Неточные совпадения
— Лейба! — подхватил Чертопханов. — Лейба, ты хотя
еврей и вера твоя поганая, а душа у тебя
лучше иной христианской! Сжалься ты надо мною! Одному мне ехать незачем, один я этого дела не обломаю. Я горячка — а ты голова, золотая голова! Племя ваше уж такое: без науки все постигло! Ты, может, сомневаешься: откуда, мол, у него деньги? Пойдем ко мне в комнату, я тебе и деньги все покажу. Возьми их, крест с шеи возьми — только отдай мне Малек-Аделя, отдай, отдай!
Я помню, как один «уважаемый» господин,
хороший знакомый нашей семьи, человек живой и остроумный, на одном вечере у нас в довольно многочисленной компании чрезвычайно картинно рассказывал, как однажды он помог
еврею — контрабандисту увернуться от ответственности и спасти огромную партию захваченного товара…
— А между тем обидно, Тарас Семеныч. Поставьте себя на мое место. Ведь
еврей такой же человек. Среди
евреев есть и дураки и
хорошие люди. Одним словом, предрассудок. А что верно, так это то, что мы люди рабочие и из ничего создаем капиталы. Опять-таки: никто не мешает работать другим. А если вы не хотите брать богатства, которое лежит вот тут, под носом… Упорно не хотите. И средства есть и энергия, а только не хотите.
Ему почему-то казалось, что
еврей лучше, нежели все возможные стрикулисты, сумеет отметить за него; что он ловчее вызудит запутавшийся мужицкий пятак, чище высосет мужицкий сок и вообще успешнее разорит то мужицкое благосостояние, которое сам же он, князь Рукосуй, в течение столь многих лет неустанно созидал.
— А что, — сказал Дыма с торжествующим видом. — Не говорил я? Вот ведь какой это народ
хороший! Где нужно его, тут он и есть. Здравствуйте, господин
еврей, не знаю, как вас назвать.
Ведь хорошо было
еврею, греку, римлянину не только отстаивать независимость своего народа убийством, но и убийством же подчинять себе другие народы, когда он твердо верил тому, что его народ один настоящий,
хороший, добрый, любимый богом народ, а все остальные — филистимляне, варвары.
Несчастливцев. Пара платья, братец,
хорошего, в Полтаве
еврей сшил. Тогда я в Ильинскую, после бенефиса, много платья сделал. Складная шляпа, братец, два парика, пистолет тут у меня
хороший, у черкеса в карты выиграл в Пятигорске. Замок попорчен; как-нибудь, когда в Туле буду, починить прикажу. Жаль, фрака нет; был фрак, да я его в Кишиневе на костюм Гамлета выменял.
— На современность нам смотреть нечего, — отвечал другой: — мы живем вне современности, но
евреи прескверные строители, а наши инженеры и без того гадко строят. А вот война… военное дело тоже убыточно, и чем нам лить на полях битвы русскую кровь, гораздо бы
лучше поливать землю кровью жидовскою.
Да! — позабыл вам сказать, что весьма важно для дела: Мамашкин, после того, как я его отпустил, пожелав «счастливо оставаться», выговорил, чтобы обработанные фингершпилером
евреи были выпущены из-под запора на «вольность вольдуха», дабы у них морды поотпухли. Я на это соблаговолил и даже еще посмеялся: — откуда он берет такое красноречие, как «вольность вольдуха», а он мне объяснил, что все разные такие
хорошие слова он усвоил, продавая проезжим господам калачи.
Когда надобно, крестьяне покупают водку из помещичьих шинков, верст за 15–20; а в петровском шинке, вместо прежних двух бочек вина ежемесячно, продается теперь не более 10 ведер, и то одним проезжим, хотя водка у еврея-откупщика недорога и
хорошего качества («Русский дневник», № 44).
Хорошо было
еврею, греку, римлянину не только отстаивать независимость своего народа убийством, но и убийством же подчинять себе другие народы, когда он твердо верил тому, что его народ один настоящий,
хороший, добрый, любимый богом народ, а все остальные — филистимляне, варвары.
Гордым людям мало считать каждому самого себя
лучше всех людей, они даже и свой народ: немец немца, русский русского, поляк поляка,
еврей еврея, считают
лучше всех народов. И как ни вредна гордость отдельных людей, эта гордость народная еще во много раз вреднее. От нее гибли и гибнут миллионы и миллионы людей.
Апелляции на этот владычный суд не было, и все были довольны, как истинно «смиреннейший» первосвятитель стал вверху всех положений. «Недостойного» крещения хитреца привели в прием и забрили, а ребёнка отдали его отцу. Их счастьем и радостью любоваться было некогда; забритый же наемщик, сколько мне помнится, после приема окрестился: он не захотел потерять
хорошей крестной матери и тех тридцати рублей, которые тогда давались каждому новокрещенцу-еврею…
Заблуждение это — что человеку
лучше удалиться от мира, чем подвергаться искушениям мира, есть старое заблуждение, давно известное
евреям, но совершенно чуждое не только духу христианства, но и иудаизму.