Неточные совпадения
— По непринужденности обращения, — заметил Аркадию Базаров, — и по игривости оборотов
речи ты можешь судить, что мужики у моего отца не слишком притеснены. Да вот и он сам выходит на крыльцо своего жилища. Услыхал, знать, колокольчик. Он, он — узнаю его
фигуру. Эге-ге! как он, однако, поседел, бедняга!
Поражало разнообразие типов, обилие иностранцев, инородцев, тепло одетых жителей Востока, слух ловил чужую
речь, глаз — необыкновенные
фигуры и лица.
«Демократия, — соображал Клим Иванович Самгин, проходя мимо фантастически толстых
фигур дворников у ворот каменных домов. — Заслуживают ли эти люди, чтоб я встал во главе их?»
Речь Розы Грейман, Поярков, поведение Таисьи — все это само собою слагалось в нечто единое и нежелаемое. Вспомнились слова кадета, которые Самгин мимоходом поймал в вестибюле Государственной думы: «Признаки новой мобилизации сил, враждебных здравому смыслу».
Затем он вспомнил
фигуру Петра Струве: десятка лет не прошло с той поры, когда он видел смешную, сутуловатую, тощую
фигуру растрепанного, рыжего, судорожно многоречивого марксиста, борца с народниками. Особенно комичен был этот книжник рядом со своим соратником, черноволосым Туган-Барановским, высоким, тонконогим, с большим животом и булькающей, тенористой
речью.
«Счетовод», — неприязненно подумал Клим. Взглянув в зеркало, он тотчас погасил усмешку на своем лице. Затем нашел, что лицо унылое и похудело. Выпив стакан молока, он аккуратно разделся, лег в постель и вдруг почувствовал, что ему жалко себя. Пред глазами встала
фигура «лепообразного» отрока, память подсказывала его неумелые
речи.
Говорить было опасно — да и нечего было сказать; вдруг тихо поднялась какая-то печальная
фигура и потребовала
речи для того, чтоб спокойно сказать свое lasciate ogni speranza.
Льва Голицына тоже недолюбливали в Английском клубе за его резкие и нецензурные по тому времени (начало восьмидесятых годов)
речи. Но Лев Голицын никого не боялся. Он ходил всегда, зиму и лето, в мужицком бобриковом широченном армяке, и его огромная
фигура обращала внимание на улицах.
Евгений Константиныч слушал эту длинную
речь очень рассеянно и все время занимался рассматриванием тощей
фигуры доктора, его серо-зеленого лица и длинных, точно перевязанных узлами рук.
При этом слушатель мог спокойно уйти или хотя бы заснуть, и все же, проснувшись, он увидел бы над собой печальную темную
фигуру, все так же тихо бормочущую непонятные
речи.
Сделайте ваше одолжение-с!» — что ей хоть и досадно было видеть его глупую
фигуру и слушать его глупые
речи, но она все-таки не могла отказаться и не успела опомниться, как у нее закружилась голова.
В это время у открытой боковой двери вагона остановились две
фигуры, и послышались звуки русской
речи.
Она говорила быстро, большая часть ее слов исчезала в свисте и шипении; выделялись лишь те слова, которые она выкрикивала визгливым, раздраженным голосом. Концы платка торчали на голове у нее, как маленькие рожки, и тряслись от движения ее челюсти, Фома при виде ее взволнованной и смешной
фигуры опустился на диван. Ежов стоял и, потирая лоб, с напряжением вслушивался в ее
речь…
Фома оттолкнулся от стола, выпрямился и, все улыбаясь, слушал ласковые, увещевающие
речи. Среди этих солидных людей он был самый молодой и красивый. Стройная
фигура его, обтянутая сюртуком, выгодно выделялась из кучи жирных тел с толстыми животами. Смуглое лицо с большими глазами было правильнее и свежее обрюзглых, красных рож. Он выпятил грудь вперед, стиснул зубы и, распахнув полы сюртука, сунул руки в карманы.
Евсей ожидал увидеть
фигуры суровые, ему казалось, что они должны говорить мало,
речи их непонятны для простых людей и каждый из них обладает чудесной прозорливостью колдуна, умеющего читать мысли человека.
Он с большим вниманием стал следить за твёрдой
речью белокурого юноши, рассматривая его умные, прозрачно-голубые глаза и соглашаясь с ним… Но вдруг съёжился, охваченный острым предчувствием, — на площадке вагона, рядом с кондуктором, он рассмотрел сквозь стекло чёрный выпуклый затылок, опущенные плечи, узкую спину. Вагон трясло, и знакомая Евсею
фигура гибко качалась, удерживаясь на ногах.
В памяти мелькали странные
фигуры бешено пьяных людей, слова песен, обрывки командующей
речи брата, блестели чьи-то мимоходом замеченные глаза, но в голове всё-таки было пусто и сумрачно; казалось, что её пронзил тоненький, дрожащий луч и это в нём, как пылинки, пляшут, вертятся люди, мешая думать о чём-то очень важном.
Чем-то едко раздражающим веяло от всей его безобразной
фигуры, щедро освещенной огнем, лизавшим ее все бойчее и жарче. Он повертывался от жары, потел, и от него исходили душные, жирные запахи, как от помойной ямы в знойный день. Хотелось крепко обругать его, ударить, рассердить этого человека, чтоб он заговорил иначе, но в то же время он заставлял внимательно слушать именно эти терпкие, пряные
речи, — они сочились бесстыдством, но была в их тоска о чем-то…
…Среди работавших были какие-то странные, сухие, бронзовые
фигуры в красных чалмах, в фесках, в синих коротких куртках и в шароварах, узких у голени, но — с широкой мотней. Это, как я узнал, анатолийские турки. Их гортанный говор мешался с протяжным, растянутым говорком вятичей, с крепкой, быстрой фразой волгарей, с мягкой
речью хохлов.
Шел толстый, как бочка, Алексей Максимович Симцов, бывший лесничий, а ныне торговец спичками, чернилами, ваксой, старик лет шестидесяти, в парусиновом пальто и в широкой шляпе, прикрывавшей измятыми полями его толстое и красное лицо с белой густой бородой, из которой на свет божий весело смотрел маленький пунцовый нос и блестели слезящиеся циничные глазки. Его прозвали Кубарь — прозвище метко очерчивало его круглую
фигуру и
речь, похожую на жужжание.
В двойном, давно не бритом, сизом, напоминавшем репейник подбородке, в выпученных глазах, в одышке и во всей неуклюжей, неряшливой
фигуре, голосе, смехе и в
речах трудно было узнать того стройного, интересного краснобая, к которому когда-то уездные мужья ревновали своих жен.
Впрочем, парубок, видно, был не из страшливых: отойдя еще подальше в тень, так что едва белели под вишнями две
фигуры, он крепкою рукой придержал всполохнувшуюся девушку и опять повел тихие
речи.
Молодой человек посмотрел им вслед и затем, улегшись на нары, выглянул в окно. На дворе было темно. Две
фигуры медленно ходили взад и вперед, о чем-то разговаривая. Семенов не слышал слов, и только грудной голос Бесприютного долетал до его слуха. Казалось, бродяга жаловался на что-то, изливая перед стариком наболевшую душу. Временами среди этой
речи дребезжали старческие ответы, в которых молодому человеку слышалась неизменная безнадежная формула смирения перед судьбой.
За стёклами террасы бесшумно мелькала тёмная
фигура, доносился тихий звон чайных ложек.
Речь хозяина, гудение пчёл, щебетанье птиц — всё точно плавилось в жарком воздухе, сливаясь в однообразный гул и внушая Назарову уныние.
Яков добродушно расхохотался над его бойкой
речью, а Мальва усмехнулась, разглядывая его ободранную
фигуру.
Его рослая и своеобычная
фигура всплывает перед ним, и он точно слышит его
речь с волжским оканьем, с раскатами его горячих обличений и сетований на мирскую неправду, на хищную «мразь», овладевающую всем.
Как отчетливо сохранилась в моей памяти маленькая, плотная
фигура этого задорного старика, в сюртуке, застегнутом доверху, с седой шевелюрой, довольно коротко подстриженной, в золотых очках. И его голос, высокий, пронзительный, попросту говоря"бабий", точно слышится еще мне и в ту минуту, когда я пишу эти строки. Помню, как он, произнося громадную
речь по вопросу о бюджете, кричал, обращаясь к тогдашнему министру Руэру...
Тогда стройная
фигура Бориса Коршунова отходит от окна. Он произносит
речь. Настоящую зажигательную
речь, действующую на нас самым неожиданным образом.
Вот она, знаменитая Тина, первая актриса-красавица Италии! Я вижу бесподобную, антично прекрасную
фигуру, очаровательное лицо, жесты, полные экспрессии. И эта
речь, певучая, как музыка, нежная и мягкая, с быстрыми переходами, со звонкими колокольчиками и бархатом голоса.
По лицу Ермака во время горячей
речи его друга и помощника пробежали мрачные тени. Он как бы слышал в этих словах упрек самому себе. Ведь он был почти рад этой отсрочке похода, выговоренной Семеном Иоаникиевичем. А все из-за чего? А из-за того, чтобы лишний раз увидеть в окне верхнего этажа хором строгановских стройную
фигуру девушки, почувствовать хоть издали на себе взгляд ее светлых очей да ходючи в хоромы, быть может, ненароком встретить ее на одно мгновенье, поймать мимолетную улыбку уст девичьих.
— Вы все говорите: она, т. е. какая-то сложенная из всех женщин
фигура. Припомните:
речь шла о вас, вот о вас, именно: о Марье Михайловне. И вот вам-то и не следует совсем волноваться, а следует жить себе попросту. Чего вам еще больше: ум у вас есть, любите вы вашего сына, выходите замуж, будет у вас еще несколько человек детей. Любить вас будет муж не за психологию вашу…
Воронецкий искренне любил его, но не мог без иронической улыбки представить себе его
фигуру с добродушною, обросшею волосами физиономией, конфузливым смехом и быстрою, запинающеюся
речью.
Молодая попадья, прибежавшая на берег с народом, навсегда запомнила простую и страшную картину человеческой смерти: и тягучие, глухие стуки своего сердца, как будто каждый удар его был последним; и необыкновенную прозрачность воздуха, в котором двигались знакомые, простые, но теперь обособленные и точно отодранные от земли
фигуры людей; и оборванность смутных
речей, когда каждое сказанное слово круглится в воздухе и медленно тает среди новых нарождающихся слов.