Неточные совпадения
Как бы то ни было, но Беневоленский настолько огорчился отказом, что удалился в дом купчихи Распоповой (которую уважал за
искусство печь пироги с начинкой) и, чтобы дать исход пожиравшей его жажде умственной деятельности, с упоением предался сочинению проповедей.
Целый месяц во всех городских церквах читали попы эти мастерские проповеди, и
целый месяц вздыхали глуповцы, слушая их, — так чувствительно они были написаны! Сам градоначальник учил попов, как произносить их.
Он знал очень хорошо манеру дилетантов (чем умнее они были, тем хуже) осматривать студии современных художников только с той
целью, чтоб иметь право сказать, что
искусство пало и что чем больше смотришь на новых, тем более видишь, как неподражаемы остались великие древние мастера.
Были тут и мастера кататься, щеголявшие
искусством, и учившиеся за креслами, с робкими неловкими движениями, и мальчики, и старые люди, катавшиеся для гигиенических
целей; все казались Левину избранными счастливцами, потому что они были тут, вблизи от нее.
— Ах, нет — я упиваюсь тобой. Ты сердишься, запрещаешь заикаться о красоте, но хочешь знать, как я разумею и отчего так высоко ставлю ее? Красота — и
цель, и двигатель
искусства, а я художник: дай же высказать раз навсегда…
Везде сон, тупая тоска,
цели нет,
искусство не дается мне, я ничего для него не делаю.
Мы пока кончили водяное странствие. Сегодня сделали последнюю станцию. Я опять
целый день любовался на трех станциях природной каменной набережной из плитняка. Ежели б такая была в Петербурге или в другой столице,
искусству нечего было бы прибавлять, разве чугунную решетку. Река, разливаясь, оставляет по себе след, кладя слоями легкие заметки. Особенно хороши эти заметки на глинистом берегу. Глина крепка, и слои — как ступени: издали весь берег похож на деревянную лестницу.
Все остальное должно носить лишь служебный характер для экономики, в которой видят
цели жизни; наука и
искусство обслуживают социальное строительство.
Это и была последняя перемена в распределении прибыли, сделанная уже в половине третьего года, когда мастерская поняла, что получение прибыли — не вознаграждение за
искусство той или другой личности, а результат общего характера мастерской, — результат ее устройства, ее
цели, а
цель эта — всевозможная одинаковость пользы от работы для всех, участвующих в работе, каковы бы ни были личные особенности; что от этого характера мастерской зависит все участие работающих в прибыли; а характер мастерской, ее дух, порядок составляется единодушием всех, а для единодушия одинаково важна всякая участница: молчаливое согласие самой застенчивой или наименее даровитой не менее полезно для сохранения развития порядка, полезного для всех, для успеха всего дела, чем деятельная хлопотливость самой бойкой или даровитой.
Лизу теперь бросило на работу: благо, глаза хорошо служили. Она не покидала иголки
целый день и только вечером гуляла и читала в постели. Не только трудно было найти швею прилежнее ее, но далеко не всякая из швей могла сравниться с нею и в
искусстве.
Искусство владеть этим инструментом, сулившим, судя по объявлению, три рубля в день чистого заработка его владельцу, оказалось настолько нехитрым, что Лихонин, Соловьев и Нижерадзе легко овладели им в несколько часов, а Лихонин даже ухитрился связать
целый чулок необыкновенной прочности и таких размеров, что он оказался бы велик даже для ног Минина и Пожарского, что в Москве, на Красной площади.
Возьмите промышленность, науку,
искусство — везде казовые концы, которыми мы любуемся, выкупаются
целым рядом жертв.
Истинные свои
цели Тетюев, конечно, скрыл от доверчивого генерала с большим
искусством, надеясь постепенно воспользоваться им.
Туда в конце тридцатых и начале сороковых годов заезжал иногда Герцен, который всякий раз собирал около себя кружок и начинал обыкновенно расточать
целые фейерверки своих оригинальных, по тогдашнему времени, воззрений на науку и политику, сопровождая все это пикантными захлестками; просиживал в этой кофейной вечера также и Белинский, горячо объясняя актерам и разным театральным любителям, что театр — не пустая забава, а место поучения, а потому каждый драматический писатель, каждый актер, приступая к своему делу, должен помнить, что он идет священнодействовать; доказывал нечто вроде того же и Михайла Семенович Щепкин, говоря, что
искусство должно быть добросовестно исполняемо, на что Ленский [Ленский Дмитрий Тимофеевич, настоящая фамилия Воробьев (1805—1860), — актер и драматург-водевилист.], тогдашний переводчик и актер, раз возразил ему: «Михайла Семеныч, добросовестность скорей нужна сапожникам, чтобы они не шили сапог из гнилого товара, а художникам необходимо другое: талант!» — «Действительно, необходимо и другое, — повторил лукавый старик, — но часто случается, что у художника ни того, ни другого не бывает!» На чей счет это было сказано, неизвестно, но только все присутствующие, за исключением самого Ленского, рассмеялись.
Как ни любил Алексей Степаныч жену, как ни жалко было ему смотреть, что она беспрестанно огорчается, но слушать ежедневно, по
целым часам, постоянные жалобы на свое положение, весьма обыкновенное, слушать печальные предчувствия и даже предсказания о будущих несчастных последствиях своей беременности, небывалые признаки которых Софья Николавна умела отыскивать, при помощи своих медицинских книжных сведений, с необыкновенным
искусством и остроумием, слушать упреки тончайшей требовательности, к удовлетворению которой редко бывают способны мужья, конечно, было скучновато.
Вместо настоящего дела Зотушка научился разным художествам: отлично стряпал пряники, еще лучше умел гонять голубей, знал секреты разных мазей, имел вообще легкую руку на скота, почему и заведовал всей домашней скотиной, когда был «в себе», обладал
искусством ругаться с стряпкой Маланьей по
целым дням и т. д., и т. д.
Адвокатская деятельность нравилась ему, но все же главным своим занятием считал он не адвокатуру, а эти романы. Ему казалось, что у него тонкая, артистическая организация, и его всегда тянуло к
искусству. Сам он не пел и не играл ни на каком инструменте и совершенно был лишен музыкального слуха, но посещал все симфонические и филармонические собрания, устраивал концерты с благотворительною
целью, знакомился с певцами…
В наличности ничего нет, и Русь в
целые десять веков ничего своего не выработала, ни в управлении, ни в суде, ни в науке, ни в
искусстве, ни даже в ремесле…
О, убогие дурачки-варвары, для которых не существует преемственности
искусства, и художники нечто вроде Раппо: чужак, мол, шесть пудов одной рукой поднимает, а наш —
целых двенадцать!
Бегушев почувствовал даже какое-то отвращение к политике и весь предался
искусствам и наукам: он долго жил в Риме, ездил по германским университетским городам и проводил в них
целые семестры; ученые, поэты, художники собирались в его салоне и, под благодушным влиянием Натальи Сергеевны, благодушествовали.
Надобно было иметь силу характера Домны Осиповны, чтобы, живя у Бегушева
целую неделю и все почти время проводя вместе с ним, скрывать от него волнующие ее мысли и чувствования, тем более что сам Бегушев был очень весел, разговорчив и беспрестанно фантазировал, что вот он, с наступлением зимы, увезет Домну Осиповну в Италию, в которой она еще не бывала, познакомит ее с антиками, раскроет перед ней тайну
искусств, — и Домна Осиповна ни одним словом, ни одним звуком не выразила, что она ожидает совершенно иначе провести грядущую зиму, — напротив, изъявляла удовольствие и почти восторг на все предложения Бегушева.
Должно признаться, что некоторые из них достигают в этом
искусстве до такого совершенства, что действительно утрачивают, наконец, всякую способность понимать свое время: один такой оригинал, выползая на минуту из своей раковины, положим, не находит для себя безопасным ни одного кресла в театре; другой стремглав бежит от извозчика, который по ошибке завернет с ним не в тот переулок, куда ему сказано; третий огулом смущается от взгляда каждого человека, и все они вместе готовы сжечь
целый исторический труд свой, если на них искоса посмотрит кухарка, подавшая приготовленное для них жаркое.
Ведь Петр не вздумал же, например, пред вторым азовским походом изучать все тонкости инженерного и артиллерийского
искусства, не посвятил
целые годы на изучение металлургии, когда обратил внимание на горнозаводское дело, не стал учиться сам шить солдатские кафтаны и шляпы, когда заводил регулярное войско с новой обмундировкой.
Рассмотрение этой темной стороны приводит его к заключению, что «нигде положение дел не представляло столь грустной и печальной картины, как в нашем отечестве» (стр. XXII), и что «Россия, невзирая на благотворное развитие основных элементов своих, далеко не достигла той
цели, к которой стремились все государства европейские и которая состоит в надежной безопасности извне и внутри, в деятельном развитии нравственных, умственных и промышленных сил, в знании,
искусстве, в смягчении дикой животной природы, одним словом — в том, что украшает и облагороживает человека» (стр. XXV).
Псевдоклассическая теория действительно понимала
искусство как подделку под действительность с
целью обмануть чувства, но это — злоупотребление, принадлежащее только эпохам испорченного вкуса.
Ряд
искусств начинают обыкновенно с архитектуры, из всех многоразличных деятельностей человека для осуществления более или менее практических
целей, уступая одной строительной деятельности право возвышаться до
искусства.
15) Совершенство формы (единство идеи и формы) не составляет характеристической черты
искусства в эстетическом смысле слова (изящных
искусств); прекрасное как единство идеи и образа, или как полное осуществление идеи, есть
цель стремления
искусства в обширнейшем смысле слова или «уменья»,
цель всякой практической деятельности человека.
Этого мало; подражать природе — тщетное усилие, далеко не достигающее своей
цели потому, что, подражая природе,
искусство, по ограниченности своих средств, дает только обман вместо истины и вместо действительно живого существа только мертвую маску».
Все отрасли промышленности, все ремесла, имеющие
целью удовлетворять «вкусу» или эстетическому чувству, мы признаем «
искусствами» в такой же степени, как архитектуру, когда их произведения замышляются и исполняются под преобладающим влиянием стремления к прекрасному и когда другие
цели (которые всегда имеет и архитектура) подчиняются этой главной
цели.
Но до сих пор в произведениях
искусства господствует мелочная отделка подробностей,
цель которой не приведение подробностей в гармонию с духом
целого, а только то, чтобы сделать каждую из «их в отдельности интереснее или красивее, почти всегда во вред общему впечатлению произведения, его правдоподобию и естественности; господствует мелочная погоня за эффектностью отдельных слов, отдельных фраз и
целых эпизодов, расцвечивание не совсем натуральными, но резкими красками лиц и событий.
Не говорим уже о том, что явления жизни каждому приходится оценивать самому, потому что для каждого отдельного человека жизнь представляет особенные явления, которых не видят другие, над которыми поэтому не произносит приговора
целое общество, а произведения
искусства оценены общим судом.
На жизненном пути нашем разбросаны золотые монеты; но мы не замечаем их, потому что думаем о
цели пути, не обращаем внимания на дорогу, лежащую под нашими ногами; заметив, мы не можем нагнуться, чтобы собрать их, потому что «телега жизни» неудержимо уносит нас вперед, — вот наше отношение к действительности; но мы приехали на станцию и прохаживаемся в скучном ожидании лошадей — тут мы со вниманием рассматриваем каждую жестяную бляху, которая, быть может, не стоит и внимания, — вот наше отношение к
искусству.
Вот единственная
цель и значение очень многих (большей части) произведений
искусства: дать возможность, хотя в некоторой степени, познакомиться с прекрасным в действительности тем людям, которые не имели возможности наслаждаться им «а самом деле; служить напоминанием, возбуждать и оживлять воспоминание о прекрасном в действительности у тех людей, которые знают его из опыта и любят вспоминать о нем.
«Но архитектура как
искусство гораздо более, нежели другие отрасли практической деятельности, подчиняется исключительно требованиям эстетического чувства, совершенно отказываясь от стремления удовлетворять житейским
целям».
Не соглашаясь, чтобы
искусство стояло не только выше действительности, но и наравне с нею по внутреннему достоинству содержания или исполнения, мы, конечно, не можем согласиться с господствующим ныне взглядом на то, из каких потребностей возникает оно, в чем
цель его существования, его назначение.
Наука не стыдится говорить, что
цель ее — понять и объяснить действительность, потом применить ко благу человека свои объяснения; пусть и
искусство не стыдится признаться, что
цель его: для вознаграждения человека в случае отсутствия полнейшего эстетического наслаждения, доставляемого действительностью, воспроизвести, по мере сил, эту драгоценную действительность и ко благу человека объяснить ее.
«В определении
искусства как подражания природе показывается только его формальная
цель; оно должно, по такому определению, стараться по возможности повторять то, что уже существует во внешнем мире.
Здесь прежде всего заметим, что словами: «
искусство есть воспроизведение действительности», как и фразою; «
искусство есть подражание природе», определяется только формальное начало
искусства; для определения содержания
искусства первый вывод, нами сделанный относительно его
цели, должен быть дополнен, и мы займемся этим дополнением впоследствии.
Портрет снимается с человека, который нам дорог и мил, не для того, чтобы сгладить недостатки его лица (что нам за дело до этих недостатков? они для нас незаметны или милы), но для того, чтобы доставить нам возможность любоваться на это лицо даже и тогда, когда на самом деле оно не перед нашими глазами; такова же
цель и значение произведений
искусства: они не поправляют действительности, не украшают ее, а воспроизводят, служат ей суррогатом.
Переходя к замечанию, что это повторение — тщетное усилие, далеко не достигающее своей
цели, надобно сказать, что подобное возражение имеет силу только в том случае, когда предполагается, будто бы
искусство хочет соперничать с действительностью, а не просто быть ее суррогатом.
Не говорим уже о том, что влюбленная чета, страдающая или торжествующая, придает
целым тысячам произведений ужасающую монотонность; не говорим и о том, что эти любовные приключения и описания красоты отнимают место у существенных подробностей; этого мало: привычка изображать любовь, любовь и вечно любовь заставляет поэтов забывать, что жизнь имеет другие стороны, гораздо более интересующие человека вообще; вся поэзия и вся изображаемая в ней жизнь принимает какой-то сантиментальный, розовый колорит; вместо серьезного изображения человеческой жизни произведения
искусства представляют какой-то слишком юный (чтобы удержаться от более точных эпитетов) взгляд на жизнь, и поэт является обыкновенно молодым, очень молодым юношею, которого рассказы интересны только для людей того же нравственного или физиологического возраста.
В этом смысле
искусство ничем не отличается от рассказа о предмете; различие только в том, что
искусство вернее достигает своей
цели, нежели простой рассказ, тем более ученый рассказ; под формою жизни мы гораздо легче знакомимся с предметом, гораздо скорее начинаем интересоваться им, «ежели тогда, когда находим сухое указание на предмет.
Есть множество сочинений, написанных единственно с
целью обмана, но притом с таким сатанинским
искусством, что чины, действующие вдали от административных центров и, так сказать, предоставленные самим себе, ничего не в состоянии различить.
Люди ходят и удивляются: как это они, краски, так хитро расположены! И больше ничего. Написаны
целые книги,
целые горы книг об этом предмете; многие из них я читал. Но из Тэнов, Карьеров, Куглеров и всех, писавших об
искусстве, до Прудона включительно, не явствует ничего. Они все толкуют о том, какое значение имеет
искусство, а в моей голове при чтении их непременно шевелится мысль: если оно имеет его. Я не видел хорошего влияния хорошей картины на человека; зачем же мне верить, что оно есть?
Я согласен: человек есть животное, по преимуществу созидающее, присужденное стремиться к
цели сознательно и заниматься инженерным
искусством, то есть вечно и беспрерывно дорогу себе прокладывать хотя куда бы то ни было.
— В таком случае Рубини поет с двойною
целью, чтобы доставить удовольствие хозяйке дома и своему собрату, а в то же время, чтобы сделать неудовольствие грубым людям, не понимающим, что музыка есть высокое
искусство.
Тоже удивительна мне была и цена, какую он брал за свое артистическое
искусство: за
целое платье он брал от четырех до пяти злотых, т. е. шестьдесят или семьдесят пять копеек.
Он сказал, между прочим, что никто еще в России не удостоился получить такого блистательного знака благодарности от
целого сословия благородного московского дворянства, что суд знатоков в Москве гораздо строже, чем в Петербурге, потому что в Москве народ не занятой, вольный, живет в свое удовольствие и театром занимается серьезно, тогда как здесь все люди занятые службой, которым некогда углубляться в тонкости театрального
искусства, все чиновники да гвардейцы; что его игра в роли Отелло всего более понравилась московской публике и что она два раза требовала повторения этой пиесы.
— Науки и
искусства, когда они настоящие, стремятся не к временным, не к частным
целям, а к вечному и общему, — они ищут правды и смысла жизни, ищут Бога, душу, а когда их пристегивают к нуждам и злобам дня, к аптечкам и библиотечкам, то они только осложняют, загромождают жизнь.
Если бы С. Т. Аксаков составлял из воспоминаний какое-нибудь художественное
целое, то, конечно, он сумел бы, с обыкновенным своим
искусством, избегнуть всех повторений и ненужных подробностей.
Искусство целей вне себя допускать не должно.