Неточные совпадения
И не одну сотню раз Клим Самгин видел, как вдали, над зубчатой
стеной елового леса краснеет солнце, тоже как будто усталое, видел облака, спрессованные в такую непроницаемо плотную массу цвета кровельного железа, что можно было думать: за нею уж ничего нет, кроме «черного
холода вселенской тьмы», о котором с таким ужасом говорила Серафима Нехаева.
Очнувшись, я машинально запахнул на себе шубу, вдруг ощутив нестерпимый
холод, и, еще плохо сознавая, что делаю, пополз в угол ворот и там присел, съежившись и скорчившись, в углублении между воротами и выступом
стены.
От
холода еще сильнее будут гореть, стоит только рукой достать одно березовое полено… да и незачем совсем доставать полено: можно прямо, сидя на
стене, содрать рукой с березового полена бересту и на спичке зажечь ее, зажечь и пропихнуть в дрова — вот и пожар.
Пока ехали в гавани, за
стенами, казалось покойно, но лишь выехали на простор, там дуло свирепо, да к этому
холод, темнота и яростный шум бурунов, разбивающихся о крепостную
стену.
На зиму
стены окутывали соломой, которую прикрепляли жердями; но это плохо защищало от
холода, так что зимой приходилось топить и утром и на ночь.
Тихи и покойны эти пруды;
холод и мрак вод их угрюмо заключен в темно-зеленые
стены садов.
— Четыре
стены, до половины покрытые, так, как и весь потолок, сажею; пол в щелях, на вершок, по крайней мере, поросший грязью; печь без трубы, но лучшая защита от
холода, и дым, всякое утро зимою и летом наполняющий избу; окончины, в коих натянутый пузырь смеркающийся в полдень пропускал свет; горшка два или три (счастливая изба, коли в одном из них всякий день есть пустые шти!).
Они вдвоем обходили все корпуса и подробно осматривали, все ли в порядке. Мертвым
холодом веяло из каждого угла, точно они ходили по кладбищу. Петра Елисеича удивляло, что фабрика стоит пустая всего полгода, а между тем везде являлись новые изъяны, требовавшие ремонта и поправок. Когда фабрика была в полном действии, все казалось и крепче и лучше. Явились трещины в
стенах, машины ржавели, печи и горны разваливались сами собой, водяной ларь дал течь, дерево гнило на глазах.
Мать кивнула головой. Доктор ушел быстрыми, мелкими шагами. Егор закинул голову, закрыл глаза и замер, только пальцы его рук тихо шевелились. От белых
стен маленькой комнаты веяло сухим
холодом, тусклой печалью. В большое окно смотрели кудрявые вершины лип, в темной, пыльной листве ярко блестели желтые пятна — холодные прикосновения грядущей осени.
В конце улицы, — видела мать, — закрывая выход на площадь, стояла серая
стена однообразных людей без лиц. Над плечом у каждого из них холодно и тонко блестели острые полоски штыков. И от этой
стены, молчаливой, неподвижной, на рабочих веяло
холодом, он упирался в грудь матери и проникал ей в сердце.
— Но ты не знал и только немногие знали, что небольшая часть их все же уцелела и осталась жить там, за
Стенами. Голые — они ушли в леса. Они учились там у деревьев, зверей, птиц, цветов, солнца. Они обросли шерстью, но зато под шерстью сберегли горячую, красную кровь. С вами хуже: вы обросли цифрами, по вас цифры ползают, как вши. Надо с вас содрать все и выгнать голыми в леса. Пусть научатся дрожать от страха, от радости, от бешеного гнева, от
холода, пусть молятся огню. И мы, Мефи, — мы хотим…
На выезде главной Никольской улицы, вслед за маленькими деревянными домиками, в окнах которых виднелись иногда цветы и детские головки, вдруг показывался, неприятно поражая, огромный серый острог с своей высокой
стеной и железной крышей. Все в нем, по-видимому, обстояло благополучно: ружья караула были в козлах, и у пестрой будки стоял посиневший от
холода солдат. Наступили сумерки. По всему зданию то тут, то там замелькали огоньки.
Ветхий потолок и дырявые
стены карцера в обилии пропускали дождевую воду. Александров лег спать, закутавшись в байковое одеяло, а проснулся при первых золотых лучах солнца весь мокрый и дрожащий от
холода, но все-таки здоровый, бодрый и веселый. Отогрелся он окончательно лишь после того, как сторожевой солдат принес ему в медном чайнике горячего и сладкого чая с булкой, после которых еще сильнее засияло прекрасное, чистое, точно вымытое небо и еще сладостнее стало греть горячее восхитительное солнце.
Во всей этой иронии его была некоторая доля правды: самый дом представлял почти развалину; на его крыше и
стенах краска слупилась и слезла; во многих окнах виднелись разбитые и лопнувшие стекла; паркет внутри дома покосился и растрескался; в некоторых комнатах существовала жара невыносимая, а в других —
холод непомерный.
Лунёв смотрел на их живую
стену пред собой, вздрагивая от скуки и
холода.
Ночной
холод ворвался в комнату и облетел её кругом, задувая огонь в лампе. По
стенам метнулись тени. Женщина взмахнула головой, закидывая волосы за плечи, выпрямилась, посмотрела на Евсея огромными глазами и с недоумением проговорила...
Недавно я вновь сделал подземную прогулку и не мог узнать Неглинного канала: теперь это громадный трехверстный коридор, с оштукатуренным потолком и
стенами и с выстланным тесаным камнем дном. Всюду можно идти во весь рост и, подняв руку, нельзя достать верхнего свода. От старого остался только тот же непроглядный мрак, зловоние и пронизывающий до костей могильный
холод…
Сыростью и
холодом веет от этих каменных
стен, на душе становится жутко, и хочется еще раз взглянуть на яркий солнечный свет, на широкое приволье горной панорамы, на синее небо, под которым дышится так легко и свободно.
Мы сели у
стены какого-то пустого здания и, свернув по последней папироске, дрожа от
холода, покурили. С Военно-Грузинской дороги дул резкий и сильный ветер.
Я содрогнулся, оглянулся тоскливо на белый облупленный двухэтажный корпус, на небеленые бревенчатые
стены фельдшерского домика, на свою будущую резиденцию — двухэтажный, очень чистенький дом с гробовыми загадочными окнами, протяжно вздохнул. И тут же мутно мелькнула в голове вместо латинских слов сладкая фраза, которую спел в ошалевших от качки и
холода мозгах полный тенор с голубыми ляжками: «…Привет тебе… приют священный…»
Дамы, закутавшись и прижавшись к
стенам, и заслоняемые медвежьими шубами мужей и папенек от дерзких взоров молодежи, дрожали от
холоду — и улыбались знакомым.
Около двери, прижавшись к
стене, стояла Фекла, совершенно нагая. Она дрожала от
холода, стучала зубами, и при ярком свете луны казалась очень бледною, красивою и странною. Тени на ней и блеск луны на коже как-то резко бросались в глаза, и особенно отчетливо обозначались ее темные брови и молодая, крепкая грудь.
Ночь тянулась, и костры еще тлели. Иуда отвалился от
стены и медленно прибрел к одному из костров, раскопал уголь, поправил его, и хотя
холода теперь не чувствовал, протянул над огнем слегка дрожащие руки. И забормотал тоскливо...
Верх белой колокольни еще горел золотом весеннего заката, а внизу уже ложились прозрачные тени, и от каменных
стен веяло
холодом ночи.
Тогда же ощутился и страшный
холод, стоявший в мертвецкой, и все кругом стало видно: покрытые сырыми пятнами
стены, окно, занесенное паутиной; как бы ни светило солнце, небо через это окно всегда казалось серым и холодным, как осенью.
Дьячок подпрыгнул два раза перед постелью, повалился на перину и, сердито сопя, повернулся лицом к
стене. Скоро в его спину пахнуло
холодом. Дверь скрипнула, и на пороге показалась высокая человеческая фигура, с головы до ног облепленная снегом. За нею мелькнула другая, такая же белая…
Робкая фигура, дрожа, нащупала
стену, пошла вдоль нее и, ощупав под ногами какую-то упругую, колючую мякоть, забрала ее дрожащими от
холода руками и сунула в большое черное отверстие.
Был и на балу у них. Это был уже настоящий бал, и зал был под стать. Кавалеры в большинстве были новые, мне незнакомые. Осталось в памяти: блеск паркета, сверкающие белые
стены, изящные девичьи лица — и какой-то
холод,
холод, и отчужденность, и одиночество. Исчезла всегдашняя при Конопацких легкость в обращении и разговорах. Я хмурился, не умел развернуться и стать разговорчивым, больше сидел в курительной комнате и курил. Люба сказала мне своим задушевным голосом...
Пасмурные окна,
стены, голос секретаря, поза прокурора — всё это было пропитано канцелярским равнодушием и дышало
холодом, точно убийца составлял простую канцелярскую принадлежность или судили его не живые люди, а какая-то невидимая, бог знает кем заведенная машинка…
— Пора! Чу! Петухи перекликаются. Чай, теперь давно за полночь? Наши продрогнут от
холода и заждутся. Пожалуй, еще за упокой поминать начнут, подумав, что мы погрязли в этой западне по самые уши, — заметил Иван, подпаливая последнюю
стену.
На что ни садятся, к чему ни прикасаются, все лед —
стены, брачное ложе, утварь, отвсюду пышет на них
холод, ближе, теснее, наконец душит, костенит их.
Заплесневевшие толстые каменные
стены были мокры и от них веяло
холодом подвала.
Не чувствуя
холода, побежала она через двор с слабым остатком памяти и начала искать свою комнату, но огонь охватил уже большую часть замка; хотя она и не нашла ее, но, не страшась пламени, ползла с непомерной силой и ловкостью между рыцарями на
стенах.
Не чувствуя
холода, побежала она через двор с слабым остатком памяти и начала искать свою комнату, но огонь охватил уже большую часть замка; хотя она и не нашла ее, но не страшась пламени, полезла с непомерной силой и ловкостью между рыцарями на
стены.
Она бесновалась у дверей, мертвыми руками ощупывала
стены, дышала
холодом, с гневом поднимала мириады сухих, злобных снежинок и бросала их с размаху в стекла, — а потом, бесноватая, отбегала в поле, кувыркалась, пела и плашмя бросалась на снег, крестообразно обнимая закоченевшую землю.