Царь вскочил с кресла как ужаленный и глубоко вонзил в пол острие своего костыля. Шахматный столик с шумом полетел на пол. Вяземский бросился поднимать его и подбирать рассыпавшиеся шахматы. Иоанн дрожал всем телом. Гнев, ярость и злоба попеременно отражались на его лице. Несколько времени он не был в силах произнести слова и лишь немного оправившись прохрипел...
Неточные совпадения
— Слепые! — сказал вдруг
царь, быстро
вскакивая, — третий грех: когда кто нарядится нищим и к
царю в опочивальню войдет!
Опричники хотели
вскочить с своих мест и броситься на Морозова;
царь удержал их знаком.
Но князь уже
вскочил и полетел не к
царю, а в погоню за Малютой…
«Идет город Рязань!» — сказал
царь и повторил: «Подайте мой лук!» Бросился Борис к коновязи, где стоял конь с саадаком,
вскочил в седло, только видим мы, бьется под ним конь, вздымается на дыбы, да вдруг как пустится, закусив удила, так и пропал с Борисом.
— Кто это? — спросил
царь,
вскакивая.
Ректор сошел с кафедры. Не смолкая, гремели рукоплескания. Один студент
вскочил на подоконник и затянул „Боже,
царя храни!“ Его стащили за фалды. Но та же песня раздалась с другого конца, и масса дружно подхватила. Студенты валили к выходу, демонстративно-широко раскрывали рты и пели.
В Москве между тем действительно жить было трудно. До народа доходили вести одна другой тяжелее и печальнее. Говорили, конечно, шепотом и озираясь, что
царь после смерти сына не знал мирного сна. Ночью, как бы устрашенный привидениями, он
вскакивал, падая с ложа, валялся посреди комнаты, стонал, вопил, утихал только от изнурения сил, забывался в минутной дремоте на полу, где клали для него тюфяк и изголовье. Ждал и боялся утреннего света, страшился видеть людей и явить на лице своем муку сыноубийцы.