Неточные совпадения
—
Умерла в Крыму от чахотки. Отец,
учитель физики, бросил ее, когда мне было пять или шесть лет.
Однажды, придя к
учителю, он был остановлен вдовой домохозяина, — повар
умер от воспаления легких. Сидя на крыльце, женщина веткой акации отгоняла мух от круглого, масляно блестевшего лица своего. Ей было уже лет под сорок; грузная, с бюстом кормилицы, она встала пред Климом, прикрыв дверь широкой спиной своей, и, улыбаясь глазами овцы, сказала...
— Странный, не правда ли? — воскликнула Лидия, снова оживляясь. Оказалось, что Диомидов — сирота, подкидыш; до девяти лет он воспитывался старой девой, сестрой
учителя истории, потом она
умерла,
учитель спился и тоже через два года помер, а Диомидова взял в ученики себе резчик по дереву, работавший иконостасы. Проработав у него пять лет, Диомидов перешел к его брату, бутафору, холостяку и пьянице, с ним и живет.
Что же касается мужчин, то Птицын, например, был приятель с Рогожиным, Фердыщенко был как рыба в воде; Ганечка всё еще в себя прийти не мог, но хоть смутно, а неудержимо сам ощущал горячечную потребность достоять до конца у своего позорного столба; старичок
учитель, мало понимавший в чем дело, чуть не плакал и буквально дрожал от страха, заметив какую-то необыкновенную тревогу кругом и в Настасье Филипповне, которую обожал, как свою внучку; но он скорее бы
умер, чем ее в такую минуту покинул.
И если б этот самый
учитель мог увидать свой образ накануне казни, то так ли бы сам он взошел на крест и так ли бы
умер как теперь?
Иван воспитывался не дома, а у богатой старой тетки, княжны Кубенской: она назначила его своим наследником (без этого отец бы его не отпустил); одевала его, как куклу, нанимала ему всякого рода
учителей, приставила к нему гувернера, француза, бывшего аббата, ученика Жан-Жака Руссо, некоего m-r Courtin de Vaucelles, ловкого и тонкого проныру, самую, как она выражалась, fine fleur [Самый цвет (фр.).] эмиграции, — и кончила тем, что чуть не семидесяти лет вышла замуж за этого финь-флёра: перевела на его имя все свое состояние и вскоре потом, разрумяненная, раздушенная амброй a la Richelieu, [На манер Ришелье (фр.).] окруженная арапчонками, тонконогими собачками и крикливыми попугаями,
умерла на шелковом кривом диванчике времен Людовика XV, с эмалевой табакеркой работы Петито в руках, — и
умерла, оставленная мужем: вкрадчивый господин Куртен предпочел удалиться в Париж с ее деньгами.
Двух-трех
учителей, в честности которых я был убежден и потому перевел на очень ничтожные места — и то мне поставлено в вину: говорят, что я подбираю себе шайку, тогда как я сыну бы родному,
умирай он с голоду на моих глазах, гроша бы жалованья не прибавил, если б не знал, что он полезен для службы, в которой я хочу быть, как голубь, свят и чист от всякого лицеприятия — это единственная мечта моя…
— Разве что этому научите! — вступается Арина Петровна, — уж оставьте вы их, Христа ради…
учители! Тоже учить собрались… наукам, должно быть! Вот я с ними, как Павел
умрет, в Хотьков уеду… и так-то мы там заживем!
Ну, да и не я же буду, если я
умру без того, что я этого просвирниного сына
учителя Варнавку не взвошу!
Впрочем, она опасна до восемнадцати лет; а вот у нашего французского
учителя жена тридцати лет, а в чахотке
умерла, да,
умерла; ну, если…» И ему так живо представился гроб в гостиной, покрыт покровом, грустное чтение раздается, Семен Иванович стоит печальный возле, Яшу держит нянька, повязанная белым платком.
Да вот, недалеко искать, месяца два назад
умер у нас в городе некий Беликов,
учитель греческого языка, мой товарищ.
Весёлый плотник
умер за работой; делал гроб утонувшему сыну одноглазого фельдшера Морозова и вдруг свалился мёртвым. Артамонов пожелал проводить старика в могилу, пошёл в церковь, очень тесно набитую рабочими, послушал, как строго служит рыжий поп Александр, заменивший тихого Глеба, который вдруг почему-то расстригся и ушёл неизвестно куда. В церкви красиво пел хор, созданный
учителем фабричной школы Грековым, человеком похожим на кота, и было много молодёжи.
Квач. Узнаем! А помните там, на Брянском, черный такой был в очках?
Учитель Савицкий? То он тоже был недавно опять арестован… Ну, только
умер он в тюрьме… Очень больной был! Мало вас все-таки!
Когда
умерла мать, отец Петр Леонтьич,
учитель чистописания и рисования в гимназии, запил, наступила нужда; у мальчиков не было сапог и калош, отца таскали к мировому, приходил судебный пристав и описывал мебель…
Большинство же учеников хотело азов, а так как азами зачастую некому было заниматься, потому что нынче тот, а завтра этот кружок оставались без
учителя, то вскоре недовольство стало проникать в среду учащихся; за недовольством следовало охлаждение, ученики оставляли школу — и школа
умирала естественною смертью.
А то, чего он не мог мне дать как преподаватель, то доделал другой француз — А.-И. де Венси (de Vincy), тоже обломок великой эпохи, но с прекрасным образованием, бывший артиллерийский офицер времен Реставрации, воспитанник политехнической школы, застрявший в русской провинции, где сделался
учителем и
умер, нажив три дома.
— Сударь! — сказал он, прикладывая руку к сердцу. — Действительно, я… солгал! Я не студент и не сельский
учитель. Всё это одна выдумка! Я в русском хоре служил, и оттуда меня за пьянство выгнали. Но что же мне делать? Верьте богу, нельзя без лжи! Когда я говорю правду, мне никто не подает. С правдой
умрешь с голоду и замерзнешь без ночлега! Вы верно рассуждаете, я понимаю, но… что же мне делать?
— Он должен
умереть для царя, для Малюты, для всех, кроме
учителя, меня, тебя и тех, кому ты открыть это пожелаешь.
— Не бойтесь!.. Христос среди нас… Почтим слова его послушаньем…
Умрем за нашего
Учителя!
Я счастлив, я не боюсь ничего и
умру, благословляя тебя за то, что ты восхитила меня твоим чудным порывом, но я не побегу, я не скроюсь от тех, кто несчастлив, и… я скажу тебе больше: я не дам унизить насмешкой его… того, кого я зову моим
учителем и моим господином…
— А это еще лучше: если они
умерли, то пусть
учитель и говорит о правах «умершего сословия».