Неточные совпадения
У батюшки,
у матушки
С Филиппом побывала я,
За дело принялась.
Три года, так считаю я,
Неделя за неделею,
Одним порядком шли,
Что год, то
дети: некогда
Ни думать, ни печалиться,
Дай Бог
с работой справиться
Да лоб перекрестить.
Поешь — когда останется
От старших да от деточек,
Уснешь — когда больна…
А на четвертый новое
Подкралось горе лютое —
К кому оно привяжется,
До смерти не избыть!
Носила я Демидушку
По поженкам… лелеяла…
Да взъелася свекровь,
Как зыкнула, как рыкнула:
«Оставь его
у дедушки,
Не много
с ним нажнешь!»
Запугана, заругана,
Перечить не посмела я,
Оставила
дитя.
Но в семье она — и не для того только, чтобы показывать пример, а от всей души — строго исполняла все церковные требования, и то, что
дети около года не были
у причастия, очень беспокоило ее, и,
с полным одобрением и сочувствием Матрены Филимоновны, она решила совершить это теперь, летом.
Кити стояла
с засученными рукавами
у ванны над полоскавшимся в ней
ребенком и, заслышав шаги мужа, повернув к нему лицо, улыбкой звала его к себе. Одною рукою она поддерживала под голову плавающего на спине и корячившего ножонки пухлого
ребенка, другою она, равномерно напрягая мускул, выжимала на него губку.
Дарья Александровна проводила лето
с детьми в Покровском,
у сестры своей Кити Левиной.
Первое время деревенской жизни было для Долли очень трудное. Она живала в деревне в детстве, и
у ней осталось впечатление, что деревня есть спасенье от всех городских неприятностей, что жизнь там хотя и не красива (
с этим Долли легко мирилась), зато дешева и удобна: всё есть, всё дешево, всё можно достать, и
детям хорошо. Но теперь, хозяйкой приехав в деревню, она увидела, что это всё совсем не так, как она думала.
Напившись чаю
у того самого богатого мужика-хозяина,
у которого останавливался Левин в свою поездку к Свияжскому, и побеседовав
с бабами о
детях и со стариком о графе Вронском, которого тот очень хвалил, Дарья Александровна в 10 часов поехала дальше.
Дети с испуганным и радостным визгом бежали впереди. Дарья Александровна,
с трудом борясь
с своими облепившими ее ноги юбками, уже не шла, а бежала, не спуская
с глаз
детей. Мужчины, придерживая шляпы, шли большими шагами. Они были уже
у самого крыльца, как большая капля ударилась и разбилась о край железного жолоба.
Дети и за ними большие
с веселым говором вбежали под защиту крыши.
— Ну, я рада, что ты начинаешь любить его, — сказала Кити мужу, после того как она
с ребенком у груди спокойно уселась на привычном месте. — Я очень рада. А то это меня уже начинало огорчать. Ты говорил, что ничего к нему не чувствуешь.
Прежде, если бы Левину сказали, что Кити умерла, и что он умер
с нею вместе, и что
у них
дети ангелы, и что Бог тут пред ними, — он ничему бы не удивился; но теперь, вернувшись в мир действительности, он делал большие усилия мысли, чтобы понять, что она жива, здорова и что так отчаянно визжавшее существо есть сын его.
Девочка, его
ребенок, была так мила и так привязала к себе Анну
с тех пор, как
у ней осталась одна эта девочка, что Анна редко вспоминала о сыне.
Жена?.. Нынче только он говорил
с князем Чеченским.
У князя Чеченского была жена и семья — взрослые пажи
дети, и была другая, незаконная семья, от которой тоже были
дети. Хотя первая семья тоже была хороша, князь Чеченский чувствовал себя счастливее во второй семье. И он возил своего старшего сына во вторую семью и рассказывал Степану Аркадьичу, что он находит это полезным и развивающим для сына. Что бы на это сказали в Москве?
На утро однако всё устроилось, и к девяти часам — срок, до которого просили батюшку подождать
с обедней, сияющие радостью, разодетые
дети стояли
у крыльца пред коляской, дожидаясь матери.
Сонно улыбаясь, всё
с закрытыми глазами, он перехватился пухлыми ручонками от спинки кровати за ее плечи, привалился к ней, обдавая ее тем милым сонным запахом и теплотой, которые бывают только
у детей, и стал тереться лицом об ее шею и плечи.
— Кити, не было ли
у тебя чего-нибудь неприятного
с Петровыми? — сказала княгиня, когда они остались одни. — Отчего она перестала присылать
детей и ходить к нам?
Левин не сел в коляску, а пошел сзади. Ему было немного досадно на то, что не приехал старый князь, которого он чем больше знал, тем больше любил, и на то, что явился этот Васенька Весловский, человек совершенно чужой и лишний. Он показался ему еще тем более чуждым и лишним, что, когда Левин подошел к крыльцу,
у которого собралась вся оживленная толпа больших и
детей, он увидал, что Васенька Весловский
с особенно ласковым и галантным видом целует руку Кити.
Действительно, она не то что угадала (связь ее
с ребенком не была еще порвана), она верно узнала по приливу молока
у себя недостаток пищи
у него.
— Мы
с ним большие друзья. Я очень хорошо знаю его. Прошлую зиму, вскоре после того… как вы
у нас были, — сказала она
с виноватою и вместе доверчивою улыбкой,
у Долли
дети все были в скарлатине, и он зашел к ней как-то. И можете себе представить, — говорила она шопотом. — ему так жалко стало ее, что он остался и стал помогать ей ходить за
детьми. Да; и три недели прожил
у них в доме и как нянька ходил за
детьми.
— Поэтому для обрусения инородцев есть одно средство — выводить как можно больше
детей. Вот мы
с братом хуже всех действуем. А вы, господа женатые люди, в особенности вы, Степан Аркадьич, действуете вполне патриотически;
у вас сколько? — обратился он, ласково улыбаясь хозяину и подставляя ему крошечную рюмочку.
Вернувшись в начале июня в деревню, он вернулся и к своим обычным занятиям. Хозяйство сельское, отношения
с мужиками и соседями, домашнее хозяйство, дела сестры и брата, которые были
у него на руках, отношения
с женою, родными, заботы о
ребенке, новая пчелиная охота, которою он увлекся
с нынешней весны, занимали всё его время.
Весь день этот Анна провела дома, то есть
у Облонских, и не принимала никого, так как уж некоторые из ее знакомых, успев узнать о ее прибытии, приезжали в этот же день. Анна всё утро провела
с Долли и
с детьми. Она только послала записочку к брату, чтоб он непременно обедал дома. «Приезжай, Бог милостив», писала она.
Самые разнообразные предположения того, о чем он сбирается говорить
с нею, промелькнули
у нее в голове: «он станет просить меня переехать к ним гостить
с детьми, и я должна буду отказать ему; или о том, чтобы я в Москве составила круг для Анны… Или не о Васеньке ли Весловском и его отношениях к Анне? А может быть, о Кити, о том, что он чувствует себя виноватым?» Она предвидела всё только неприятное, но не угадала того, о чем он хотел говорить
с ней.
— Не могу. Только
с детьми мне хорошо, только
у тебя.
После обеда Сергей Иванович сел со своею чашкой кофе
у окна в гостиной, продолжая начатый разговор
с братом и поглядывая на дверь, из которой должны были выйти
дети, собиравшиеся за грибами.
«Ты хозяйский сын?» — спросил я его наконец. — «Ни». — «Кто же ты?» — «Сирота, убогой». — «А
у хозяйки есть
дети?» — «Ни; была дочь, да утикла за море
с татарином». — «
С каким татарином?» — «А бис его знает! крымский татарин, лодочник из Керчи».
Вернер был мал ростом, и худ, и слаб, как
ребенок; одна нога была
у него короче другой, как
у Байрона; в сравнении
с туловищем голова его казалась огромна: он стриг волосы под гребенку, и неровности его черепа, обнаруженные таким образом, поразили бы френолога странным сплетением противоположных наклонностей.
Герои наши видели много бумаги, и черновой и белой, наклонившиеся головы, широкие затылки, фраки, сертуки губернского покроя и даже просто какую-то светло-серую куртку, отделившуюся весьма резко, которая, своротив голову набок и положив ее почти на самую бумагу, выписывала бойко и замашисто какой-нибудь протокол об оттяганье земли или описке имения, захваченного каким-нибудь мирным помещиком, покойно доживающим век свой под судом, нажившим себе и
детей и внуков под его покровом, да слышались урывками короткие выражения, произносимые хриплым голосом: «Одолжите, Федосей Федосеевич, дельце за № 368!» — «Вы всегда куда-нибудь затаскаете пробку
с казенной чернильницы!» Иногда голос более величавый, без сомнения одного из начальников, раздавался повелительно: «На, перепиши! а не то снимут сапоги и просидишь ты
у меня шесть суток не евши».
Купцы первые его очень любили, именно за то, что не горд; и точно, он крестил
у них
детей, кумился
с ними и хоть драл подчас
с них сильно, но как-то чрезвычайно ловко: и по плечу потреплет, и засмеется, и чаем напоит, пообещается и сам прийти поиграть в шашки, расспросит обо всем: как делишки, что и как.
Но вот багряною рукою
Заря от утренних долин
Выводит
с солнцем за собою
Веселый праздник именин.
С утра дом Лариной гостями
Весь полон; целыми семьями
Соседи съехались в возках,
В кибитках, в бричках и в санях.
В передней толкотня, тревога;
В гостиной встреча новых лиц,
Лай мосек, чмоканье девиц,
Шум, хохот, давка
у порога,
Поклоны, шарканье гостей,
Кормилиц крик и плач
детей.
— Смотрите, добрые люди: одурел старый! совсем спятил
с ума! — говорила бледная, худощавая и добрая мать их, стоявшая
у порога и не успевшая еще обнять ненаглядных
детей своих. —
Дети приехали домой, больше году их не видали, а он задумал невесть что: на кулаки биться!
— Ее? Да ка-а-ак же! — протянула Соня жалобно и
с страданием сложив вдруг руки. — Ах! вы ее… Если б вы только знали. Ведь она совсем как
ребенок… Ведь
у ней ум совсем как помешан… от горя. А какая она умная была… какая великодушная… какая добрая! Вы ничего, ничего не знаете… ах!
— Покойник муж действительно имел эту слабость, и это всем известно, — так и вцепилась вдруг в него Катерина Ивановна, — но это был человек добрый и благородный, любивший и уважавший семью свою; одно худо, что по доброте своей слишком доверялся всяким развратным людям и уж бог знает
с кем он не пил,
с теми, которые даже подошвы его не стоили! Вообразите, Родион Романович, в кармане
у него пряничного петушка нашли: мертво-пьяный идет, а про
детей помнит.
В последнюю встречу Свидригайлов объяснил Раскольникову, что
с детьми Катерины Ивановны он как-то покончил, и покончил удачно; что
у него, благодаря кой-каким связям, отыскались такие лица,
с помощью которых можно было поместить всех троих сирот, немедленно, в весьма приличные для них заведения; что отложенные для них деньги тоже многому помогли, так как сирот
с капиталом поместить гораздо легче, чем сирот нищих.
Детей же маленьких
у нас трое, и Катерина Ивановна в работе
с утра до ночи, скребет и моет и
детей обмывает, ибо к чистоте сызмалетства привыкла, а
с грудью слабою и к чахотке наклонною, и я это чувствую.
— Вообразите, я был
у вас, ищу вас. Вообразите, она исполнила свое намерение и
детей увела! Мы
с Софьей Семеновной насилу их отыскали. Сама бьет в сковороду,
детей заставляет плясать.
Дети плачут. Останавливаются на перекрестках и
у лавочек. За ними глупый народ бежит. Пойдемте.
Он бросился на нее
с топором: губы ее перекосились так жалобно, как
у очень маленьких
детей, когда они начинают чего-нибудь пугаться, пристально смотрят на пугающий их предмет и собираются закричать.
Фенечка, в особенности, до того
с ним освоилась, что однажды ночью велела разбудить его:
с Митей сделались судороги; и он пришел и, по обыкновению полушутя, полузевая, просидел
у ней часа два и помог
ребенку.
— Есть, Аркадий, есть
у меня другие слова, только я их не выскажу, потому что это романтизм, — это значит: рассыропиться. А ты поскорее женись; да своим гнездом обзаведись, да наделай
детей побольше. Умницы они будут уже потому, что вовремя они родятся, не то что мы
с тобой. Эге! я вижу, лошади готовы. Пора! Со всеми я простился… Ну что ж? обняться, что ли?
— А вот почему. Сегодня я сижу да читаю Пушкина… помнится, «Цыгане» мне попались… Вдруг Аркадий подходит ко мне и молча,
с этаким ласковым сожалением на лице, тихонько, как
у ребенка, отнял
у меня книгу и положил передо мной другую, немецкую… улыбнулся и ушел, и Пушкина унес.
Не стесняясь его присутствием, она возилась
с своим
ребенком и однажды, когда
у ней вдруг закружилась и заболела голова, из его рук приняла ложку лекарства.
У Варавки болели ноги, он стал ходить опираясь на палку. Кривыми ногами шагал по песку Иван Дронов, нелюдимо посматривая на взрослых и
детей, переругиваясь
с горничными и кухарками. Варавка возложил на него трудную обязанность выслушивать бесконечные капризы и требования дачников. Дронов выслушивал и каждый вечер являлся к Варавке
с докладом. Выслушав угрюмое перечисление жалоб и претензий, дачевладелец спрашивал, мясисто усмехаясь в бороду...
— Какая штучка началась, а? Вот те и хи-хи! Я ведь шел
с ним, да меня
у Долгоруковского переулка остановил один эсер, и вдруг — трах! трах! Сукины
дети! Даже не подошли взглянуть — кого перебили, много ли? Выстрелили и спрятались в манеж. Так ты, Самгин, уговори! Я не могу! Это, брат, для меня — неожиданно… непонятно! Я думал,
у нее — для души — Макаров… Идет! — шепнул он и отодвинулся подальше в угол.
—
Дети? — испуганно повторила Дуняша. — Вот уж не могу вообразить, что
у меня —
дети! Ужасно неловко было бы мне
с ними. Я очень хорошо помню, какая была маленькой. Стыдно было бы мне… про себя даже совсем нельзя рассказать
детям, а они ведь спросят!
Паровоз сердито дернул, лязгнули сцепления, стукнулись буфера, старик пошатнулся, и огорченный рассказ его стал невнятен. Впервые царь не вызвал
у Самгина никаких мыслей, не пошевелил в нем ничего, мелькнул, исчез, и остались только поля, небогато покрытые хлебами, маленькие солдатики, скучно воткнутые вдоль пути. Пестрые мужики и бабы смотрели вдаль из-под ладоней, картинно стоял пастух в красной рубахе, вперегонки
с поездом бежали
дети.
Клим очень хорошо чувствовал, что дед всячески старается унизить его, тогда как все другие взрослые заботливо возвышают. Настоящий Старик утверждал, что Клим просто слабенький, вялый мальчик и что ничего необыкновенного в нем нет. Он играл плохими игрушками только потому, что хорошие
у него отнимали бойкие
дети, он дружился
с внуком няньки, потому что Иван Дронов глупее
детей Варавки, а Клим, избалованный всеми, самолюбив, требует особого внимания к себе и находит его только
у Ивана.
Заметив, что взрослые всегда ждут от него чего-то, чего нет
у других
детей, Клим старался, после вечернего чая, возможно больше посидеть со взрослыми
у потока слов, из которого он черпал мудрость. Внимательно слушая бесконечные споры, он хорошо научился выхватывать слова, которые особенно царапали его слух, а потом спрашивал отца о значении этих слов. Иван Самгин
с радостью объяснял, что такое мизантроп, радикал, атеист, культуртрегер, а объяснив и лаская сына, хвалил его...
Она — дочь кухарки предводителя уездного дворянства, начала счастливую жизнь любовницей его, быстро израсходовала старика, вышла замуж за ювелира, он сошел
с ума; потом она жила
с вице-губернатором, теперь живет
с актерами, каждый сезон
с новым; город наполнен анекдотами о ее расчетливом цинизме и удивляется ее щедрости: она выстроила больницу для
детей, а в гимназиях, мужской и женской,
у нее больше двадцати стипендиатов.
И, наконец, Клима несколько задевало то, что, относясь к нему вообще внимательно, Гогин, однако, не обнаруживал попыток к сближению
с ним. А к Любаше и Варваре он относился, как
ребенок,
у которого слишком много игрушек и он плохо отличает одну от другой. Варвара явно кокетничала
с ним, и Самгин находил, что в этом она заходит слишком далеко.
Являлся чиновник особых поручений при губернаторе Кианский, молодой человек в носках одного цвета
с галстуком, фиолетовый протопоп Славороссов; благообразный, толстенький тюремный инспектор Топорков, человек
с голым черепом, похожим на огромную, уродливую жемчужину «барок»,
с невидимыми глазами на жирненьком лице и
с таким же, почти невидимым, носом, расплывшимся между розовых щечек, пышных, как
у здорового
ребенка.
Заходила ли речь о мертвецах, поднимающихся в полночь из могил, или о жертвах, томящихся в неволе
у чудовища, или о медведе
с деревянной ногой, который идет по селам и деревням отыскивать отрубленную
у него натуральную ногу, — волосы
ребенка трещали на голове от ужаса; детское воображение то застывало, то кипело; он испытывал мучительный, сладко болезненный процесс; нервы напрягались, как струны.