Неточные совпадения
Король ему в Варшаве
внемлет,
В стенах Очакова паша,
Во стане Карл и
царь.
Царю небес, везде и присно сущий,
Своих рабов молению
внемли...
А что мне было делать?
Все объявить Феодору? Но
царьНа все глядел очами Годунова,
Всему
внимал ушами Годунова:
Пускай его б уверил я во всем,
Борис тотчас его бы разуверил,
А там меня ж сослали б в заточенье,
Да в добрый час, как дядю моего,
В глухой тюрьме тихонько б задавили.
Не хвастаюсь, а в случае, конечно,
Никая казнь меня не устрашит.
Я сам не трус, но также не глупец
И в петлю лезть не соглашуся даром.
А! схима… так! святое постриженье…
Ударил час, в монахи
царь идет —
И темный гроб моею будет кельей…
Повремени, владыко патриарх,
Я
царь еще:
внемлите вы, бояре:
Се тот, кому приказываю царство;
Целуйте крест Феодору… Басманов,
Друзья мои… при гробе вас молю
Ему служить усердием и правдой!
Он так еще и млад и непорочен…
Клянетесь ли?
«Слышите,
цари,
внемлите, вельможи: я пою, я бряцаю Иегове-Богу, перед которым, когда шел он, земля тряслась, небо капало, горы растаявали, и облака проливали воду.
И самого недостойного Государя хвалят, когда он держит в руке скипетр, ибо его боятся, или гнусные льстецы хотят награды; но когда сей скипетр из руки выпадет, когда Монарх платит дань общему року смертных — тогда, тогда
внимайте гласу Истины, которая, повелевая умолкнуть страстям, надежде и страху, опершись рукою на гроб
Царя, произносит свое решение, и веки повторяют его!
В тот же день.
Молениям боярским не
внимая,
Он говорил: «Со смертию
царяПостыли мне волнение, и пышность,
И блеск, и шум. Здесь, близ моей сестры,
Останусь я; молиться с ней хочу я
И здесь умру...
Тут уж
царь не утерпел,
Снарядить он флот велел.
А ткачиха с поварихой,
С сватьей бабой Бабарихой
Не хотят
царя пустить
Чудный остров навестить.
Но Салтан им не
внимаетИ как раз их унимает:
«Что я?
царь или дитя? —
Говорит он не шутя. —
Нынче ж еду!» — Тут он топнул,
Вышел вон и дверью хлопнул.
К тому же я совсем не моралист, —
Ни блага в зле, ни зла в добре не вижу,
Я палачу не дам похвальный лист,
Но клеветой героя не унижу, —
Ни плеск восторга, ни насмешки свист
Не созданы для мертвых.
Царь иль воин,
Хоть он отличья иногда достоин,
Но верно нам за тяжкий мавзолей
Не благодарен в комнатке своей,
И, длинным одам
внемля поневоле,
Зевая вспоминает о престоле.
Внемли же, мощная Киприда,
И вы, подземные
цари,
О боги грозного Аида,
Клянусь — до утренней зари
Моих властителей желанья
Я сладострастно утомлю
И всеми тайнами лобзанья
И дивной негой утолю.
И очи
царя загорелися вдруг:
«Ко мне? От злодея лихого?
Читайте же, дьяки, читайте мне вслух
Посланье от слова до слова!
Подай сюда грамоту, дерзкий гонец!»
И в ногу Шибанова острый конец
Жезла своего он вонзает,
Налёг на костыль — и
внимает...
Звон медный несётся, гудит над Москвой;
Царь в смирной одежде трезвонит;
Зовёт ли обратно он прежний покой
Иль совесть навеки хоронит?
Но часто и мерно он в колокол бьёт,
И звону
внимает московский народ,
И молится, полный боязни,
Чтоб день миновался без казни.
Воскресни, Боже! Боже правых!
И их молению
внемли:
Приди, суди, карай лукавых,
И будь един
царем земли!
Старики его слову не
вняли, других ходоков в Петербург послали там хлопотать и, ежели случай доведется, дойти до самого
царя.
Сколько
царь ни уговаривал ее переселиться в столицу, Звезда Хорасана ему не
внимала, не хотела менять тихого жилья в прохладных садах и роскошных палатах на шум ордынской столицы.
Блюди же,
внемли, благочестивый
царь, что все христианские царства сошлись в твое единое, что два Рима пали, а третий стоит, а четвертому не быть; твое христианское царство уже иным не достанется».
Но
царь, не
внимая, свой кубок златой
В пучину швырнул с высоты:
«И будешь здесь рыцарь любимейший мой,
Когда с ним воротишься, ты;
И дочь моя, ныне твоя предо мною
Заступница, будет твоею женою».
В 1536 году в нем приняла иночество вдова брата
царя Иоанна IV, княгиня Иулияния Дмитриевна и жила в построенных ей
царем богатых келиях — она там и погребена; царица Ирина Федоровна, по кончине супруга своего,
царя Федора Иоанновича, не
внемля молениям бояр и духовенства, постриглась в иночество в сей обители и затворилась в келью, и с нею вместе и брат ее Борис Годунов, перешедший отсюда 30 апреля 1598 года в Кремлевский дворец на царство, согласно избрания духовенства, бояр и народа.
Молодой
царь сначала слушал их, но потом, перестал слышать то, что они говорили, и
внимал только одному голосу того самого спутника, в его сне, который внятно заговорил теперь в его сердце.