Неточные совпадения
Развращение нравов дошло до того, что глуповцы посягнули проникнуть в тайну построения
миров и открыто рукоплескали
учителю каллиграфии, который, выйдя из пределов своей специальности, проповедовал с кафедры, что
мир не мог быть сотворен в шесть дней.
Для чего этим трем барышням нужно было говорить через день по-французски и по-английски; для чего они в известные часы играли попеременкам на фортепиано, звуки которого слышались у брата наверху, где занимались студенты; для чего ездили эти
учителя французской литературы, музыки, рисованья, танцев; для чего в известные часы все три барышни с М-llе Linon подъезжали в коляске к Тверскому бульвару в своих атласных шубках — Долли в длинной, Натали в полудлинной, а Кити в совершенно короткой, так что статные ножки ее в туго-натянутых красных чулках были на всем виду; для чего им, в сопровождении лакея с золотою кокардой на шляпе, нужно было ходить по Тверскому бульвару, — всего этого и многого другого, что делалось в их таинственном
мире, он не понимал, но знал, что всё, что там делалось, было прекрасно, и был влюблен именно в эту таинственность совершавшегося.
«Жестоко вышколили ее», — думал Самгин, слушая анекдоты и понимая пристрастие к ним как выражение революционной вражды к старому
миру. Вражду эту он считал наивной, но не оспаривал ее, чувствуя, что она довольно согласно отвечает его отношению к людям, особенно к тем, которые метят на роли вождей, «
учителей жизни», «объясняющих господ».
Смотрите вы на все эти чудеса,
миры и огни, и, ослепленные, уничтоженные величием, но богатые и счастливые небывалыми грезами, стоите, как статуя, и шепчете задумчиво: «Нет, этого не сказали мне ни карты, ни англичане, ни американцы, ни мои
учители; говорило, но бледно и смутно, только одно чуткое поэтическое чувство; оно таинственно манило меня еще ребенком сюда и шептало...
Молчите, скаредные
учители, вы есте наемники мучительства; оно, проповедуя всегда
мир и тишину, заключает засыпляемых лестию в оковы.
Вот если б вам поручили изучить и описать мундиры, присвоенные
учителям латинского языка, или, например, собственными глазами удостовериться, к какому классу эти
учителя причислены по должности и по пенсии… и притом, в целом
мире!
Чтобы ввести читателя в уразумение этой драмы, мы оставим пока в стороне все тропы и дороги, по которым Ахилла, как американский следопыт, будет выслеживать своего врага,
учителя Варнавку, и погрузимся в глубины внутреннего
мира самого драматического лица нашей повести — уйдем в
мир неведомый и незримый для всех, кто посмотрит на это лицо и близко и издали.
— Конец… со мною всему конец… Отныне
мир и благоволение. Ныне которое число? Ныне четвертое июня: вы так и запишите: «Четвертого июня
мир и благоволение», потому что
мир всем и Варнавке
учителю шабаш.
Человек древнего
мира мог считать себя вправе пользоваться благами
мира сего в ущерб другим людям, заставляя их страдать поколениями, потому что он верил, что люди рождаются разной породы, черной и белой кости, Яфетова и Хамова отродья. Величайшие мудрецы
мира,
учители человечества Платон, Аристотель не только оправдывали существование рабов и доказывали законность этого, но даже три века тому назад люди, писавшие о воображаемом обществе будущего, утопии, не могли представить себе его без рабов.
Для достижения первой цели конгресс обращается к
учителям истории, к женщинам и к духовенству с советом проповедовать людям каждое 3-е воскресенье декабря зло войны и благо
мира; для достижения второй — конгресс обращается к правительствам, предлагая им разоружение и замену войны арбитрацией.
Так, Годунов оставил мысль об учреждении университета с иностранными
учителями только потому, что, как говорит Карамзин (том XI, стр. 53), «духовенство представило ему, что Россия благоденствует в
мире единством закона и языка; что разность языков может произвести и разность в мыслях, опасную для церкви».
Им казалось, что личность — дурная привычка, от которой пора отстать; они проповедовали примирение со всей темной стороной современной жизни, называя все случайное, ежедневное, отжившее, словом, все, что ни встретится на улице, действительным и, следственно, имеющим право на признание; так поняли они великую мысль, «что все действительное разумно»; они всякий благородный порыв клеймили названием Schönseeligkeit [прекраснодушие (нем.).], не усвоив себе смысла, в котором слово это употреблено их
учителем [«Есть более полный
мир с действительностию, доставляемый познанием ее, нежели отчаянное сознание, что временное дурно или неудовлетворительно, но что с ним следует примириться, потому что оно лучше не может быть».
Этим пороком страдал добрейший в
мире человек — Иван Иваныч,
учитель истории.
Они могут — и должны быть полезнее всех Академий в
мире, действуя на первые элементы народа; и смиренный
учитель, который детям бедности и трудолюбия изъясняет буквы, арифметические числа и рассказывает в простых словах любопытные случаи Истории, или, развертывая нравственный катехизис, доказывает, сколь нужно и выгодно человеку быть добрым, в глазах Философа почтен не менее Метафизика, которого глубокомыслие и тонкоумие самым Ученым едва вразумительно; или мудрого Натуралиста, Физиолога, Астронома, занимающих своею наукою только некоторую часть людей.
Ученик, первый по учению (и это всегда был брат Петруся), возглашал за всех:"
Мир ти, благий
учителю наш!""
Противуположность чистых, высоких
учителей, простиравших руку всем слабым и труждающимся и часто отнимавших ее от сильных и богатых, с
миром, погрузившимся в пороки, с которых спала даже завеса стыда, заживо разлагающимся, сделала его несправедливым.
Предметы те ж, зимою, как и летом,
Реальный
мир являл моим глазам:
Учителя ходили по билетам
Все те ж ко мне; порхал по четвергам
Танцмейстер, весь пропитанный балетом,
Со скрипкою пискливой, и мне сам
Мой гувернер в назначенные сроки
Преподавал латинские уроки.
Во все время [жалкой] бесцветности пятидесятых годов г. Плещеев не появлялся в печати и таким образом спасся от необходимости бежать с своими героями на необитаемый остров и остался в действительном
мире мелких чиновников,
учителей, художников, небольших помещиков, полусветских барынь и барышень и т. п.
От этого и не от чего другого происходит то удивительное явление, что такие христианские
учители проповедуют 1900 лет христианство, а
мир продолжает жить языческой жизнью.
Баадер старательно отмежевывается от религиозного монизма и истолковывает доктрину своего
учителя в смысле свободы Бога от
мира и от природы [Баадер говорит: «Я.
Учитель пения из семинаристов, болезненный, раздражительный, из неудавшихся священников, предназначавший себя к духовной деятельности и вышедший из семинарии за какую-то провинность, зол за свою исковерканную жизнь на весь
мир. Приюток он считает за своих личных врагов, и нет дня, чтобы он жестоко не накричал на ту или другую из воспитанниц.
И то, что христианские теологи,
учителя Церкви, официальные представители христианства, никогда не могли ничего сказать о любви, кроме пошлостей, и даже не замечали её, свидетельствует о том, насколько христианство было социализировано в обыденном объективированном
мире и приспособлено к его требованиям.
В Женеве он поддерживал себя материально, давая уроки и по общим русским предметам, и по фортепианной игре. Когда я (во время франко-прусской войны) заехал в Женеву повидаться с Лизой Герцен, я нашел его ее
учителем. Но еще раньше я возобновил наше знакомство на конгрессах"
Мира и свободы", всего больше на первом по счету из тех, на какие я попадал, — в Берне.
В чем же состоит этот бесспорный этический авторитет избраннейшего
учителя в
мире и жизни? Гервинус посвящает этому разъяснению конечную главу второго тома, около пятидесяти страниц.
Да как же и не быть этому в нашем
мире, когда прямо признавалось и признается теми, которые считаются
учителями других, что высшее совершенство отдельного человека есть всестороннее развитие утонченных потребностей его личности, что благо масс в том, чтобы у них было много потребностей и они могли бы удовлетворять их, что благо людей состоит в удовлетворении их потребностей.
Гервинус прямо говорит, что, кроме того значения Шекспира в области драматической поэзии, в которой, по его мнению, он то же, что «Гомер в области эпоса, Шекспир, как редчайший знаток человеческой души, представляет из себя
учителя самого бесспорного этического авторитета и избраннейшего руководителя в
мире и жизни».
Религия любви еще грядет в
мир, это религия безмерной свободы Духа [В. Несмелов в своей книге о св. Григории Нисском пишет: «Отцы и
учители церкви первых трех веков ясно говорили только о личном бытии Св.
Вопрос о положительном, творческом призвании человека в
мире даже никогда не поднимался святыми отцами и
учителями церкви.
Учителя церкви отождествляли «
мир» со злыми страстями.
Не говоря уже об
учителях церкви древнего
мира: Татиане, Клименте, Оригене, Тертуллиане, Киприане, Лактанции и других, противоречие это сознавалось и в средние века, в новое же время выяснялось всё больше и больше и выражалось и в огромном количестве сект, отрицающих противное христианству государственное устройство с необходимым условием существования его — насилием, и в самых разнообразных гуманитарных учениях, даже не признающих себя христианскими, которые все, так же, как и особенно распространившиеся в последнее время учения социалистические, коммунистические, анархические, суть не что иное, как только односторонние проявления отрицающего насилие христианского сознания в его истинном значении.
Так относились к войне христиане первых веков и так говорили их
учителя, обращаясь к сильным
мира, и говорили так в то время, когда сотнями и тысячами гибли мученики за исповедание Христовой веры.
Не последние граждане, не последние писатели и философы античного
мира, а отцы и
учителя Церкви были людьми подлинного движения духа.
В наше время жизнь
мира идет своим ходом, совершенно независимо от учения церкви. Учение это осталось так далеко назади, что люди
мира не слышат уже голосов
учителей церкви. Да и слушать нечего, потому что церковь только дает объяснения того устройства жизни, из которого уже вырос
мир и которого или уже вовсе нет, или которое неудержимо разрушается.
Есть только два пути, говорят нам наши
учителя: верить и повиноваться нам и властям и участвовать в том зле, которое мы учредили, или уйти из
мира и идти в монастырь, не спать и не есть или на столбе гноить свою плоть, сгибаться и разгибаться и ничего не делать для людей; или признать учение Христа неисполнимым и потому признать освященную религией беззаконность жизни; или отречься от жизни, что равносильно медленному самоубийству.