Неточные совпадения
— А мы живем и ничего не знаем, — сказал раз Вронский пришедшему к ним поутру Голенищеву. — Ты видел картину Михайлова? — сказал он, подавая ему только что полученную утром русскую газету и указывая на статью о русском художнике, жившем
в том же городе и окончившем картину, о которой давно
ходили слухи и которая вперед была куплена.
В статье были укоры правительству и
Академии за то, что замечательный художник был лишен всякого поощрения и помощи.
Но Райский
в сенат не поступил,
в академии с бюстов не рисовал, между тем много читал, много писал стихов и прозы, танцевал, ездил
в свет,
ходил в театр и к «Армидам» и
в это время сочинил три вальса и нарисовал несколько женских портретов. Потом, после бешеной Масленицы, вдруг очнулся, вспомнил о своей артистической карьере и бросился
в академию: там ученики молча, углубленно рисовали с бюста,
в другой студии писали с торса…
— Известно что… поздно было: какая
академия после чада петербургской жизни! — с досадой говорил Райский,
ходя из угла
в угол, — у меня, видите, есть имение, есть родство, свет… Надо бы было все это отдать нищим, взять крест и идти… как говорит один художник, мой приятель. Меня отняли от искусства, как дитя от груди… — Он вздохнул. — Но я ворочусь и дойду! — сказал он решительно. — Время не ушло, я еще не стар…
В царствование Александра политические гонения были редки; он
сослал, правда, Пушкина за его стихи и Лабзина за то, что он, будучи конференц-секретарем
в Академии художеств, предложил избрать кучера Илью Байкова
в члены
Академии; [Президент
Академии предложил
в почетные члены Аракчеева.
— Меньшой —
в монахи ладит. Не всякому монахом быть лестно, однако ежели кто может вместить, так и там не без пользы. Коли через
академию пройдет, так либо
в профессора, а не то так
в ректоры
в семинарию попадет. А бывает, что и
в архиереи, яко велбуд сквозь игольное ушко, проскочит.
Я положил умереть
в Павловске, на восходе солнца и
сойдя в парк, чтобы не обеспокоить никого на даче. Мое «Объяснение» достаточно объяснит всё дело полиции. Охотники до психологии и те, кому надо, могут вывести из него всё, что им будет угодно. Я бы не желал, однако ж, чтоб эта рукопись предана была гласности. Прошу князя сохранить экземпляр у себя и сообщить другой экземпляр Аглае Ивановне Епанчиной. Такова моя воля. Завещаю мой скелет
в Медицинскую
академию для научной пользы.
— Я считаю недостойным себя говорить с таким господином, как вы, — проговорил отец Михаил, оскорбленный последними словами Смоковникова
в особенности потому, что он знал, что они справедливы. Он
прошел полный курс духовной
академии и потому давно уже не верил
в то, что исповедывал и проповедывал, а верил только
в то, что все люди должны принуждать себя верить
в то, во что он принуждал себя верить.
Узнав, таким образом, сущность учения Хельчицкого, я с тем большим нетерпением ожидал появления «Сети веры»
в журнале
Академии. Но
прошел год, два, три — книга не появлялась. Только
в 1888 году я узнал, что начатое печатание книги приостановилось. Я достал корректурные листы того, что было отпечатано, и прочел книгу. Книга во всех отношениях удивительная.
Елена и Инсаров сидели вдвоем
в темной ложе, возле самой сцены; игривое расположение духа, которое нашло на них
в академии delle Belle arti, все еще не
проходило.
Дни
проходили за днями; город был забыт. Начальство, не получая ни жалоб, ни рапортов, ни вопросов, сначала заключило, что
в городе все обстоит благополучно, но потом мало-помалу совершенно выпустило его из вида, так что даже не поместило
в список населенных мест, доставляемый
в Академию наук для календаря.
Трагическое настроение, накатившее на Пепку, сейчас же сменилось удивительным легкомыслием. Он надул грудь, приосанился, закрутил усы, которые
в «
академии» назывались лучистой теплотой, и даже толкнул меня локтем. По «сумасшедшей» платформе
проходила очень красивая и представительная дама, искавшая кого-то глазами. Пепко млел и изнывал при виде каждой «рельефной» дамы, а тут с ним сделался чуть не столбняк.
— Тебе письмо, — сказал как-то Тит. — Но не
в академии. Придется
сходить в отделение…
Каникулы приходили к концу, скоро должны были начаться лекции.
В воздухе чувствовались первые веяния осени. Вода
в прудах потемнела, отяжелела. На клумбах садовники заменяли ранние цветы более поздними. С деревьев кое-где срывались рано пожелтевшие листья и падали на землю, мелькая, как червонное золото, на фоне темных аллей. Поля тоже пожелтели кругом, и поезда железной дороги, пролегающей
в полутора верстах от
академии, виднелись гораздо яснее и, казалось,
проходили гораздо ближе, нежели летом.
Одним словом, я
прошел всю аллею и вел
в воображении интереснейший разговор, как вдруг уже у самой
академии услышал нервный стук шагов по камню и над балюстрадой, отделявшей академическую площадку от парка, увидел голову «американки».
Мы
прошли мимо
академии, потом по плотине и пошли к небольшой дачке, стоявшей особняком среди молодого ельника.
В комнатке топилась печка, горела лампа, и
в окно виднелись три фигуры.
Кроме известного числа ловких людей, которые
в известной поре своего возраста являют одинаковую степень сообразительности, не стесняясь тем,
прошла ли их юность под отеческим кровом,
в стенах пажеского корпуса,
в залах училища правоведения или
в натуральных классах
академии, кроме этих художников-практиков, о которых говорить нечего, остальное все очень трудно расстается с отживающими традициями.
Я помню, как однажды я спросил ее об этом на сеансе, когда Гельфрейха не было.
В то утро он ушел
в академию (я заставил его хоть изредка
ходить в этюдный класс), и мы целый день провели одни. Надежда Николаевна была немного веселее обыкновенного, немного разговорчивее. Ободренный этим, я осмелился сказать...
Я целых две недели ничего не делал.
Ходил только
в академию писать свою программу на ужаснейшую библейскую тему: обращение жены Лота
в соляной столб. Все у меня уже было готово — и Лот и домочадцы его, но столба придумать я никак не мог. Сделать что-нибудь вроде могильного памятника или просто статую Лотовой супруги из каменной соли?
— Извозчик, извозчик! — закричал Илья Афанасьевич, когда мы
сошли на крыльцо гостиницы. — Что возьмешь
в _Иже-херувимскую_
академию?
К Тэну я взял рекомендательною записку от Фр. Сарсе, его товарища по выпуску из Высшей нормальной школы. Но
в это время я уже
ходил на его курс истории искусств. Читал он
в большом"эмицикле"(полукруглом зале) Ecole des beaux-arts. И туда надо было выправлять билет, что, однако, делалось без всякого затруднения. Аудитория состояла из учеников школы (то, что у нас
академия) с прибавкою вот таких сторонних слушателей, как я. Дамы допускались только на хоры, и внизу их не было заметно.