Неточные совпадения
Я вышел из кибитки. Буран еще продолжался, хотя с меньшею силою. Было так темно, что хоть глаз выколи. Хозяин встретил нас
у ворот, держа фонарь под
полою, и ввел меня в горницу, тесную, но довольно чистую; лучина освещала ее.
На стене висела винтовка и высокая казацкая шапка.
В большой комнате
на крашеном
полу крестообразно лежали темные ковровые дорожки, стояли кривоногие старинные стулья, два таких же стола;
на одном из них бронзовый медведь держал в лапах стержень лампы;
на другом возвышался черный музыкальный ящик; около
стены,
у двери, прижалась фисгармония, в углу — пестрая печь кузнецовских изразцов, рядом с печью — белые двери...
Самгин снял шляпу, поправил очки, оглянулся:
у окна, раскаленного солнцем, — широкий кожаный диван, пред ним,
на полу, — старая, истоптанная шкура белого медведя, в углу — шкаф для платья с зеркалом во всю величину двери;
у стены — два кожаных кресла и маленький, круглый стол, а
на нем графин воды, стакан.
Освещая стол, лампа оставляла комнату в сумраке, наполненном дымом табака;
у стены, вытянув и неестественно перекрутив длинные ноги, сидел Поярков, он, как всегда, низко нагнулся, глядя в
пол, рядом — Алексей Гогин и человек в поддевке и смазных сапогах, похожий
на извозчика; вспыхнувшая в углу спичка осветила курчавую бороду Дунаева. Клим сосчитал головы, — семнадцать.
Сам он не чувствовал позыва перевести беседу
на эту тему. Низко опущенный абажур наполнял комнату оранжевым туманом. Темный потолок, испещренный трещинами,
стены, покрытые кусками материи, рыжеватый ковер
на полу — все это вызывало
у Клима странное ощущение: он как будто сидел в мешке. Было очень тепло и неестественно тихо. Лишь изредка доносился глухой гул, тогда вся комната вздрагивала и как бы опускалась; должно быть, по улице ехал тяжело нагруженный воз.
— Вот
у вас все так: можно и не мести, и пыли не стирать, и ковров не выколачивать. А
на новой квартире, — продолжал Илья Ильич, увлекаясь сам живо представившейся ему картиной переезда, — дня в три не разберутся, все не
на своем месте: картины
у стен,
на полу, галоши
на постели, сапоги в одном узле с чаем да с помадой. То, глядишь, ножка
у кресла сломана, то стекло
на картине разбито или диван в пятнах. Чего ни спросишь, — нет, никто не знает — где, или потеряно, или забыто
на старой квартире: беги туда…
С первого раза невыгодно действует
на воображение все, что потом привычному глазу кажется удобством: недостаток света, простора, люки, куда люди как будто проваливаются, пригвожденные к
стенам комоды и диваны, привязанные к
полу столы и стулья, тяжелые орудия, ядра и картечи, правильными кучами
на кранцах, как
на подносах, расставленные
у орудий; груды снастей, висящих, лежащих, двигающихся и неподвижных, койки вместо постелей, отсутствие всего лишнего; порядок и стройность вместо красивого беспорядка и некрасивой распущенности, как в людях, так и в убранстве этого плавучего жилища.
На следующий вечер старший брат, проходя через темную гостиную, вдруг закричал и со всех ног кинулся в кабинет отца. В гостиной он увидел высокую белую фигуру, как та «душа», о которой рассказывал капитан. Отец велел нам идти за ним… Мы подошли к порогу и заглянули в гостиную. Слабый отблеск света падал
на пол и терялся в темноте.
У левой
стены стояло что-то высокое, белое, действительно похожее
на фигуру.
Или входишь в избу, и намека нет
на мебель, печь голая, а
на полу у стен рядышком сидят черкесы, одни в шапках, другие с непокрытыми стрижеными и, по-видимому, очень жесткими головами, и смотрят
на меня не мигая.
Сам старик жил в передней избе, обставленной с известным комфортом:
на полу домотканые половики из ветоши,
стены оклеены дешевенькими обоями, русская печь завешена ситцевой занавеской,
у одной
стены своей, балчуговской, работы березовый диван и такие же стулья, а
на стене лубочные картины.
Все они, как только кофейная закрылась в определенный час, разлеглись
на скамьях, стоящих вдоль
стен, и прямо
на полу, причем те, что были поопытнее, положили, из нелишней предосторожности, себе под голову все, что
у них было наиболее ценного из вещей и из платья.
Комната имела такой вид, точно кто-то сильный, в глупом припадке озорства, толкал с улицы в
стены дома, пока не растряс все внутри его. Портреты валялись
на полу, обои были отодраны и торчали клочьями, в одном месте приподнята доска
пола, выворочен подоконник,
на полу у печи рассыпана зола. Мать покачала головой при виде знакомой картины и пристально посмотрела
на Николая, чувствуя в нем что-то новое.
В глазах
у меня — рябь, тысячи синусоид, письмо прыгает. Я подхожу ближе к свету, к
стене. Там потухает солнце, и оттуда —
на меня,
на пол,
на мои руки,
на письмо все гуще темно-розовый, печальный пепел.
Скрижаль… Вот сейчас со
стены у меня в комнате сурово и нежно в глаза мне глядят ее пурпурные
на золотом
поле цифры. Невольно вспоминается то, что
у древних называлось «иконой», и мне хочется слагать стихи или молитвы (что одно и то же. Ах, зачем я не поэт, чтобы достойно воспеть тебя, о Скрижаль, о сердце и пульс Единого Государства.
Лодка выехала в тихую, тайную водяную прогалинку. Кругом тесно обступил ее круглой зеленой
стеной высокий и неподвижный камыш. Лодка была точно отрезана, укрыта от всего мира. Над ней с криком носились чайки, иногда так близко, почти касаясь крыльями Ромашова, что он чувствовал дуновение от их сильного
полета. Должно быть, здесь, где-нибудь в чаще тростника,
у них были гнезда. Назанский лег
на корму навзничь и долго глядел вверх
на небо, где золотые неподвижные облака уже окрашивались в розовый цвет.
Не торопясь да Богу помолясь, никем не видимые, через
поля и овраги, через долы и луга, пробираются они
на пустошь Уховщину и долго не верят глазам своим. Стоит перед ними лесище
стена стеной, стоит, да только вершинами в вышине гудёт. Деревья все одно к одному, красные — сосняк; которые в два, а которые и в три обхвата; стволы
у них прямые, обнаженные, а вершины могучие, пушистые: долго, значит, еще этому лесу стоять можно!
— Всё-таки это приятно — глупости говорить! Вот тоже я люблю сидеть
на окнах, а это считается неприлично. Если бы
у меня был свой дом — одна
стена была бы вся стеклянная, чтобы всё видеть. Вы любите город? Я очень люблю: такой он милый и смешной, точно игрушечный. Издали, с
поля, дома — как грибы, высыпанные из лукошка
на меже…
Голова
у него кружилась, перед глазами прыгали огоньки, он боялся встретиться с кем-нибудь взглядом, он боялся упасть
на пол — и прислонился к
стене…
Когда общество тронулось, я, в совершенном безразличии, пошел было за ним, но, когда его скрыла следующая дверь, я, готовый упасть
на пол и заснуть, бросился к дивану, стоявшему
у стены широкого прохода, и сел
на него в совершенном изнеможении.
Перешагнув через порог, он заметил
на стене свою безобразную тень; мучительное чувство… как бешеный он выбежал из дома и пустился в
поле; поутру явился он
на дворе, таща за собою огромного волка… блуждая по лесам, он убил этого зверя длинным ножом, который неотлучно хранился
у него за пазухой… вся дворня окружила Вадима, даже господа вышли подивиться его отважности… Наконец и он насладился минутой торжества! — «Ты будешь моим стремянным!» — сказал Борис Петрович.
И вот, когда наступила ночь и луна поднялась над Силоамом, перемешав синюю белизну его домов с черной синевой теней и с матовой зеленью деревьев, встала Суламифь с своего бедного ложа из козьей шерсти и прислушалась. Все было тихо в доме. Сестра ровно дышала
у стены,
на полу. Только снаружи, в придорожных кустах, сухо и страстно кричали цикады, и кровь толчками шумела в ушах. Решетка окна, вырисованная лунным светом, четко и косо лежала
на полу.
В углу зажгли маленькую лампу. Комната — пустая, без мебели, только — два ящика,
на них положена доска, а
на доске — как галки
на заборе — сидят пятеро людей. Лампа стоит тоже
на ящике, поставленном «попом».
На полу у стен еще трое и
на подоконнике один, юноша с длинными волосами, очень тонкий и бледный. Кроме его и бородача, я знаю всех. Бородатый басом говорит, что он будет читать брошюру «Наши разногласия», ее написал Георгий Плеханов, «бывший народоволец».
Забежав немного вперед, батюшка с предупредительностью отворил мне дверь в небольшую темную переднюю, а оттуда провел в светлый уютный кабинет, убранный мягкою мебелью;
у окна стоял хорошенький письменный столик, заваленный книгами и бумагами, несколько мягких кресел, мягкий ковер
на полу, — все было мило, прилично и совсем не по-поповски, за исключением неизбежных премий из «Нивы», которые висели
на стене, да еще нескольких архиереев, сумрачно глядевших из золотых рам.
Женский
пол замужний садились, по чинам своих мужей,
на лавках
у стены.
Мне стало не по себе. Лампа висела сзади нас и выше, тени наши лежали
на полу,
у ног. Иногда хозяин вскидывал голову вверх, желтый свет обливал ему лицо, нос удлинялся тенью, под глаза ложились черные пятна, — толстое лицо становилось кошмарным. Справа от нас, в
стене, почти в уровень с нашими головами было окно — сквозь пыльные стекла я видел только синее небо и кучку желтых звезд, мелких, как горох. Храпел пекарь, человек ленивый и тупой, шуршали тараканы, скреблись мыши.
Через несколько мгновений Кругликов поднялся с
полу, и тотчас же мои глаза встретились с его глазами. Я невольно отвернулся. Во взгляде Кругликова было что-то до такой степени жалкое, что
у меня сжалось сердце, — так смотрят только
у нас
на Руси!.. Он встал, отошел к
стене и, прислонясь плечом, закрыл лицо руками. Фигура опять была вчерашняя, только еще более убитая, приниженная и жалкая.
Большая комната в доме Бардиных. В задней
стене четыре окна и дверь, выходящие
на террасу; за стеклами видны солдаты, жандармы, группа рабочих, среди них Левшин, Греков. Комната имеет нежилой вид: мебели мало, она стара, разнообразна,
на стенах отклеились обои.
У правой
стены поставлен большой стол. Конь сердито двигает стульями, расставляя их вокруг стола. Аграфена метет
пол. В левой
стене большая двухстворчатая дверь, в правой — тоже.
К иному едва проберешься через грязный двор; в сенях, за облупившимися парусинными ширмами, храпит денщик;
на полу — гнилая солома;
на плите — сапоги и донышко банки, залитое ваксой; в самой комнате — покоробленный ломберный стол, исписанный мелом;
на столе стаканы, до половины наполненные холодным темно-бурым чаем;
у стены — широкий, проломленный, замасленный диван;
на окнах — трубочный пепел…
Лев Степанович, запивши кислыми щами или ромашкой сон, отправлялся побродить по
полям и работам и часов в шесть являлся в чайную комнату, где
у стены уже сидел
на больших креслах слепой майор и вязал чулок — единственное умственное занятие, которое осталось
у него.
Представление должно было произойти
на фабрике
у купца Яблочкина, производящего полотно, который, по просьбе Дилетаева и по старинному с ним знакомству, дал для театра огромную залу в своем заведении; но все-таки он был купец и поэтому имел большие предрассудки, так, например: залу дал, — даже фабричное производство
на всю масленицу остановил, но требовал, чтобы ни одного гвоздя ни в
пол, ни в
стены не было вколочено.
Цирельман и его жена Этля — старая не по летам женщина, изможденная горем и голодной, бродячей жизнью — были бездетны. Они жили
на краю местечка, снимая угол
у вдовы сапожника, которая, в свою очередь, нанимала за два рубля целую комнату, переделанную из яичного склада. В огромной и пустой, как сарай, комнате, вымазанной голубой известкой, стояли прямо
на земляном
полу не отгороженные никакими занавесками две кровати:
у одной
стены помещалась вдова с четырехлетней девочкой, а
у другой — Цирельман с женой.
Борис Андреич остался одни в кабинете чудака. В оцепенении глядел он то
на стены, то
на пол, как вдруг раздался топот лошадей
у крыльца, дверь передней застучала, густой голос спросил: «Дома?», послышались шаги, и в кабинет ввалился уже знакомый нам Михей Михеич.
— Так-то так, уж я
на тебя как
на каменну
стену надеюсь, кумушка, — отвечала Аксинья Захаровна. — Без тебя хоть в гроб ложись. Да нельзя же и мне руки-то сложить. Вот умница-то, — продолжала она, указывая
на работницу Матрену, — давеча
у меня все
полы перепортила бы, коли б не доглядела я вовремя. Крашены-то
полы дресвой вздумала мыть… А вот что, кумушка, хотела я
у тебя спросить:
на нонешний день к ужину-то что думаешь гостям сготовить? Без хлеба, без соли нельзя же их спать положить.
Со мною была складная кровать, но я знал, что, поставь я ее и посредине комнаты, клопы сползут со
стен на пол и с
полу, по ножкам кровати, доберутся и до меня; а потому я попросил
у хозяина четыре деревянные чашки, налил в чашки воды и каждую ножку кровати поставил в чашку с водой.
Горбатенькая тетя Леля, все еще не выпуская Дуниной руки, стояла посреди светлой, уютно убранной гостиной, обставленной мягкой, темно-красной мебелью, с пестрым недорогим ковром
на полу, с узким трюмо в простенке между двух окон, с массой портретов и небольших картин
на стенах.
У письменного стола, приютившегося
у одного из окон, поставив ноги
на коврик шкуры лисицы, сидела, низко склонившись с пером в руке, пожилая женщина в черном платье.
В двух светлых комнатах стояли койки. Старухи были одеты в темные холщовые сарафаны. Иные сидели
на койках и работали или бродили, две лежали лицом к
стене и одна
у печки, прямо
на тюфяке, разостланном по
полу, босая, в одной рубахе.
— А в Мозысани потолок и
стены были
у нас оклеены розовыми обоями,
на полу были циновки…
Странно бывает видеть, как все эти изящные прокуроры, члены, предводители, делающие
у себя дома сцены из-за легкого чада или пятнышка
на полу, легко мирятся здесь с жужжащими вентиляциями, противным запахом курительных свечек и с грязными, вечно потными
стенами.
Третья, наконец, мéньшая, чем две остальные горницы, с большой изразцовой лежанкой, служила опочивальней Ксении Яковлевны. Широкая, красного дерева с вычурной резьбой кровать,
на которой лежали высокая перина, покрытая розовым шелковым, с искусными узорами стеганым одеялом, и целая гора подушек в белоснежных наволочках, стояла прямо против двери
у задней
стены.
Стены опочивальни были обиты серебряной парчой с вытканными розовыми цветами.
Пол покрыт выделанными шкурами горных коз.
Она смотрит
на пол — роковой голыш
у кровати; оглядывается — вдоль
стены висит Мартын… Посинелое лицо, подкатившиеся под лоб глаза, рыжие волосы, дыбом вставшие, — все говорит о насильственной смерти. Крепкий сук воткнут в
стену, и к нему привязана веревка. Нельзя сомневаться: он убил Ганне по какому-нибудь подозрению и после сам удавился. Русским не за что губить старушку и мальчика, живших в нищенской хижине.
Кабинет представлял большую комнату с двумя окнами, выходившими
на площадь, отступая
на некоторое расстояние от которых стоял громадный письменный стол, а перед ним высокое кресло;
у стены, противоположной двери, в которую вошли посетители, стоял широкий диван, крытый коричневым тисненым сафьяном, также же стулья и кресла, стоявшие по
стенам, и резной высокий книжный шкаф дополняли убранство.
Пол был сплошь покрыт мягким персидским ковром, заглушающим шаги.
Она бесновалась
у дверей, мертвыми руками ощупывала
стены, дышала холодом, с гневом поднимала мириады сухих, злобных снежинок и бросала их с размаху в стекла, — а потом, бесноватая, отбегала в
поле, кувыркалась, пела и плашмя бросалась
на снег, крестообразно обнимая закоченевшую землю.