чего при падении, то и удержались гостей ради, а только начали плакать слезами радости.
Якорев. Верно. Ну-с, так, значит, он выстрелил в меня, я тотчас же ответил ему из моего нагана и бросился на землю, чтобы лёжа лучше стрелять, и стараясь
попасть ему, pardon [извините, (франц.) — Ред.], в живот, чтобы нанести тяжёлую рану. После третьего выстрела один из нападавших, впоследствии оказавшийся
учеником художественной школы Николаем Уховым, был мною ранен легко в колено…
Класс наполнялся вдруг разноголосными жужжаниями: авдиторы [Авдиторы —
ученики старших классов, которым доверялась проверка знаний
учеников младших классов.] выслушивали своих
учеников; звонкий дискант грамматика
попадал как раз в звон стекла, вставленного в маленькие окна, и стекло отвечало почти тем же звуком; в углу гудел ритор, которого рот и толстые губы должны бы принадлежать, по крайней мере, философии.
Затолклись, захлопали, застучали другие голоса — точно развязал кто-то мешок с живыми звонкими голосами, и они
попадали оттуда на землю, по одному, по два, целой кучей. Это говорили
ученики. И, покрывая их всех, стукаясь о деревья, о стены,
падая на самого себя, загремел решительный и властный голос Петра — он клялся, что никогда не оставит учителя своего.
И не видел он, как ушел со двора перепуганный Петр, чтобы не показываться более. И с этого вечера до самой смерти Иисуса не видел Иуда вблизи его ни одного из
учеников, и среди всей этой толпы были только они двое, неразлучные до самой смерти, дико связанные общностью страданий, — тот, кого предали на поругание и муки, и тот, кто его предал. Из одного кубка страданий, как братья, пили они оба, преданный и предатель, и огненная влага одинаково
опаляла чистые и нечистые уста.
— А разве не у всех
учеников плохая память? И разве не всех учителей обманывали их
ученики? Вот поднял учитель розгу —
ученики кричат: мы знаем, учитель! А ушел учитель
спать, и говорят
ученики: не этому ли учил нас учитель? И тут. Сегодня утром ты назвал меня: вор. Сегодня вечером ты зовешь меня: брат. А как ты назовешь меня завтра?
«Рыскает он, — поучала
учеников Анисья Терентьевна, — рыскает окаянный враг Божий по земле, и кто, Богу не помолясь,
спать ляжет, кто в никонианскую церковь войдет, кто в постный день молока хлебнет аль мастерицу в чем не послушает, того железными крюками тотчас на мученье во ад преисподний стащит».
Я должен был не останавливаясь и, главное, в привычных условиях жить, как
ученик по привычке не думая сказывает выученный наизусть урок, так я должен был жить, чтобы не
попасть опять во власть этой ужасной, появившейся в первый раз в Арзамасе тоски.
За начальством прошли кавалеры:
ученики лучших учебных заведений столицы, приезжавшие к нам по «наряду». Исключение составляли братья и кузены старших, которые
попадали на наши балы по особому приглашению начальницы или какой-нибудь классной дамы.
Опять прошли годы, и случилось, что Пантака, молодой монах и
ученик Нарады, путешествуя в горах Колшамби,
попал в руки разбойников. Так как у него не было никакой собственности, атаман разбойников крепко избил его и отпустил.
Но в его анархизме было много такого, что давало ему свободу мнений; вот почему он и не
попал в
ученики к Карлу Марксу и сделался даже предметом клеветы: известно, что Маркс заподозрил его в роли агента русского правительства, да и к Герцену Маркс относился немногим лучше.
— Из ста желающих
попасть в число учениц и
учеников драматических курсов в этом году могут быть приняты не более одиннадцати человек, ибо имеется всего пять мужских и шесть женских вакансий.
Во Владимире сказывался
ученик Николая Леопольдовича. Вообще князь за последнее время страшно
упал нравственно, у него появилась прямо какая-то мания — у кого бы то ни было и каким бы то ни было способом урвать денег. Сумма для него была безразлична: будь это десятки рублей, или даже десятки копеек.