Неточные совпадения
Она знала, что в области политики,
философии богословия Алексей Александрович сомневался или отыскивал; но в вопросах искусства и
поэзии, в особенности музыки, понимания которой он был совершенно лишен, у него были самые определенные и твердые мнения.
Он прочел все, что было написано во Франции замечательного по части
философии и красноречия в XVIII веке, основательно знал все лучшие произведения французской литературы, так что мог и любил часто цитировать места из Расина, Корнеля, Боало, Мольера, Монтеня, Фенелона; имел блестящие познания в мифологии и с пользой изучал, во французских переводах, древние памятники эпической
поэзии, имел достаточные познания в истории, почерпнутые им из Сегюра; но не имел никакого понятия ни о математике, дальше арифметики, ни о физике, ни о современной литературе: он мог в разговоре прилично умолчать или сказать несколько общих фраз о Гете, Шиллере и Байроне, но никогда не читал их.
Тогда нужно и важно было общение с природой и с прежде него жившими, мыслящими и чувствовавшими людьми (
философия,
поэзия), — теперь нужны и важны были человеческие учреждения и общение с товарищами.
Еще более приходится признать, что в духовной жизни германского народа, в германской мистике,
философии, музыке,
поэзии были великие и мировые ценности, а не один лишь культ силы, не один призрачный феноменализм и пр.
«Я не могу еще взять, — пишет он в том же письме, — те звуки, которые слышатся душе моей, неспособность телесная ограничивает фантазию. Но, черт возьми! Я поэт,
поэзия мне подсказывает истину там, где бы я ее не понял холодным рассуждением. Вот
философия откровения».
Это была эпоха творческого подъема
поэзии и
философии после периода упадка.
Это прежде всего религиозное беспокойство и религиозное искание, это — постоянный переход в
философии за границы философского познания, в
поэзии — за границы искусства, в политике — за границы политики в направлении эсхатологической перспективы.
Россия пережила расцвет
поэзии и
философии, пережила напряженные религиозные искания, мистические и оккультные настроения.
Сколь часто
Поэзия, Красноречие и мнимая
Философия гремят против славолюбия завоевателей!
Успех их был велик в обществе: к концу жизни Белинского они решительно овладели сочувствием публики; их идеи и стремления сделались господствующими в журналистике; приверженцы
философии Булгарина и Давыдова, литературных мнений Ушакова и Шевырева,
поэзии Федора Глинки и барона Розена были ими заклеймены и загнаны на задний двор литературы.
В книге «Тихие думы» (М., 1918) Булгаков углубил эту мысль: «В многоэтажном, искусственном и сложном творчестве Соловьева только
поэзии принадлежит безусловная подлинность, так что и
философию его можно и даже должно поверять
поэзией» (с. 72).
«В области политики,
философии, богословия Каренин сомневался или отыскивал; но в вопросах искусства и
поэзии, в особенности музыки, понимания которой он был совершенно лишен, у него были самые определенные, твердые мнения».
В русском верхнем культурном слое начала века был настоящий ренессанс духовной культуры, появилась русская философская школа с оригинальной религиозной
философией, был расцвет русской
поэзии, после десятилетий падения эстетического вкуса пробудилось обостренное эстетическое сознание, пробудился интерес к вопросам духовного порядка, который был у нас в начале XIX века.
Этот кусок льду, облегший былое я, частицу бога, поглотивший то, чему на земле даны были имена чести, благородства, любви к ближним; подле него зияющая могила, во льду ж для него иссеченная; над этим чудным гробом, который служил вместе и саваном, маленькое белое существо, полное духовности и жизни, называемое европейцем и сверх того русским и Зудою; тут же на замерзлой реке черный невольник, сын жарких и свободных степей Африки, может быть, царь в душе своей; волшебный свет луны, говорящей о другой подсолнечной, такой же бедной и все-таки драгоценной для тамошних жителей, как нам наша подсолнечная; тишина полуночи, и вдруг далеко, очень далеко, благовест, как будто голос неба, сходящий по лучу месяца, — если это не высокий момент для поэта и философа, так я не понимаю, что такое
поэзия и
философия.
Философия — искусство, потому что она предполагает особый дар свыше и призвание, потому что на ней запечатлевается личность творца не менее чем на
поэзии и живописи.
Когда я говорю, что
философия есть искусство, я не хочу сказать, что она есть «
поэзия понятий», как у Ланге, ни для кого не обязательная, индивидуально произвольная.
Философия — особое искусство, принципиально отличное от
поэзии, музыки или живописи, — искусство познания.
Пьер, который знал, что она была очень глупа, с странным чувством недоуменья и страха иногда присутствовал на ее вечерах и обедах, где говорилось о политике,
поэзии и
философии.