Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Старинные
люди, мой отец! Не нынешний был век. Нас ничему не учили. Бывало, добры
люди приступят к батюшке, ублажают, ублажают, чтоб хоть братца отдать в школу. К статью ли, покойник-свет и руками и ногами,
Царство ему Небесное! Бывало, изволит закричать: прокляну ребенка, который что-нибудь переймет у басурманов, и не будь тот Скотинин, кто чему-нибудь учиться захочет.
— Это денег-то не надо! Ну, это, брат, врешь, я свидетель! Не беспокойтесь, пожалуйста, это он только так… опять вояжирует. [Вояжирует — здесь: грезит, блуждает в
царстве снов (от фр. voyager — путешествовать).] С ним, впрочем, это и наяву бывает… Вы
человек рассудительный, и мы будем его руководить, то есть попросту его руку водить, он и подпишет. Принимайтесь-ка…
«Мы — искренние демократы, это доказано нашей долголетней, неутомимой борьбой против абсолютизма, доказано культурной работой нашей. Мы — против замаскированной проповеди анархии, против безумия «прыжков из
царства необходимости в
царство свободы», мы — за культурную эволюцию! И как можно, не впадая в непримиримое противоречие, отрицать свободу воли и в то же время учить темных
людей — прыгайте!»
«”И дым отечества нам сладок и приятен”. Отечество пахнет скверно. Слишком часто и много крови проливается в нем. “Безумство храбрых”… Попытка выскочить “из
царства необходимости в
царство свободы”… Что обещает социализм
человеку моего типа? То же самое одиночество, и, вероятно, еще более резко ощутимое “в пустыне — увы! — не безлюдной”… Разумеется, я не доживу до “
царства свободы”… Жить для того, чтоб умереть, — это плохо придумано».
— Позвольте, я не согласен! — заявил о себе
человек в сером костюме и в очках на татарском лице. — Прыжок из
царства необходимости в
царство свободы должен быть сделан, иначе — Ваал пожрет нас. Мы должны переродиться из подневольных
людей в свободных работников…
У него в голове было свое
царство цифр в образах: они по-своему строились у него там, как солдаты. Он придумал им какие-то свои знаки или физиономии, по которым они становились в ряды, слагались, множились и делились; все фигуры их рисовались то знакомыми
людьми, то походили на разных животных.
Человек бежит из этого
царства дремоты, которая сковывает энергию, ум, чувство и обращает все живое в подобие камня.
Возделанные поля, чистота хижин, сады, груды плодов и овощей, глубокий мир между
людьми — все свидетельствовало, что жизнь доведена трудом до крайней степени материального благосостояния; что самые заботы, страсти, интересы не выходят из круга немногих житейских потребностей; что область ума и духа цепенеет еще в сладком, младенческом сне, как в первобытных языческих пастушеских
царствах; что жизнь эта дошла до того рубежа, где начинается
царство духа, и не пошла далее…
Погубить же, разорить, быть причиной ссылки и заточения сотен невинных
людей вследствие их привязанности к своему народу и религии отцов, как он сделал это в то время, как был губернатором в одной из губерний
Царства Польского, он не только не считал бесчестным, но считал подвигом благородства, мужества, патриотизма; не считал также бесчестным то, что он обобрал влюбленную в себя жену и свояченицу.
Привалов чувствовал себя в этом
царстве огня и железа совершенно чужим, лишним
человеком и молча осматривал все, что ему показывали.
Но борьба против власти объективации, т. е. власти Кесаря, происходит в пределах
царства объективации, от которого
человек не может просто отвернуться и уйти.
Жизнь историческая, национальная, задачи истории, борьба народов и
царств, великие исторические
люди — все это казалось Л. Толстому несущественным, нереальным, обманчивой и внешней оболочкой жизни.
Отношение
человека к Богу предполагает драматическую борьбу между
царством Духа и
царством Кесаря, прохождение через дуализм, во имя окончательного монизма, который может раскрыться лишь эсхатологически.
И сам принцип прав
человека был искажен, он не означал прав духа против произвола кесаря, он включен был в
царства кесаря и означал не столько права
человека, как духовного существа, сколько права гражданина, т. е. существа частичного.
А когда оно начинает слишком интересоваться
человеком, то это самое плохое, оно начинает порабощать не только внешнего, но внутреннего
человека, между тем как
царство Духа не может вместиться в
царство Кесаря.
Люди чаще, чем думают, живут в
царстве абстракций, фикций, мифов.
Он идет не к преображению этого мира в
Царство Божие, а к утверждению в границах этого мира
Царства Божия без Бога, а значит, и без
человека, ибо Бог и
человек неразрывно связаны.
Совершенно непонятно, как
человек das Man может возвыситься над низостью мира, выйти из
царства (Dasein).
Дуализм между
царством Духа и
царством Кесаря — совершенно необходимое утверждение свободы
человека.
Но оставить
человека в этой вере в непоколебимую прочность мещанского
царства значило бы допустить гибель
человека, смерть его души.
Это значит, что новый
человек хочет окончательно водвориться в
царстве Кесаря и окончательно отвергнуть
царство Духа.
Есть две основные точки зрения на соотношения кесаря, власти, государства,
царства этого мира и духа, духовной жизни
человека,
царства Божьего.
Отсюда
царство лжи, в которое погружен
человек.
Свобода
человека в том, что кроме
царства Кесаря существует еще
царство Духа.
И потому
человек может уготовлять
царство Духа, а не только
царство Кесаря.
До этого
люди живут в гипнозе власти, и это распространяется и на жизнь церкви, которая тоже может оказаться одной из форм кесарева
царства.
Второе: что «уголовная и судно-гражданская власть не должна принадлежать церкви и несовместима с природой ее и как божественного установления, и как союза
людей для религиозных целей» и наконец, в-третьих: что «церковь есть
царство не от мира сего»…
И мы сядем на зверя и воздвигнем чашу, и на ней будет написано: «Тайна!» Но тогда лишь и тогда настанет для
людей царство покоя и счастия.
Отец-то мой, покойник (
царство ему небесное!),
человек был справедливый, горячий был тоже
человек, не вытерпел, — да и кому охота свое доброе терять? — и в суд просьбу подал.
«Когда он стал более развит, он стал больше прежнего ценить ее красоту, преклонился перед ее красотою. Но ее сознание было еще не развито. Он ценил только в ней красоту. Она умела думать еще только то, что слышала от него. Он говорил, что только он
человек, она не
человек, и она еще видела в себе только прекрасную драгоценность, принадлежащую ему, —
человеком она не считала себя. Это
царство Афродиты.
«
Люди были, как животные. Они перестали быть животными, когда мужчина стал ценить в женщине красоту. Но женщина слабее мужчины силою; а мужчина был груб. Все тогда решалось силою. Мужчина присвоил себе женщину, красоту которой стал ценить. Она стала собственностью его, вещью его. Это
царство Астарты.
Я скажу ее всем, когда мое
царство будет над всеми
людьми, когда все
люди будут прекрасны телом и чисты сердцем, тогда я открою им всю мою красоту.
Подлинное же творчество
человека должно в героическом усилии прорвать порабощающее
царство объективации, кончить роковой путь ее и выйти на свободу, к преображенному миру, к миру экзистенциальной субъективности и духовности, то есть подлинности, к
царству человечности, которая может быть лишь
царством богочеловечности.
Судебность целиком переходит к
царству кесаря, и кесарь отлично умеет устрашать ею
людей.
Царство Божье приходит и через творческое дело
человека.
Но
Царство Божье придет и от человеческой свободы, от творческой активности
человека.
Но для
Царства Божьего творчество
человека необходимо.
Душа
человека дороже
царств мира, судьба личности первее всего.
Откровение Бога миру и
человеку есть откровение эсхатологическое, откровение
Царства Божьего, а не
царства мира.
Относительно этого
человека было известно, что он одно время был юридическим владельцем и фактическим распорядителем огромного имения, принадлежавшего графам В. Старый граф смертельно заболел, когда его сын, служивший в гвардии в
Царстве Польском был за что-то предан военному суду.
Духовность же совсем не противоположна плоти, телу, а противоположна
царству необходимости, порабощенности
человека природным и социальным порядком.
Но катастрофизм не значит, что не будет никакого положительного результата творческого дела
человека для
Царства Божьего.
Уже в допетровской России были
люди, выходившие из тоталитарного строя Московского
царства.
Опыт потрясения выводит
человека из
царства обыденности, которому противоположно
царство трагедии.
Как и многие русские
люди, он искал
Царства Божьего на земле.
Царство же Божье есть преображение мира, не только преображение индивидуального
человека, но также преображение социальное и космическое.
Люди Московского
царства считали себя избранным народом.
«Объясните мне, пожалуйста, — говорит он, — отчего верить в Бога смешно, а верить в
человека не смешно; верить в человечество не смешно, а верить в
Царство Небесное — глупо, а верить в земные утопии — умно?» Из западных социальных мыслителей ему ближе всех Прудон.
Возможны три решения вопроса о мировой гармонии, о рае, об окончательном торжестве добра: 1) гармония, рай, жизнь в добре без свободы избрания, без мировой трагедии, без страданий, но и без творческого труда; 2) гармония, рай, жизнь в добре на вершине земной истории, купленная ценой неисчислимых страданий и слез всех, обреченных на смерть, человеческих поколений, превращенных в средство для грядущих счастливцев; 3) гармония, рай, жизнь в добре, к которым придет
человек через свободу и страдание в плане, в который войдут все когда-либо жившие и страдавшие, т. е. в
Царстве Божием.
Если бы Сын Божий стал царем и организовал бы земное
царство, то свобода была бы отнята от
человека.