Неточные совпадения
— Эй, барин, ходи веселей! — крикнули за его спиной. Не оглядываясь, Самгин почти побежал. На разъезде было очень шумно, однако казалось, что железный шум торопится исчезнуть в
холодной, всепоглощающей
тишине. В коридоре вагона стояли обер-кондуктор и жандарм, дверь в купе заткнул собою поручик Трифонов.
Был один из тех сказочных вечеров, когда русская зима с покоряющей, вельможной щедростью развертывает все свои
холодные красоты. Иней на деревьях сверкал розоватым хрусталем, снег искрился радужной пылью самоцветов, за лиловыми лысинами речки, оголенной ветром, на лугах лежал пышный парчовый покров, а над ним — синяя
тишина, которую, казалось, ничто и никогда не поколеблет. Эта чуткая
тишина обнимала все видимое, как бы ожидая, даже требуя, чтоб сказано было нечто особенно значительное.
В пронзительно
холодном сиянии луны, в хрустящей
тишине потрескивало дерево заборов и стен, точно маленькие, тихие домики крепче устанавливались на земле, плотнее прижимались к ней. Мороз щипал лицо, затруднял дыхание, заставлял тело съеживаться, сокращаться. Шагая быстро, Самгин подсчитывал...
Что за плавание в этих печальных местах! что за климат! Лета почти нет: утром ни холодно, ни тепло, а вечером положительно холодно. Туманы скрывают от глаз чуть не собственный нос. Вчера палили из пушек, били в барабан, чтоб навести наши шлюпки с офицерами на место, где стоит фрегат. Ветра большею частию свежие,
холодные,
тишины почти не бывает, а половина июля!
Чуть брезжилось; звезды погасли одна за другой; побледневший месяц медленно двигался навстречу легким воздушным облачкам. На другой стороне неба занималась заря. Утро было
холодное. В термометре ртуть опустилась до — 39°С. Кругом царила торжественная
тишина; ни единая былинка не шевелилась. Темный лес стоял стеной и, казалось, прислушивался, как трещат от мороза деревья. Словно щелканье бича, звуки эти звонко разносились в застывшем утреннем воздухе.
И после всего этого великий иконоборец испугался освобожденной личности человека, потому что, освободив ее отвлеченно, он впал снова в метафизику, придал ей небывалую волю, не сладил с нею и повел на заклание богу бесчеловечному,
холодному богу справедливости, богу равновесия,
тишины, покоя, богу браминов, ищущих потерять все личное и распуститься, опочить в бесконечном мире ничтожества.
В хаотическом доме Егор Егорыч застал полнейшую
тишину, и, встреченный оборванным лакеем, он, по указанию того, прошел к Юлии Матвеевне в
холодную и слабо освещенную двумя сальными свечами гостиную.
Он рассказывает не мне, а себе самому. Если бы он молчал, говорил бы я, — в этой
тишине и пустоте необходимо говорить, петь, играть на гармонии, а то навсегда заснешь тяжким сном среди мертвого города, утонувшего в серой,
холодной воде.
Рядом с полкой — большое окно, две рамы, разъединенные стойкой; бездонная синяя пустота смотрит в окно, кажется, что дом, кухня, я — все висит на самом краю этой пустоты и, если сделать резкое движение, все сорвется в синюю,
холодную дыру и полетит куда-то мимо звезд, в мертвой
тишине, без шума, как тонет камень, брошенный в воду. Долго я лежал неподвижно, боясь перевернуться с боку на бок, ожидая страшного конца жизни.
Ахилла вздохнул и вслед за ним сделал то же. В торжественной
тишине полуночи, на белом, освещенном луною пустом огороде, начались один за другим его мерно повторяющиеся поклоны горячим челом до
холодного снега, и полились широкие вздохи с сладостным воплем молитвы: «Боже! очисти мя грешного и помилуй мя», которой вторил голос протопопа другим прошением: «Боже, не вниди в суд с рабом твоим». Проповедник и кающийся молились вместе.
И
холодный покров
тишины, опускаясь с небес, обнимает и ночью и днем — одинокий цветок — эдельвейс».
Шагнул даже вперед — и вдруг ему стало страшно. И даже не мыслями страшно, а почти физически, словно от опасности. Вдруг услыхал мертвую
тишину дома, ощутил
холодной спиной темноту притаившихся углов; и мелькнула нелепая и от нелепости своей еще более страшная догадка: «Сейчас она выстрелит!» Но она стояла спокойно, и проехал извозчик, и стало совестно за свой нелепый страх. Все-таки вздрогнул, когда Елена Петровна сказала...
Я чувствую себя заключенным внутри
холодного, масляного пузыря, он тихо скользит по наклонной плоскости, а я влеплен в него, как мошка. Мне кажется, что движение постепенно замирает и близок момент, когда оно совсем остановится, — пароход перестанет ворчать и бить плицами колес по густой воде, все звуки облетят, как листья с дерева, сотрутся, как надписи мелом, и владычно обнимет меня неподвижность,
тишина.
Я думал, что эта подавляющая
тишина, это
холодное безучастие так на них подействуют, что пиеса будет играться вяло, безжизненно и роли будут сказываться наизусть, как уроки, которые сказывают мальчики, не принимающие в них никакого участия, стоя перед своим строгим учителем; но комедия шла живо и весело, как будто сопровождаемая теплым сочувствием зрителей.
«Меня могила не страшит:
Там, говорят, страданье спит
В
холодной, вечной
тишине...
Стаканыч пожал его
холодную, негнущуюся большую руку и, вернувшись на свою кровать, сел за прерванный пасьянс. И до самого обеда оба старика не произнесли больше ни слова, и в комнате стояла такая, по-осеннему ясная, задумчивая и грустная
тишина, что обманутые ею мыши, которых пропасть водилось в старом доме, много раз пугливо и нагло выбегали из своего подполья на середину комнаты и, блестя черными глазенками, суетливо подбирали рассыпанные вокруг стола хлебные крошки.
С поля налетал
холодный ветер, принося мелкую пыль отдаленного дождя. В окнах домов уже вспыхивали желтые огни. По времени надо бы к вечерне звонить, а колокола не слышно, город облегла жуткая
тишина, только ветер вздыхал и свистел, летая над крышами домов, молча прижавшихся к сырой и грязной земле.
Ненадежная, выжидающая
тишина таилась в городе, только где-то на окраине работал бондарь: мерно чередовались в
холодном воздухе три и два удара...
Тишина продолжалась, и вдруг я ощутил у виска, у волос моих,
холодное прикосновение железа.
Меня могила не страшит:
Там, говорят, страданье спит
В
холодной, вечной
тишине,
Но с жизнью жаль расстаться мне!
И за дверью встречали его
холодная, торжественная
тишина, подавленные вздохи и утроенное эхом гнусавое и непонятное чтение дьячка, прерываемое непонятными и долгими паузами. Смущаясь скрипом своих шагов, Меркулов становился на место, посреди церкви, крестился, когда все крестились, падал на колени, когда все падали, и в общности молитвенных движений черпал спокойную силу и уверенность.
Но заалелся переплет окна
Под утренним
холодным поцелуем,
И странно розовеет
тишина.
Было поздно. На западе уже поблекла последняя полоска вечерней зари. На небе одна за другой зажглись яркие звезды. Казалось, будто вместе с
холодным и чистым сиянием их спускалась на землю какая-то непонятная грусть, которую нельзя выразить человеческими словами. Мрак и
тишина сливались с ней и неслышными волнами заполняли распадки в горах, молчаливый лес и потемневший воздух.
На сером фоне мелькают картина за картиной. Вот видит Нелли, как она в
холодную зимнюю ночь стучится к уездному врачу Степану Лукичу. За воротами лениво и хрипло лает старый пес. В докторских окнах потемки. Кругом
тишина.
В осеннюю
тишину, когда
холодный, суровый туман с земли ложится на душу, когда он тюремной стеною стоит перед глазами и свидетельствует человеку об ограниченности его воли, сладко бывает думать о широких, быстрых реках с привольными, крутыми берегами, о непроходимых лесах, безграничных степях.
Это было
холодное сибирское солнце: оно светило, светило ярко, но не грело. В воздухе стояла какая-то невозмутимая
тишина. Ни малейшее дуновение ветерка, ни малейший шепот не нарушали величавого спокойствия дикой, ледяной природы.
Картина была полна
холодного ужаса, усугубленного наступившей мертвой
тишиной.
Настала такая невозмутимая
тишина, что я слышал и свой собственный пульс внутри себя и свое дыхание: оно как-то шумит, как сено, а если сильно вздохнуть, то точно электрическая искра тихо пощелкивает в невыносимо разреженном морозном воздухе, таком сухом и таком
холодном, что даже мои волосы на бороде насквозь промерзли, кололись, как проволоки, и ломались; я даже сейчас чувствую озноб при этом воспоминании, которому всегда помогают мои с той поры испорченные ноги.