Неточные совпадения
Он смотрел на ее высокую прическу с длинным белым вуалем и белыми
цветами, на высоко стоявший сборчатый воротник, особенно девственно закрывавший с боков и открывавший спереди ее длинную шею и поразительно тонкую талию, и ему казалось, что она была
лучше, чем когда-нибудь, — не потому, чтоб эти
цветы, этот вуаль, это выписанное из Парижа платье прибавляли что-нибудь к ее красоте, но потому, что, несмотря на эту приготовленную пышность наряда, выражение ее милого
лица, ее взгляда, ее губ были всё тем же ее особенным выражением невинной правдивости.
Их
лица, еще мало загоревшие, казалось,
похорошели и побелели; молодые черные усы теперь как-то ярче оттеняли белизну их и здоровый, мощный
цвет юности; они были хороши под черными бараньими шапками с золотым верхом.
Она была удивительно сложена; ее коса золотого
цвета и тяжелая, как золото, падала ниже колен, но красавицей ее никто бы не назвал; во всем ее
лице только и было
хорошего, что глаза, и даже не самые глаза — они были невелики и серы, — но взгляд их, быстрый и глубокий, беспечный до удали и задумчивый до уныния, — загадочный взгляд.
Пианиста одели в сюртучок, аккуратно уложили в
хороший гроб, с фестончиками по краям, обильно украсили
цветами, и зеленоватое
лицо законно умершего человека как будто утратило смутившее Самгина жуткое выражение непонятливости.
Она стояла пред ним в дорогом платье, такая пышная, мощная, стояла, чуть наклонив
лицо, и
хорошие глаза ее смотрели строго, пытливо. Клим не успел ответить, в прихожей раздался голос Лютова. Алина обернулась туда, вошел Лютов, ведя за руку маленькую женщину с гладкими волосами рыжего
цвета.
—
Лучше всего этот светлый фон в воздухе и в аксессуарах. Вся фигура от этого легка, воздушна, прозрачна: вы поймали тайну фигуры Марфеньки. К
цвету ее
лица и волос идет этот легкий колорит…
В последние два года он часто удивлялся изменению
цвета лица Настасьи Филипповны; она становилась ужасно бледна и — странно — даже
хорошела от этого.
Нехлюдов был нехорош собой: маленькие серые глаза, невысокий крутой лоб, непропорциональная длина рук и ног не могли быть названы красивыми чертами.
Хорошего было в нем только — необыкновенно высокий рост, нежный
цвет лица и прекрасные зубы. Но
лицо это получало такой оригинальный и энергический характер от узких, блестящих глаз и переменчивого, то строгого, то детски-неопределенного выражения улыбки, что нельзя было не заметить его.
— Костюм? Можно белый, как эмблему невинности, но, по-моему,
лучше розовый. Да, розовый —
цвет любви,
цвет молодости,
цвет радостей жизни!.. — говорил старый интриган, следя за выражением
лица Прейна. — А впрочем,
лучше всего будет спросить у самой Гликерии Виталиевны… У этой девушки бездна вкуса!
Когда Калинович, облекшись предварительно тоже в новое и очень
хорошее белье, надел фрачную пару с высокоприличным при ней жилетом, то, посмотревшись в зеркало, почувствовал себя, без преувеличения, как бы обновленным человеком; самый опытный глаз, при этой наружности, не заметил бы в нем ничего провинциального: довольно уже редкие волосы, бледного
цвета, с желтоватым отливом
лицо; худощавый, стройный стан; приличные манеры — словом, как будто с детских еще лет водили его в живописных кафтанчиках гулять по Невскому, учили потом танцевать чрез посредство какого-нибудь мсье Пьеро, а потом отдали в университет не столько для умственного образования, сколько для усовершенствования в
хороших манерах, чего, как мы знаем, совершенно не было, но что вложено в него было самой уж, видно, природой.
В своем шерстяном платье
цвета бордо, плотно охватывавшем ее статную фигуру, девушка была очень красива, а тревога и беспокойство придавали ее
лицу такое
хорошее выражение.
— А сегодня, дорогой мой, — начал Михаил Аверьяныч, — у вас
цвет лица гораздо
лучше, чем вчера. Да вы молодцом! Ей-богу, молодцом!
Чай пили в садике, где
цвели резеда, левкои, табак и уже распускались ранние шпажники. Ярцев и Кочевой по
лицу Юлии Сергеевны видели, что она переживает счастливое время душевного спокойствия и равновесия, что ей ничего не нужно, кроме того, что уже есть, и у них самих становилось на душе покойно, славно. Кто бы что ни сказал, все выходило кстати и умно. Сосны были прекрасны, пахло смолой чудесно, как никогда раньше, и сливки были очень вкусны, и Саша была умная,
хорошая девочка…
— Так вы, наконец, проснулись? — перервал Шамбюр, садясь подле постели Рославлева. — Слава богу! Поглядите-ка на меня. Ну вот и глаза ваши совсем не те, и
цвет лица гораздо
лучше.
— Что это с тобой, Потапыч? — спросил с беспокойством Тит, когда я вошел в номер. — На тебе нет
лица… И ты весь дрожишь… Ах, Потапыч, Потапыч, напрасно, видно, храбрился… На, вот, выпей чаю… Или, постой, я заварю
лучше липового
цвету… Вот, пей… Теперь раздевайся, сними сапоги, ляг в постель… Да что это тебя так расстроило?
Высокий рост, необыкновенно соразмерная, гармоническая стройность; упругость и гибкость всех членов и сильного стана;
лицо, полное игры и жизни, с таким румянцем и таким
цветом, который явно говорил, что в этом организме много сил, много крови и что организм этот создан не севером, а развился под более благодатным солнцем: блестящие карие глаза под энергически очерченными бровями и совершенно пепельные, роскошные волосы — все это, в соединении с необыкновенно симпатичной улыбкой и чисто славянским типом
лица, делало эту женщину не то что красавицей, но
лучше, поразительнее красавицы: оно отличало ее чем-то особым и говорило про фанатическую энергию характера, про физическую мощь и в то же время — сколь ни редко такое сочетание — про тонкую и старую аристократическую породу.
И странно: ни малейшей жалости не вызвал во мне погибший. Я очень ясно представлял себе его
лицо, в котором все было мягко и нежно, как у женщины: окраска щек, ясность и утренняя свежесть глаз, бородка такая пушистая и нежная, что ею могла бы, кажется, украситься и женщине. Он любил книги,
цветы и музыку, боялся всего грубого и писал стихи — брат, как критик, уверял, что очень
хорошие стихи. И со всем, что я знал и помнил, я не мог связать ни этого кричащего воронья, ни кровавой резни, ни смерти.
«Конечно, напрасно я там разревелся! — думал он, глядя на свои глаза с темными кругами и на впалые щеки. — Сегодня у меня
цвет лица гораздо
лучше, чем вчера. У меня малокровие и катар желудка, а кашель у меня желудочный».
Сидевший был брюнет: волнистые волосы густою шапкой покрывали его красиво и правильно сложенную голову и оттеняли большой белый лоб, темные глаза,
цвета, неподдающегося точному определению, или,
лучше сказать, меняющие свой
цвет по состоянию души их обладателя, смело и прямо глядели из-под как бы нарисованных густых бровей и их почти надменный блеск отчасти смягчался длинными ресницами; правильный орлиный нос с узкими, но по временам раздувающимися ноздрями, и алые губы с резко заканчивающимися линиями рта придавали
лицу этого юноши какое-то властное, далеко не юношеское выражение.
— Надо следить! Нынче есть прекрасные косметики… Allen или Melanogène… A
лучше всего пудрить… К тебе пойдет… Cela repose le teint [Это улучшает
цвет лица (фр.).].
Но и без изучения статистических данных, стоит только сравнить среднего исхудалого до костей, с нездоровым
цветом лица крестьянина-земледельца средней полосы с тем же крестьянином, попавшим в дворники, кучера — на
хорошие харчи, и сравнить движения этого дворника, кучера и ту работу, которую он может дать, с движениями и работой крестьянина, живущего дома, чтоб увидеть, насколько недостаточным питанием ослаблены силы этого крестьянина.