Неточные совпадения
Они мечтали и о шитом мундире для него, воображали его советником
в палате, а мать даже и губернатором; но всего этого хотелось бы им достигнуть как-нибудь подешевле, с разными хитростями, обойти тайком разбросанные по пути просвещения и честей камни и преграды, не трудясь перескакивать через них, то есть, например,
учиться слегка, не до изнурения души и тела, не до утраты благословенной,
в детстве приобретенной полноты, а так, чтоб только соблюсти предписанную форму и добыть как-нибудь аттестат,
в котором бы сказано было, что Илюша прошел все науки и искусства.
У него был свой сын, Андрей, почти одних лет с Обломовым, да еще отдали ему одного мальчика, который почти никогда не
учился, а больше страдал золотухой, все
детство проходил постоянно с завязанными глазами или ушами да плакал все втихомолку о том, что живет не у бабушки, а
в чужом доме, среди злодеев, что вот его и приласкать-то некому, и никто любимого пирожка не испечет ему.
Он был по привычкам аскет, довольствовался самым малым и, как всякий с
детства приученный к работе, с развитыми мускулами человек, легко и много и ловко мог работать всякую физическую работу, но больше всего дорожил досугом, чтобы
в тюрьмах и на этапах продолжать
учиться.
Гурмыжская. Ах, он много страдал, бедный! Мать его была богатая женщина, и он с
детства был приучен к неге, к раболепству прислуги и всех окружающих; потом они обеднели, и он узнал страшную нужду. Ужасно! Он рожден повелевать, а его заставляли чему-то
учиться в гимназии.
— Милый мой! — начал тонкий после лобызания. — Вот не ожидал! Вот сюрприз! Ну да погляди же на меня хорошенько! Такой же красавец, как и был! Такой же душонок и щеголь! Ах ты, господи! Ну, что же ты? Богат? Женат? Я уже женат, как видишь… Это вот моя жена, Луиза, урожденная Ванценбах… лютеранка… А это сын мой, Нафанаил, ученик третьего класса. Это, Нафаня, друг моего
детства!
В гимназии вместе
учились!
Известно, что как бы ни дурно учили ребенка
в детстве, как бы ни плохи были преподаватели
в школе, но если ученик имеет добрую волю и твердое желание
учиться, то при хороших его способностях он непременно достигнет образования сам, независимо от своих наставников.
…Вы знаете, я родился и вырос
в так называемой теперь «черте оседлости», и у меня были товарищи, скажу даже друзья
детства — евреи, с которыми я
учился.
Конечно, это было
детство возникающего университета, но тем не менее тут было много добрых, благотворных начал, прочно подвигавших на пути образованности искренно желавших
учиться; немного было приобретено сведений научных, но зато они вошли
в плоть и кровь учащихся, вполне были усвоены ими и способствовали самобытному развитию молодых умственных сил.
— Если так рассуждать, так вы, конечно, — говорит, — дядюшка, правы, но вы забыли, что нынче не те уж времена и не такое мы с
детства получаем воспитание. Кто говорит! Если б я вырос
в деревне, ничему бы не
учился…
— Я вырасту, Павла Артемьевна! А уж тянет меня туда-то, и сказать не могу, как тянет. Так бы век
в тишине монастырской и прожила. За вас бы молилась…
В посте… на ночных бдениях… — возразила, внезапно сживаясь, Соня. — У бабушки моей есть монашка знакомая… Она еще
в детстве все к бабушке приставала, просила все меня
в послушание к ней отдать
в обитель… Совсем к себе на воспитание брала… А отец не отдал… Сюды определил… Велел
учиться.
Хотя я с
детства говорил по-немецки,
в Дерпте
учился и сдавал экзамен на этом языке, много переводил — и все-таки никогда ничего не писал и не печатал по-немецки. Моя речь появилась
в каком-то венском листке.
В ней я-с австрийской точки — высказывался достаточно смело, но полицейский комиссар, сидевший тут, ни меня, никаких других ораторов не останавливал.
По-английски я стал
учиться еще
в Дерпте, студентом, но с
детства меня этому языку не учили. Потом я брал уроки
в Петербурге у известного учителя, которому выправлял русский текст его грамматики. И
в Париже
в первые зимы я продолжал упражняться, главным образом,
в разговорном языке. Но когда я впервые попал на улицы Лондона, я распознал ту давно известную истину, что читать, писать и даже говорить по-английски — совсем не то, что вполне понимать всякого англичанина.
Узнаю потрясающие вещи. Ксения «изменила» искусству, бросила мечту о сцене, вышла замуж за одного молоденького офицера, друга
детства, и занялась исключительно хозяйством. А Борис Коршунов, как-то застенчиво краснея и
в то же время гордо блестя глазами, сообщает мне Маруся, имел такой огромный успех за это лето во Пскове, что, возомнив себя вполне законченным прекрасным актером, решил, что
учиться ему нечему, да и ни к чему больше. К тому же, его пригласили на главные роли
в один из лучших театров столицы.
Николай Афанасьевич родился под Москвой, недалеко от Сергиево-Троицкой лавры, близ села Радонежа,
в маленькой деревеньке тестя его отца, бедного неслужащего дворянина. Первые годы
детства он провел среди крестьянских детей, ничем от них не отличаясь, и до десяти лет ничему не
учился, так что было полное основание полагать, что он останется «недорослем».
Мать его, дочь довольно известного русского литератора двадцатых годов,
в первые годы его
детства сама учила его всему, чему
училась в одном петербургском институте, из которого вышла с шифром, и, что всего важнее, умела внушить ему любовь к добру, правде и чести.
Младшая, Милочка,
училась несколько тупее, но зато
в Глаше замечались кое-какие капризцы, с которыми мягкий Пизонский никак не мог справиться, между тем как Милочка с самого раннего
детства росла такою умною, такою рассудительною, что дядя Котън, любивший обеих своих питомиц равною, нежною любовью, все-таки, против воли своей, более привязывался к спокойной Милочке.