Неточные совпадения
Я стал покупать шире и больше, — я брал все, что по моим соображениям, было нужно, и накупил даже вещи слишком рискованные, — так, например, нашему молодому кучеру Константину я купил наборный поясной ремень, а веселому башмачнику Егорке — гармонию. Рубль, однако, все был
дома, а на лицо бабушки я уж не смотрел и не допрашивал ее выразительных взоров. Я сам был
центр всего, — на меня все смотрели, за мною все шли, обо мне говорили.
Войдя во двор угрюмого каменного
дома, Самгин наткнулся на группу людей, в
центре ее высокий человек в пенсне, с французской бородкой, быстро, точно дьячок, и очень тревожно говорил...
Центром всего
дома, конечно, была гостиная, отделанная с трактирной роскошью; небольшой столовой она соединялась непосредственно с половиной Заплатиных, а дверью — с теми комнатами, которые по желанию могли служить совершенно отдельным помещением или присоединяться к зале.
Дом Федора Павловича Карамазова стоял далеко не в самом
центре города, но и не совсем на окраине.
Дом его служил
центром, из которого выходили разнообразнейшие россказни о действиях приказной братии, начиная с судьи и исправника и кончая подьячими низшего разряда.
Наш
дом был одним из
центров патриотических настроений.
В
центре города были излюбленные трактиры у извозчиков: «Лондон» в Охотном, «Коломна» на Неглинной, в Брюсовском переулке, в Большом Кисельном и самый центральный в Столешниковом, где теперь высится
дом № 6 и где прежде ходили стада кур и большой рыжий дворовый пес Цезарь сидел у ворот и не пускал оборванцев во двор.
Это было первое революционное выступление рабочих и первая ружейная перестрелка в
центре столицы, да еще рядом с генерал-губернаторским
домом!
Большая площадь в
центре столицы, близ реки Яузы, окруженная облупленными каменными
домами, лежит в низине, в которую спускаются, как ручьи в болото, несколько переулков. Она всегда курится. Особенно к вечеру. А чуть-чуть туманно или после дождя поглядишь сверху, с высоты переулка — жуть берет свежего человека: облако село! Спускаешься по переулку в шевелящуюся гнилую яму.
Увы! За первой остановкой последовала вторая, за ней третья, в пока мы дошли до
центра города, пан Крыжановский стал совершенно неузнаваем. Глаза его гордо сверкали, уныние исчезло, но, — что уже было совсем плохо, — он стал задирать прохожих, оскорблять женщин, гоняться за евреями… Около нас стала собираться толпа. К счастью, это было уже близко от
дома, и мы поспешили ретироваться во двор.
В это время мы переехали уже из
центра города на окраину, и
дом наш окнами глядел на пустырь, по которому бегали стаями полуодичавшие собаки…
Путь лежал через базарную площадь,
центр местной торговой жизни. Кругом нее зияли ворота заезжих
домов; вся она была заставлена возами, заполнена шумом, гоготанием продаваемой птицы, ржанием лошадей, звонкими криками торговок.
Когда-то Мало-Тымово было главным селением и
центром местности, составляющей нынешний Тымовский округ, теперь же оно стоит в стороне и похоже на заштатный городок, в котором замерло всё живое; о прежнем величии говорят здесь только небольшая тюрьма да
дом, где живет тюремный смотритель.
Этого было достаточно, чтобы маленькое существо с прекрасными, но незрячими глазами стало
центром семьи, бессознательным деспотом, с малейшей прихотью которого сообразовалось все в
доме.
На другой день, в понедельник, к десяти часам утра, почти все жильцы
дома бывшего мадам Шайбес, а теперь Эммы Эдуардовны Тицнер, поехали на извозчиках в
центр города, к анатомическому театру, — все, кроме дальновидной, многоопытной Генриетты, трусливой и бесчувственной Нинки и слабоумной Пашки, которая вот уже два дня как ни вставала с постели, молчала и на обращенные к ней вопросы отвечала блаженной, идиотской улыбкой и каким-то невнятным животным мычанием.
Все, о чем Анна Марковна не смела и мечтать в ранней молодости, когда она сама еще была рядовой проституткой, — все пришло к ней теперь своим чередом, одно к одному: почтенная старость,
дом — полная чаша на одной из уютных, тихих улиц, почти в
центре города, обожаемая дочь Берточка, которая не сегодня-завтра должна выйти замуж за почтенного человека, инженера, домовладельца и гласного городской думы, обеспеченная солидным приданым и прекрасными драгоценностями…
— Ваше высокоблагородие немедленно приступить изволите? — спросил меня исправник Маслобойников в ту самую минуту, как я вылезал из тарантаса с намерением направиться к станционному
дому, расположенному в самом
центре города С ***.
Только к
центру, там, где находится и базарная площадь, город становится как будто люднее и принимает физиономию торгового села. Тут уже попадаются изредка каменные
дома местных купцов, лари, на которых симметрически расположены калачи и баранки, тут же снуют приказные, поспешающие в присутствие или обратно, и, меланхолически прислонясь где-нибудь у ворот, тупо посматривают на базарную площадь туземные мещане, в нагольных тулупах, заложив одну руку за пазуху, а другую засунув в боковой карман.
Налево овраг выходит к арестантским ротам, в него сваливают мусор со дворов, и на дне его стоит лужа густой, темно-зеленой грязи; направо, в конце оврага, киснет илистый Звездин пруд, а
центр оврага — как раз против
дома; половина засыпана сором, заросла крапивой, лопухами, конским щавелем, в другой половине священник Доримедонт Покровский развел сад; в саду — беседка из тонких дранок, окрашенных зеленою краской.
Длинные багровые полосы, пересекавшие главную улицу —
центр фабрик и деятельности, огни, повторявшиеся в лужах, дикие взвизгивания и песни, глухо раздававшиеся внутри
домов, страшная трескотня, производимая тысячью миткалевых станов на всем ходу, — все это придавало Комареву какой-то фантастический вид, вовсе не свойственный обыкновенным деревням.
Семья — это"
дом", это
центр жизнедеятельности человека, это последнее убежище, в которое он обязательно возвращается отовсюду, куда бы ни призывали его профессия и долг.
Не всякий поверит, что в
центре столицы, рядом с блестящей роскошью миллионных
домов, есть такие трущобы, от одного воздуха и обстановки которых люди, посещавшие их, падали в обморок.
И взяли квартирку в
центре города, на одной из больших улиц, нарочно там, где ходит и ездит много народу — в нижнем этаже трехэтажного старого
дома, три окна на улицу, остальные во двор.
Подобно тому, как амфибии оживают после долгой засухи при первом обильном дожде, ожил профессор Персиков в 1926 году, когда соединенная американо-русская компания выстроила, начав с угла Газетного переулка и Тверской, в
центре Москвы пятнадцать пятнадцатиэтажных
домов, а на окраинах триста рабочих коттеджей, каждый на восемь квартир, раз и навсегда прикончив тот страшный и смешной жилищный кризис, который так терзал москвичей в годы 1919–1925.
Теперь стало так, что, когда
дома, на фабрике или в городе Артамонов раздражался чем-нибудь, — в
центр всех его раздражений самовольно вторгался оборванный, грязненький мальчик и как будто приглашал вешать на его жидкие кости все злые мысли, все недобрые чувства.
Однажды Митька, к великой радости моей, принес копье, на которое кузнец насадил железный наконечник, и так как наискось против крыльца
дома стоял пустой флигель, бывший когда-то на моей памяти малярной мастерской, то мы уходили в него и, начертивши углем на дверях круги с черным
центром упражнялись в метании копья.
Этого Никита Юрьич снести не мог. «Будет! — вскричал он, — будет!» — и через десять минут после высказанного ему отказа боярышня Байцурова, спеленутая, как ребенок, плодомасовскими людьми в охотничьи охобни и бурки, была увязана в торока у самого крыльца родительского
дома, а через другие десять минут она, в
центре предводительствуемого Плодомасовым отряда, неслась во всю скачь в сторону незнакомую, неведомую и во всяком случае страшную.
В грязные улицы, прикрытые густыми тенями старых, облезлых
домов, осторожно, точно боясь испачкаться, заглядывало мартовское солнце; мы, с утра до вечера запертые в сумрачном подвале
центра города, чувствовали приближение весны по сырости, все более обильной с каждым днем.
Мне приходило на мысль пригласить к себе соседей-помещиков и предложить им организовать у меня в
доме что-нибудь вроде комитета или
центра, куда бы стекались все пожертвования и откуда по всему уезду давались бы пособия и распоряжения; такая организация, допускавшая частные совещания и широкий свободный контроль, вполне отвечала моим взглядам; но я воображал закуски, обеды, ужины и тот шум, праздность, говорливость и дурной тон, какие неминуемо внесла бы в мой
дом эта пестрая уездная компания, и спешил отказаться от своей мысли.
Торговая площадь с
домом градоначальника в
центре города.
Большой
дом генерала Маковецкого стоит в самом
центре обширной усадьбы «Восходного»… А рядом, между сараями и конюшнями, другой домик… Это кучерская. Там родилась малютка Наташа с черными глазами, с пушистыми черными волосиками на круглой головенке, точная маленькая копия с ее красавца-отца. Отец Наташи, Андрей, служил уже девять лет в кучерах у генерала Маковецкого… Женился на горничной генеральши и схоронил ее через два месяца после рождения Девочки.
Центр столицы — знаменитая"Pureta del sol" — поразил меня банальной архитектурой ее
домов, некрасивостью своих очертаний. А ведь это был тогда самый жизненный
центр Мадрида. Посредине ее стоял Palacie de govemaries, и этот
дом красно-кирпичной обшивкой и всем своим пошибом напомнил мне до смешного трактиры моего родного города Нижнего и на Верхнем, и на Нижнем базаре тогдашних, тоже знаменитых трактирщиков Бубнова, Лопашева и Ермолаева.
Этот радетель славяно-русского дела был типичный образец заграничного батюшки, который сумел очень ловко поставить свой
дом центром русского воздействия под шумок на братьев славян, нуждавшихся во всякого рода — правда, очень некрупных — подачках. У него каждую неделю были и утренние приемы, после обедни, и вечерние. Там можно было всегда встретить и заезжих университетских молодых людей, и славянскую молодежь.
Вскоре после так встревожившего Сергея Семеновича Зиновьева доклада его камердинера Петра княжна Людмила Васильевна Полторацкая покинула гостеприимный кров своего дяди и переехала в собственный
дом на левом берегу реки Фонтанки. С помощью дяди ею куплена была целая усадьба с садом и даже парком или же, собственно говоря, расчищенным лесом, которым во времена Петра Великого были покрыты берега этой речки, текущей теперь в
центре столицы в гранитных берегах.
Наталья Федоровна Хомутова была не только кумиром своего отца, но прямо
центром, к которому, как радиусы, сходились симпатии всех домашних, начиная с главы
дома и кончая последним дворовым мальчишкой, носившим громкое прозвище «казачка» или «грума».
Появившаяся у кровати колыбель, в которой копошилась новая жилица мира, тотчас же сделалась не только
центром всего
дома, но и
центром новой жизни.
По прибытии в Москву, граф поместился в новопостроенных палатах своих на Шаболовке, совершенно глухой и пустынной местности, сделавшейся немедленно
центром, куда стремилась вся московская знать. В ожидании коронации, граф вел рассеянную, веселую жизнь.
Дом его был открыт для званых и незваных, и хлебосольство графа скоро вошло в пословицу.
Они не переменили местожительства и остались жить в собственном
доме, так как собственные лошади и экипажи скрадывали расстояние, отделявшее их от города или «
центра города», как говорила Ираида Ивановна, ни за что не соглашавшаяся с тем, что их
дом стоит за городской чертой.
Прошел еще год. Царь основал свою постоянную резиденцию в Александровской слободе, которая в короткое время обратилась в город и торговый
центр, и туда стали стекаться со всех сторон земли русской купцы со своими товарами, строить
дома и открывать лавки.
Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда негодное оружие пьяному сброду, то поднимал образà, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на 136 подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой
дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г-жу Обер-Шальме, составлявшую
центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт-директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтоб отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека, и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по-французски стихи о своем участии в этом деле, [Je suis né Tartare. Je voulus être Romain. Les Français m’appelèrent barbare. Les Russes — Georges Dandin.