Неточные совпадения
Кроме рейстровых козаков, [Рейстровые козаки — казаки, занесенные поляками в списки (реестры) регулярных войск.] считавших обязанностью являться во время войны, можно было во всякое время, в случае большой потребности, набрать
целые толпы охочекомонных: [Охочекомонные козаки — конные добровольцы.] стоило только есаулам пройти по рынкам и
площадям всех сел и местечек и прокричать во весь голос, ставши на телегу: «Эй вы, пивники, броварники!
Он стал на колени среди
площади, поклонился до земли и
поцеловал эту грязную землю с наслаждением и счастием. Он встал и поклонился в другой раз.
На
площади стало потише. Все внимательно следили за Пановым, а он ползал по земле и
целовал край колокола. Он и на коленях был высок.
На этот раз путешествие по каменьям показалось мне пыткой: идешь, идешь, думаешь, вот скоро конец, взглянешь вперед, а их
целая необозримая
площадь.
Богатым где: те всю жизнь такой глубины не исследуют, а мой Илюшка в ту самую минуту на площади-то-с, как руки-то его
целовал, в ту самую минуту всю истину произошел-с.
— Я вас уже
целый час жду, Красоткин, — с решительным видом проговорил Смуров, и мальчики зашагали к
площади.
С первым ударом большого колокола в селе начиналось движение и по
площади проходили
целые вереницы разряженных прихожан по направлению к церкви.
«Иваны», являясь с награбленным имуществом, с огромными узлами, а иногда с возом разного скарба на отбитой у проезжего лошади, дожидались утра и тащили добычу в лавочки Старой и Новой
площади, открывавшиеся с рассветом. Ночью к этим лавочкам подойти было нельзя, так как они охранялись огромными цепными собаками. И
целые возы пропадали бесследно в этих лавочках, пристроенных к стене, где имелись такие тайники, которых в темных подвалах и отыскать было нельзя.
Перед окнами дома Моссовета раскинута Советская
площадь. На фоне сквера,
целый день оживленного группами гуляющих детей, — здание Института Маркса — Энгельса — Ленина.
Целый день, с раннего утра — грохот по булыжнику. Пронзительно дребезжат извозчичьи пролетки, громыхают ломовые полки, скрипят мужицкие телеги, так как эта
площадь — самое бойкое место, соединяющее через Столешников переулок два района города.
Против роскошного дворца Шереметевской больницы вырастали сотни палаток, раскинутых за ночь на один только день. От рассвета до потемок колыхалось на
площади море голов, оставляя узкие дорожки для проезда по обеим сторонам широченной в этом месте Садовой улицы. Толклось множество народа, и у всякого была своя
цель.
Для выполнения их под руками было решительно все: громадная заводская
площадь, привыкшая к заводскому делу рабочая сила, уже существующие фабрики, и вообще
целый строй жизни, сложившейся еще под давлением крепостного режима.
Искусство владеть этим инструментом, сулившим, судя по объявлению, три рубля в день чистого заработка его владельцу, оказалось настолько нехитрым, что Лихонин, Соловьев и Нижерадзе легко овладели им в несколько часов, а Лихонин даже ухитрился связать
целый чулок необыкновенной прочности и таких размеров, что он оказался бы велик даже для ног Минина и Пожарского, что в Москве, на Красной
площади.
Целыми волостями валил народ в город и располагался лагерем на
площади перед губернским рекрутским присутствием, в ожидании приемки.
Несчастные слонялись возле места привычного труда и голодными глазами заглядывали внутрь; останавливались на
площадях — и по
целым часам проделывали те движения, какие в определенное время дня были уже потребностью их организма: пилили и стругали воздух, невидимыми молотами побрякивали, бухали в невидимые болванки.
Было время, когда люди выкрикивали на
площадях: „слово и дело“, зная, что их ожидает впереди застенок со всеми ужасами пытки. Нередко они возвращались из застенков в „первобытное состояние“, живые, но искалеченные и обезображенные; однако это нимало не мешало тому, чтобы у них во множестве отыскивались подражатели. И опять появлялось на сцену „слово и дело“, опять застенки и пытки… Словом сказать,
целое поветрие своеобразных „мелочей“.
Выглянут молодцы из Охотного ряда, сотрудники с Сенной
площади 6 и, наконец,
целая масса аферистов-бандитов, вроде Наполеона III, который ведь тоже возглашал: tout pour le peuple et par le peuple… [все для народа и через народ] И, разумеется, в заключение...
И вот он бежит в русский ресторан, съест bitok au smetane — и прав на
целый день. И все думает: ворочусь, буду на Петровской
площади анекдоты из жизни Гамбетты рассказывать! И точно: воротился, рассказывает. Все удивляются, говорят: совсем современным человеком наш Иван Семеныч приехал!
— А теперь, исполнивши наш долг относительно Адмиралтейской
площади и отдавши дань заботливости городской думы, идем к окончательной
цели нашего путешествия, как оно проектировано на нынешний день!
— Боярин! — продолжал Минин. — Если бы ты не
целовал креста Владиславу, если б сегодня молился вместе с нами на городской
площади, если б ты был гражданином нижегородским, что бы сделал ты тогда? Отвечай, Юрий Дмитрич!
— Позвольте вам доложить, позвольте, позвольте, Иван Иванович, это совершенно невозможно. Что ж делать? Начальство хочет — мы должны повиноваться. Не спорю, забегают иногда на улицу и даже на
площадь куры и гуси, — заметьте себе: куры и гуси; но свиней и козлов я еще в прошлом году дал предписание не впускать на публичные
площади. Которое предписание тогда же приказал прочитать изустно, в собрании, пред
целым народом.
— Стреляйте… К вашим услугам: Серапион Чесноков. Обращаю особенное внимание ваше, милостивый государь, на то, что вы в глухом лесу производите угрозу с оружием в руках, что предусмотрено уложением о наказаниях. Притом вы начали работу
целым получасом раньше, чем это назначено, за что тоже будете отвечать, а теперь я займу эту
площадь на основании общих правил.
Сначала прохожие были редки, потом
целыми толпами двигались они по
площади.
— Какой он отец?.. Какой Варсонофий?.. — отозвался старик. — По нашей стороне он у всех на примете. Волей иночество вздел, шапки бы не скидать, не видно бы было, что его на
площади палач железом в лоб
целовал.
В окно он видел залитую солнцем
площадь, мощенную круглыми, ровными камнями, и напротив каменную стену длинного, без окон, сарая. На углу стоял извозчик, похожий на глиняное изваяние, и непонятно было, зачем он стоит здесь, когда по
целым часам не показывалось ни одного прохожего.
Офицеры гвардии и отставные солдаты, чиновники, пажи, гимназисты и студенты, лицеисты и правоведы, денди в изящнейших пальто, с пенсне на носу, и пролетарии с Сенной
площади, священники, негоцианты, капиталисты и нищие, лица заслуженные и простые работники, баре и мещане, — словом, все, кто только мог, посильно помогали делу; карабкались на подмостки пожарных машин и, облитые потоками грязной воды, обсыпанные пеплом, под дождем сыплющихся искр и углей, усердно качали и качали воду, опустошая на всех пунктах
целые сотни бочек.
Между тем студенты снова собрались на университетском дворе. Когда они подходили к
цели своего путешествия, то увидели, что на
площади, между университетом и академией, уже был отряд жандармов. За университетом тоже стояли солдаты, спешно вызванные из казарм Финляндского полка.
Так математик может разбить данную
площадь в
целях ее измерения на какие угодно фигуры и применить при этом какие угодно формулы — в этом заключается свобода «порождения» для его мышления, но он все-таки имеет перед собой определенную, ему данную проблему, которая может притом оказаться и не вполне разрешимой.
И точно в подтверждение их слов брызнул
целый сноп лучей и солнце ярко пригрело своим золотым морем и
площадь, и котел, и короля с его свитой, и черного Аго.
Когда царь после катастрофы воротился в Петербург, студенты на Казанской
площади густою массою окружили царский экипаж, кричали „ура!“,
целовали царю руки.
Только в одном углу
площади запоздалые мостовщики разворотили
целых полдесятины, стесняют езду и шутливо перекликаются с ломовыми и кучерами.
Он с недоумением оглядывал нас, и глаза при воспоминании загорались диким, зеленоватым огнем. Милый Али! Я помню, как в октябре он один с угла
площади вел перестрелку с
целою толпою погромщиков. И все какие милые, светлые! В одно сливались души. Начинала светиться жизнь.
Ввиду того, что на прииске Толстых за доставляемое золото давали «божеские цены», приискателей-крестьян вокруг него собрался почти
целый поселок, с маленькою деревянною церковью, существующей уже десятки лет, чуть ли не с первых годов открытия прииска, который в течение этих лет все более и более уходил в глубь тайги, вследствие заявления все новых и новых
площадей.
В этот самый день Мариула жалобно просилась из ямы; в ее просьбе было что-то неизъяснимо убедительное. На другой день опять те же просьбы. Она была так смирна, так благоразумна, с таким жаром
целовала руки у своего сторожа, что ей нельзя было отказать. Доложили начальству, и ее выпустили. Товарищ ее, Василий, не отходил от нее. Лишь только почуяла она свежий воздух и свободу, — прямо на дворцовую
площадь. Пришла, осмотрелась… глаза ее остановились на дворце и радостно запрыгали.
Последнее, не достигнув еще полудня,
целым снопом блестящих лучей вырвалось в зеркальные окна Зимнего дворца и освещало ряд великолепных комнат, выходивших на
площадь, среди которой не возвышалась еще, как ныне, грандиозная колонна, так как тот, о которым напоминает она всем истинно русским людям, наполняя их сердца благоговением, был жив и царствовал на радость своим подданным и на удивление и поклонение освобожденной им Европы.
На
площади Большого театра вытянулся
целый ряд собственных экипажей и длинная лента извозчиков. Кучера и возницы топтались около карет и саней, хлопали рукавицами и перекидывались между собою замечаниями об адской погоде.
Вскрикнул Андрюша от радости… встал… опять пал в ноги Ивану Васильевичу,
целовал их и быстрее молнии полетел из хоромин великокняжеских. Дворецкого, который пытался было остановить его в переходах, сбил он с ног, забыв где-то свою шапку, бежал с обнаженною головой, как сумасшедший, по
площадям и улицам.
Что на самом деле представляла для него эта жизнь, что сулила ему его будущность? Конечной
целью его существования было искупление им вины перед государем и отечеством за кратковременное заблуждение, окончившееся бытностью его в числе заговорщиков на Сенатской
площади 14 декабря 1825 года.
Царственный
поцелуй, слышанный им на Дворцовой
площади, звучал в его ушах — волосы его поднимались дыбом.
На городской
площади собралась толпа народа.
Целый отряд воинов выстроился в шеренги. Высокий, рослый парень стоял в стороне в солдатской одежде, а возле него приютился пяток малолетних ребятишек. Худая, бледнолицая крестьянка стояла подле и заливалась слезами.
Нашлись, однако же, добрые люди, которые хотели предостеречь Федора Блискавку от женитьбы на Катрусе Ланцюговне; но молодой казак смеялся им в глаза, отнюдь не думая отстать от Катруси. Да как было и верить чужим наговорам? Милая девушка смотрела на него так невинно, так добросердечно, улыбалась ему так умильно, что хотя бы
целый Киев собрался на
площади у Льва и присягнул в том, что мать ее точно ведьма, — и тогда бы Федор не поверил этому.
Целое море этих голов волновалось кругом высившегося по середине
площади эшафота со столбом, в который были вбиты три цепи.