Неточные совпадения
Я взял со стола, как теперь помню, червонного туза и бросил кверху: дыхание
у всех остановилось; все
глаза, выражая
страх и какое-то неопределенное любопытство, бегали от пистолета к роковому тузу, который, трепеща на воздухе, опускался медленно; в ту минуту, как он коснулся стола, Вулич спустил курок… осечка!
— Слушайте!.. еще не то расскажу: и ксендзы ездят теперь по всей Украйне в таратайках. Да не то беда, что в таратайках, а то беда, что запрягают уже не коней, а просто православных христиан. Слушайте! еще не то расскажу: уже говорят, жидовки шьют себе юбки из поповских риз. Вот какие дела водятся на Украйне, панове! А вы тут сидите на Запорожье да гуляете, да, видно, татарин такого задал вам
страху, что
у вас уже ни
глаз, ни ушей — ничего нет, и вы не слышите, что делается на свете.
Глаза высохли
у Фенечки, и
страх ее прошел, до того велико было ее изумление. Но что сталось с ней, когда Павел Петрович, сам Павел Петрович прижал ее руку к своим губам и так и приник к ней, не целуя ее и только изредка судорожно вздыхая…
На него смотрели человек пятнадцать, рассеянных по комнате, Самгину казалось, что все смотрят так же, как он: брезгливо, со
страхом, ожидая необыкновенного.
У двери сидела прислуга: кухарка, горничная, молодой дворник Аким; кухарка беззвучно плакала, отирая
глаза концом головного платка. Самгин сел рядом с человеком, согнувшимся на стуле, опираясь локтями о колена, охватив голову ладонями.
Самгин понимал, что сейчас разыграется что-то безобразное, но все же приятно было видеть Лютова в судорогах
страха, а Лютов был так испуган, что его косые беспокойные
глаза выкатились, брови неестественно расползлись к вискам. Он пытался сказать что-то людям, которые тесно окружили гроб, но только махал на них руками. Наблюдать за Лютовым не было времени, — вокруг гроба уже началось нечто жуткое, отчего
у Самгина по спине поползла холодная дрожь.
Я не спускал
глаз с С., пока он не скрылся за риф, — и, конечно, не
у него, а
у меня сжималось сердце
страхом: «Вот-вот кувырнется и не появится больше!»
У меня мелькнула мысль, что я причина его
страха. Мне стало неловко. В это время Аринин принес мне кружку чая и два куска сахара. Я встал, подошел к китайцу и все это подал ему. Старик до того растерялся, что уронил кружку на землю и разлил чай. Руки
у него затряслись, на
глазах показались слезы. Он опустился на колени и вскрикнул сдавленным голосом...
Когда я подходил к их жилищу, навстречу мне вышел таз. Одетый в лохмотья, с больными
глазами и с паршой на голове, он приветствовал меня, и в голосе его чувствовались и
страх и робость. Неподалеку от фанзы с собаками играли ребятишки;
у них на теле не было никакой одежды.
Вскоре он уехал на время в деревню, где
у него был жив старик отец, а когда вернулся, то за ним приехал целый воз разных деревенских продуктов, и на возу сидел мальчик лет десяти — одиннадцати, в коротенькой курточке, с смуглым лицом и круглыми
глазами, со
страхом глядевшими на незнакомую обстановку…
Под правым ухом
у него была глубокая трещина, красная, словно рот; из нее, как зубы, торчали синеватые кусочки; я прикрыл
глаза со
страха и сквозь ресницы видел в коленях Петра знакомый мне шорный [Шорный — связанный с изготовлением ременной упряжи, седел, уздечек и т. п. кожаных изделий.] нож, а около него скрюченные, темные пальцы правой руки; левая была отброшена прочь и утонула в снегу.
Дети сидели по углам
у решеток, притаившись, и их
глаза сверкали лукавством, а отчасти
страхом.
Вот
у Веры,
у Лебедевой, совсем другие
глаза; я… я боюсь ее лица! — прибавил он с чрезвычайным
страхом.
Наступила тяжелая минута общего молчания. Всем было неловко. Казачок Тишка стоял
у стены, опустив
глаза, и только побелевшие губы
у него тряслись от
страха: ловко скрутил Кирилл Самойлу Евтихыча… Один Илюшка посматривал на всех с скрытою во взгляде улыбкой: он был чужой здесь и понимал только одну смешную сторону в унижении Груздева. Заболотский инок посмотрел кругом удивленными
глазами, расслабленно опустился на свое место и, закрыв лицо руками, заплакал с какими-то детскими всхлипываниями.
Страха во мне не было, а одна дерзость: мало своих-то баб, — нет, да дай обесчещу
у всех на
глазах честную мужнюю жену.
Порою завязывались драки между пьяной скандальной компанией и швейцарами изо всех заведений, сбегавшимися на выручку товарищу швейцару, — драка, во время которой разбивались стекла в окнах и фортепианные деки, когда выламывались, как оружие, ножки
у плюшевых стульев, кровь заливала паркет в зале и ступеньки лестницы, и люди с проткнутыми боками и проломленными головами валились в грязь
у подъезда, к звериному, жадному восторгу Женьки, которая с горящими
глазами, со счастливым смехом лезла в самую гущу свалки, хлопала себя по бедрам, бранилась и науськивала, в то время как ее подруги визжали от
страха и прятались под кровати.
У меня перед
глазами не было ни затворенной двери комнаты матушки, мимо которой я не мог проходить без содрогания, ни закрытого рояля, к которому не только не подходили, но на который и смотрели с какою-то боязнью, ни траурных одежд (на всех нас были простые дорожные платья), ни всех тех вещей, которые, живо напоминая мне невозвратимую потерю, заставляли меня остерегаться каждого проявления жизни из
страха оскорбить как-нибудь ее память.
Я судорожно выдернул нож из кармана, судорожно раскрыл его — какие-то красные искры закрутились
у меня в
глазах, от
страха и злости на голове зашевелились волосы…
Она очнулась, перевела дыхание —
у крыльца стоял мужик с широкой светлой бородой, пристально глядя голубыми
глазами в лицо ей. Кашляя и потирая горло обессиленными
страхом руками, она с трудом спросила его...
Не шевелясь, не мигая
глазами, без сил и мысли, мать стояла точно в тяжелом сне, раздавленная
страхом и жалостью. В голове
у нее, как шмели, жужжали обиженные, угрюмые и злые крики людей, дрожал голос станового, шуршали чьи-то шепоты…
Через час завидел он обетованный уголок, встал в лодке и устремил взоры вдаль. Сначала
глаза его отуманились
страхом и беспокойством, которое перешло в сомнение. Потом вдруг лицо озарилось светом радости, как солнечным блеском. Он отличил
у решетки сада знакомое платье; вот там его узнали, махнули платком. Его ждут, может быть, давно.
У него подошвы как будто загорелись от нетерпения.
Вообще этот человек был для нас большим ресурсом. Он был не только единственным звеном, связывавшим нас с миром живых, но к порукой, что мы можем без
страха глядеть в
глаза будущему, до тех пор, покуда наша жизнь будет протекать
у него на
глазах.
И так как злость (даже не злость, а скорее нравственное окостенение), прикрытая лицемерием, всегда наводит какой-то суеверный
страх, то новые «соседи» (Иудушка очень приветливо называет их «соседушками») боязливо кланялись в пояс, проходя мимо кровопивца, который весь в черном стоял
у гроба с сложенными ладонями и воздетыми вверх
глазами.
Острия огней наклонялись к отверстию пещеры; внутри ее тускло блестели разноцветные искры, пятна. Запах воска, теплой гнили и земли бил мне в лицо, в
глазах переливалась, прыгала раздробленная радуга. Все это вызвало
у меня тягостное удивление и подавило мой
страх.
Прошла неделя. Хрипачей еще не было. Варвара начала злиться и ругаться. Передонова же повергло это ожидание в нарочито-угнетенное состояние.
Глаза у Передонова стали совсем бессмысленными, словно они потухали, и казалось иногда, что это —
глаза мертвого человека. Нелепые
страхи мучили его. Без всякой видимой причины он начинал вдруг бояться тех или других предметов. С чего-то пришла ему в голову и томила несколько дней мысль, что его зарежут; он боялся всего острого и припрятал ножи да вилки.
Прошло еще пять дней, и я настолько окреп, что пешком, без малейшей усталости, дошел до избушки на курьих ножках. Когда я ступил на ее порог, то сердце забилось с тревожным
страхом у меня в груди. Почти две недели не видал я Олеси и теперь особенно ясно понял, как была она мне близка и мила. Держась за скобку двери, я несколько секунд медлил и едва переводил дыхание. В нерешимости я даже закрыл
глаза на некоторое время, прежде чем толкнуть дверь…
Настя(закрыв
глаза и качая головой в такт словам, певуче рассказывает). Вот приходит он ночью в сад, в беседку, как мы уговорились… а уж я его давно жду и дрожу от
страха и горя. Он тоже дрожит весь и — белый, как мел, а в руках
у него леворверт…
Псы пуще захрипели, лошади понесли; и Егорушка, еле державшийся на передке, глядя на
глаза и зубы собак, понимал, что, свались он, его моментально разнесут в клочья, но
страха не чувствовал, а глядел так же злорадно, как Дениска, и жалел, что
у него в руках нет кнута.
Вдруг Дениска сделал очень серьезное лицо, какого он не делал, даже когда Кузьмичов распекал его или замахивался на него палкой; прислушиваясь, он тихо опустился на одно колено, и на лице его показалось выражение строгости и
страха, какое бывает
у людей, слышащих ересь. Он нацелился на одну точку
глазами, медленно поднял вверх кисть руки, сложенную лодочкой, и вдруг упал животом на землю и хлопнул лодочкой по траве.
Литвинов говорил, не поднимая
глаз; да если б он и взглянул на Ирину, он бы все-таки не мог увидеть, что происходило
у ней на лице, так как она по-прежнему не отнимала рук. А между тем то, что происходило на этом лице, вероятно бы его изумило: и
страх, и радость выражало оно, и какое-то блаженное изнеможение, и тревогу;
глаза едва мерцали из-под нависших век, и протяжное, прерывистое дыхание холодило раскрытые, словно жаждавшие губы…
— Как теперь вижу родителя: он сидит на дне барки, раскинув больные руки, вцепившись в борта пальцами, шляпу смыло с него, волны кидаются на голову и на плечи ему то справа, то слева, бьют сзади и спереди, он встряхивает головою, фыркает и время от времени кричит мне. Мокрый он стал маленьким, а
глаза у него огромные от
страха, а может быть, от боли. Я думаю — от боли.
А Лунёв подумал о жадности человека, о том, как много пакостей делают люди ради денег. Но тотчас же представил, что
у него — десятки, сотни тысяч, о, как бы он показал себя людям! Он заставил бы их на четвереньках ходить пред собой, он бы… Увлечённый мстительным чувством, Лунёв ударил кулаком по столу, — вздрогнул от удара, взглянул на дядю и увидал, что горбун смотрит на него, полуоткрыв рот, со
страхом в
глазах.
Илья слушал его тяжёлую речь со
страхом в сердце. Лицо Якова побурело, на
глазах у него сверкали слёзы.
Рожа
у Перфишки была отчаянно весёлая; Илья смотрел на него с отвращением и
страхом. Ему подумалось, что бог жестоко накажет сапожника за такое поведение в день смерти жены. Но Перфишка был пьян и на другой день, за гробом жены он шёл спотыкаясь, мигал
глазом и даже улыбался. Все его ругали, кто-то даже ударил по шее…
А Яков говорил всё торопливее, тише,
глаза у него выкатывались, на бледном лице дрожал
страх, и ничего нельзя было понять в его словах.
Войдя наверх, Илья остановился
у двери большой комнаты, среди неё, под тяжёлой лампой, опускавшейся с потолка, стоял круглый стол с огромным самоваром на нём. Вокруг стола сидел хозяин с женой и дочерями, — все три девочки были на голову ниже одна другой, волосы
у всех рыжие, и белая кожа на их длинных лицах была густо усеяна веснушками. Когда Илья вошёл, они плотно придвинулись одна к другой и со
страхом уставились на него тремя парами голубых
глаз.
Когда мы разворачивали чайный сервиз, то
у Поли разгорелись
глаза, и она раза три взглянула на меня с ненавистью и со
страхом, что, быть может, не она, а я первый украду одну из этих грациозных чашечек.
— Нет выше блага, как свобода! — говорила она, заставляя себя сказать что-нибудь серьезное и значительное. — Ведь какая, подумаешь, нелепость! Мы не даем никакой цены своему собственному мнению, даже если оно умно, но дрожим перед мнением разных глупцов. Я боялась чужого мнения до последней минуты, но, как только послушалась самоё себя и решила жить по-своему,
глаза у меня открылись, я победила свой глупый
страх и теперь счастлива и всем желаю такого счастья.
Глаза у нее большие, и
страх светится в них.
— Я очень рад этой дуэли, очень! — повторял Николя всю дорогу; но вместе с тем от
страха и от волнения
у него даже как-то
глаза перекосились.
У нее
глаза были страшные — так и светятся… Канарейка закрыла
глаза от
страха, чтобы не видать, как Ворона будет рвать несчастного воробышка.
Тяжелая была ночь! До утра бледные гимназисты сидели
у Погодиных и растерянно, новыми
глазами, точно со
страхом рассматривали друг друга и два раза пили чай; а утром вместе с Погодиными отправились в богоугодное заведение, куда отвезен был Тимохин, на первую панихиду.
В ответ на это с монастырской стены сыпалась картечь и летели чугунные ядра. Не знал
страха Гермоген и молча делал свое дело. Но случилось и ему испугаться. Задрожали
у инока руки и ноги, а в
глазах пошли красные круги. Выехал как-то под стену монастырскую сам Белоус на своем гнедом иноходце и каким-то узелком над головой помахивает. Навел на него пушку Гермоген, грянул выстрел — трое убито, а Белоус все своим узелком машет.
Но все размышления внезапно пресеклись, исчезли, спугнутые
страхом: Артамонов внезапно увидал пред собою того человека, который мешал ему жить легко и умело, как живёт Алексей, как живут другие, бойкие люди: мешал ему широколицый, бородатый человек, сидевший против него
у самовара; он сидел молча, вцепившись пальцами левой руки в бороду, опираясь щекою на ладонь; он смотрел на Петра Артамонова так печально, как будто прощался с ним, и в то же время так, как будто жалел его, укорял за что-то; смотрел и плакал, из-под его рыжеватых век текли ядовитые слёзы; а по краю бороды, около левого
глаза, шевелилась большая муха; вот она переползла, точно по лицу покойника, на висок, остановилась над бровью, заглядывая в
глаз.
Возница только охнул в ответ и голову втянул в плечи. Мне сверкнуло в
глаза и оглушительно ударило. Потом второй раз и третий раз. Не помню, сколько минут трепало меня на дне саней. Я слышал дикий, визгливый храп лошадей, сжимал браунинг, головой ударился обо что-то, старался вынырнуть из сена и в смертельном
страхе думал, что
у меня на груди вдруг окажется громадное жилистое тело. Видел уже мысленно свои рваные кишки… В это время возница завыл...
Гавриле стало жутко. Ему хотелось, чтобы хозяин воротился скорее. Шум в трактире сливался в одну ноту, и казалось, что это рычит какое-то огромное животное, оно, обладая сотней разнообразных голосов, раздраженно, слепо рвется вон из этой каменной ямы и не находит выхода на волю… Гаврила чувствовал, как в его тело всасывается что-то опьяняющее и тягостное, от чего
у него кружилась голова и туманились
глаза, любопытно и со
страхом бегавшие по трактиру…
Мольер. Ох, Бутон, я сегодня чуть не умер от
страху. Золотой идол, а
глаза, веришь ли, изумрудные. Руки
у меня покрылись холодным потом. Поплыло все косяком, все боком, и соображаю только одно — что он меня давит! Идол!
Его молодое, искаженное
страхом лицо было бледно как полотно, волосы прилипли ко лбу тонкими прядями,
глаза округлились и вращались в своих орбитах с выражением оцепенелого ужаса, как
у смертельно раненной птицы; мне в первый раз пришлось видеть раздавленного человека, и едва ли есть что-нибудь тяжелее этой потрясающей душу картины.
(Яков, опустив голову, сидит на стуле, около него убитая
страхом Софья; рядом с нею Пётр, задыхающийся; в углу Любовь, спокойной зрительницей.
У стола Александр и Надежда. Иван сел. Вера, стоя сзади, ласково гладит его плечо и смотрит на всех круглыми
глазами.)
Соколова. Супруг ваш ошибся, указав на него. Ошибка понятна, если хотите, но её необходимо исправить. Сын мой сидит в тюрьме пятый месяц, теперь он заболел — вот почему я пришла к вам.
У него дурная наследственность от отца, очень нервного человека, и я, — я боюсь, вы понимаете меня? Понятна вам боязнь за жизнь детей? Скажите, вам знаком этот
страх? (Она берёт Софью за руку и смотрит ей в
глаза. Софья растерянно наклоняет голову, несколько секунд обе молчат.)
Еще скатывается с пальцев вода на мраморные плиты, когда что-то мягко распластывается
у ног Пилата, и горячие, острые губы целуют его бессильно сопротивляющуюся руку — присасываются к ней, как щупальца, тянут кровь, почти кусают. С отвращением и
страхом он взглядывает вниз — видит большое извивающееся тело, дико двоящееся лицо и два огромные
глаза, так странно непохожие друг на друга, как будто не одно существо, а множество их цепляется за его ноги и руки. И слышит ядовитый шепот, прерывистый, горячий...