Неточные совпадения
— А знаешь, я о тебе думал, —
сказал Сергей Иванович. — Это ни на что не похоже, что у вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты не ездишь на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог знает как. Деньги мы платим, они идут на жалованье, а нет ни школ, ни
фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
— Разрешите взглянуть — какие повреждения, —
сказал фельдшер, присаживаясь на диван, и начал щупать грудь, бока; пальцы у него были нестерпимо холодные, жесткие, как железо, и острые.
Крепко стиснув зубы, Самгин молчал, — ему хотелось ударить
фельдшера ногой в живот, но тот встал,
сказав...
Та, не взглянув, закуталась шалью, а когда они остановились у крыльца
фельдшера,
сказала, оглядываясь...
— Готов, —
сказал фельдшер, мотнув головой, но, очевидно, для порядка, раскрыл мокрую суровую рубаху мертвеца и, откинув от уха свои курчавые волосы, приложился к желтоватой неподвижной высокой груди арестанта. Все молчали.
Фельдшер приподнялся, еще качнул головой и потрогал пальцем сначала одно, потом другое веко над открытыми голубыми остановившимися глазами.
— Пора знать, —
сказал фельдшер, для чего-то закрывая раскрытую грудь мертвеца. — Да я пошлю за Матвей Иванычем, пускай посмотрит. Петров, сходи, —
сказал фельдшер и отошел от мертвеца.
В «дворянских» отделениях был кейф, отдых, стрижка, бритье, срезание мозолей, ставка банок и даже дерганье зубов, а «простонародные» бани являлись, можно безошибочно
сказать, «поликлиникой», где лечились всякие болезни. Медиками были
фельдшера, цирюльники, бабки-костоправки, а парильщики и там и тут заменяли массажисток еще в те времена, когда и слова этого не слыхали.
Врач, который сопровождал меня, когда я заметил ему, что не мешало бы дать старику хоть валериановых капель,
сказал, что у
фельдшера в Воеводской тюрьме нет никаких лекарств.
Исправнику лошадиную кладь закатил и
сказал, что если он завтра не поедет, то я еду к другому телу; бабу записал умершею от апоплексического удара, а
фельдшеру дал записочку к городничему, чтобы тот с ним позанялся; эскадронному командиру
сказал: «убирайтесь, ваше благородие, к черту, я ваших мошенничеств прикрывать не намерен», и написал, что следовало; волка посоветовал исправнику казнить по полевому военному положению, а от Ольги Александровны, взволнованной каретою немца Ицки Готлибовича Абрамзона, ушел к вам чай пить.
— Гм! Проводите их, —
сказала она молодой сестре, по-французски, — вот сюда, — а сама подошла с
фельдшером к раненому.
Одобрив такое намерение ее, Егор Егорыч и Сверстов поджидали только возвращения из тюрьмы Музы Николаевны, чтобы узнать от нее, в каком душевном настроении находится осужденный. Муза Николаевна, однако, не вернулась домой и вечером поздно прислала острожного
фельдшера, который грубоватым солдатским голосом доложил Егору Егорычу, что Муза Николаевна осталась на ночь в тюремной больнице, так как господин Лябьев сильно заболел. Сусанна Николаевна, бывшая при этом докладе
фельдшера,
сказала, обратясь к мужу...
— Хорошо,
скажи только
фельдшеру, чтобы он заблаговременно приготовил мне инструменты, — проговорил доктор.
Ему дали свечу в руку, но пальцы не сгибались, и ее вложили между пальцев и придерживали. Полторацкий ушел, и пять минут после его ухода
фельдшер приложил ухо к сердцу Авдеева и
сказал, что он кончился.
— Да как же не быть? —
сказал он с горечью. — Вчера двух человек привезли. Один сегодня утром скончался, а другой если еще не умер, то вечером умрет непременно… А у нас ни медикаментов, ни помещения, ни
фельдшеров опытных… Подождите, доиграются они!.. — прибавил Гольдберг сердито и погрозил кому-то в пространство кулаком.
Выпитьбынадо. Пойдем, там, кажется, у нас еще коньяк остался. А как рассветет, ко мне поедем. Идёть? У меня есть
фельдшер, который никогда не
скажет «идет», а «идёть». Мошенник страшный. Так идёть? (Увидев входящую Соню.) Извините, я без галстука. (Быстро уходит.)
— От бремени разрешается твоя супруга, — заявил приятелю исправник, бывший до полицейской службы военным
фельдшером, и крикнул в собравшуюся толпу: — Беги-ка кто за Матвевной,
скажи — к роженице!
— Tout de suite! [Сейчас! (франц.).] — отвечал с несколько злой усмешкой Перехватов, а затем громко и строго
сказал следовавшему за ним
фельдшеру: — Позвать сюда ординатора шестой палаты!
— М-да, — глубокомысленно отозвался
фельдшер, явно не зная, что и
сказать, — штука невиданная.
— Еще минуточку проживет, — одними губами, без звука в ухо
сказал мне
фельдшер. Потом запнулся и деликатно посоветовал: — Вторую ногу, может, и не трогать, доктор. Марлей, знаете ли, замотаем… а то не дотянет до палаты… А? Все лучше, если не в операционной скончается.
Их увели через полутемный коридор. Я слышал плач женщин и свист девочки.
Фельдшер тотчас же вернулся и
сказал...
— Готовьте ампутацию, —
сказал я
фельдшеру чужим голосом.
— Готово! — вдруг
сказал фельдшер.
— Уйди, бабка! — с ненавистью
сказал я ей. — Камфару впрысните! — приказал я
фельдшеру.
«Всё против меня, судьба, — подумал я, — теперь уж, несомненно, зарезали мы Лидку, — и мысленно строго добавил: — Только дойду домой и застрелюсь…» Тут старшая акушерка, видимо, очень опытная, как-то хищно рванулась к
фельдшеру и перехватила у него крючок, причем
сказала, стиснув зубы...
— Дифтерийный круп, — сквозь зубы
сказал я
фельдшеру, а матери
сказал: — Ты о чем же думала? О чем думала?
На Покров, когда священник обходил с крестом избы, дьячок
сказал ей, что в городе около острога живет старичок, бывший военный
фельдшер, который лечит очень хорошо, и посоветовал ей обратиться к нему.
И когда тот повернулся к нему лицом, он чуть не отшатнулся в испуге: столько дикой злобы и ненависти горело в безумных глазах. Но увидав
фельдшера, он тотчас же переменил выражение лица и послушно пошел за ним, не
сказав ни одного слова, как будто погруженный в глубокую думу. Они прошли в докторский кабинет; больной сам встал на платформу небольших десятичных весов:
фельдшер, свесив его, отметил в книге против его имени 109 фунтов. На другой день было 107, на третий 106.
— Пожалуйте взвеситься, —
сказал фельдшер, трогая его за плечо.
— Прости меня за все, Клавдий Иванович, — вдруг просто и серьезно, даже точно деловито,
сказал фельдшер. — Я был к тебе так несправедлив эту зиму.
Вскрылась Пра.
Фельдшер все хлопотал около лодки. Однажды вечером он
сказал Астреину, потирая намозоленные руки...
— Все равно надо ехать, —
сказал фельдшер, — выберемся на заворот, а там вытащим лодку куда-нибудь на берег и пойдем ночевать на мельницу. Назад уж невозможно.
— Надо двигаться! —
сказал фельдшер. — Пусти-ка меня на весла.
— Конец! —
сказал фельдшер вслух. — Астреин, Астреин! — крикнул он, — держись за борта, держись!
— Ну, ну! —
сказал фельдшер в знак согласия.
— Послушай, друже, —
сказал фельдшер, — я думаю, лучше нам пристать у берега, не доходя моста, а лодку уж мы проведем волоком. Мы здесь не проскочим.
— Пусти, бабушка, погреться, —
сказал фельдшер. — Ехал в больницу и с дороги сбился. Погода, не приведи бог. Ты не бойся, мы люди свои, бабушка.
Мужик, спавший около печки, вдруг заворочался и сбросил с себя полушубок, и
фельдшер, к великому своему удивлению, увидел того самого незнакомца, которого встретил когда-то на Змеиной балочке. Волосы, борода и глаза у этого мужика были черные, как сажа, лицо смуглое, и вдобавок еще на правой щеке сидело черное пятнышко величиной с чечевицу. Он насмешливо поглядел на
фельдшера и
сказал...
— Да и поганый же у тебя табак, — будь он проклят! —
сказал фельдшер. — Даже тошно.
— Пусти, а то он уедет на моей лошади! —
сказал фельдшер. — Пусти, чёрт! — крикнул он и, ударив ее со злобой по плечу, изо всей силы навалился грудью, чтобы оттолкнуть ее от двери, но она крепко уцепилась за засов и была точно железная. — Пусти! — крикнул он, замучившись. — Уедет, говорю!
— Это ветер, —
сказал Калашников; он помолчал, поднял глаза на
фельдшера и спросил: — Как по-вашему, по-ученому, Осип Васильич, есть на этом свете черти или нет?
И кто это выдумал, кто
сказал, что вставать нужно утром, обедать в полдень, ложиться вечером, что доктор старше
фельдшера, что надо жить в комнате и можно любить только жену свою?
Фельдшер стал было думать о том, как встретят его в больнице и что
скажет ему доктор; нужно было непременно думать об этом и приготовить заранее ответы на вопросы, но мысли эти расплывались и уходили прочь.
— Как тебе, братец,
сказать? — ответил
фельдшер и пожал одним плечом.
— Послушайте, отпустите меня, —
сказал он тоскливо. — Я к вам потом приеду. Мне бы только
фельдшера к жене послать. Ведь она одна!
Наконец кончилось все: явился сторож,
фельдшер из больницы, подошли к Васе и
сказали ему, что пора ехать.
Сказав эту цифру,
фельдшер слегка улыбнулся и пошутил...
— Маркелов!.. — на бегу крикнул он городовому, штопавшему рубаху, сидя на чурбане возле развалившейся будки. — Живее к
фельдшеру! Тащил бы все с собой, и банки, и пиявки, все, все до капельки. Под гору тащил бы. Да забеги в аптеку,
скажи там: ежели Карло Хрестьяныч куликов стреляет, нáспех бы бежали за ним, отпер бы аптеку и лекарство делать готов был.
— Кондрашка! — равнодушно ответил врач, укладывая ланцеты. — Федулов, —
сказал он, обращаясь к
фельдшеру, — ступай в дом пациента, там и останешься, будешь дежурить у кровати… А что Карл Хрестьяныч, дома?.. — спросил он потом у будочника Маркелова, пришедшего на место не столько ради порядка, сколько из любопытства.
— Мало ли чего! —
сказал фельдшер таким тоном, как будто от него зависело жить старухе или умереть. — Ну, так вот, любезный, будешь прикладывать ей на голову холодный компресс и давай вот эти порошки по два в день. А засим досвиданция, бонжур.
— Ну, матушка, ты здесь не слишком-то бунтуй! —
сказал фельдшер. — А то мы полицию позовем.